зато сложность позволяет ему тонко приспосабливаться к меняющимся условиям среды. Снабдив нервы способностью поднимать и задерживать жизнедеятельность тканей, природа создала контрольный механизм, ограждающий клетку от продуктов перевозбуждения.Свойственна ли эта механика только нерву шейного узла?Нет, отвечает Быков. Механизмы, открытые на шейном узле, характерны для всей центральной нервной системы. Смена возбуждения и торможения в головном мозгу осуществляется теми же средствами и в той же последовательности, как и в шейном узле.В каждом физиологическом и патологическом процессе, подытожил Быков, одновременно играют роль твердое и жидкое, нервы и кровь. Жизненные явления можно сравнить с удивительной музыкой, полной прекрасных созвучий и потрясающих диссонансов. Только в совместном действии всех инструментов заключается гармония, и, в свою очередь, только в гармонии заключается жизнь…Снова встретились ученый и его ассистентка, чтобы подсчитать свои трофеи, успехи и неудачи. Обсуждалось новое задание, о котором мы расскажем, когда оно осуществится. Что было предметом беседы? Разумеется, нерв, столь близкий сердцу ассистентки, и шейный узел, занимающий все помыслы Быкова… Глава пятаяПрофессор и его ученик Кружок любителей физиологии Профессор Быков весьма сдержанно относился к своему ученику и имел к тому некоторые основания. – Я не понимаю его, – жаловался ученый, когда речь заходила о студенте Рогове. – Неглупый человек, тихий, спокойный, старательный и даже энтузиаст, одним словом – хороший малый, а вот за что ни возьмется, обязательно напутает. Ужасно упрямый, зато иной раз скажет такое, что все ему простишь.Эти суждения учителя не были тайной для ученика. Он выслушивал их с глубоким беспокойством, опуская при этом голову, словно прятал от окружающих выражение суровой непреклонности на лице и глубокое безразличие к похвалам и упрекам.Они познакомились в Педагогическом институте имени Герцена в Ленинграде, где Константин Михайлович Быков вербовал себе сотрудников среди студентов. Был 1925 год.– Кто подготовит хороший доклад, – обещал профессор молодым друзьям, – останется при моей кафедре.Какому студенту не покажется лестным стать сотрудником ученого, сумевшего так расположить их к науке о творческих силах организма!Так возник в институте кружок любителей физиологии – претендентов на звание аспиранта. Одним из них был Александр Алексеевич Рогов.Молодой человек не случайно заинтересовался этой новой для него дисциплиной. Физиология понравилась ему тем, что, в отличие от прочих, она была бедна аксиомами и богата теориями, к тому же спорными. Она напоминала ему карту, покрытую белыми пятнами, неразведанный архипелаг на краю света. За что ни возьмись – простор для исканий, есть над чем поработать. Можно и самому докопаться до истины. Опыты будут, вероятно, вестись на людях, вот где раскроется душевная деятельность, подлинная психология человека. Какая перспектива для педагога, посвятившего себя обучению и воспитанию людей!Увлеченный этими мечтами и страстной проповедью Быкова, Рогов с таким рвением занялся физиологией, что удивил своих сверстников по курсу. Ни усмешки товарищей, ни холодные взгляды преподавателей, питавших неприязнь к поклонникам Быкова, не могли его охладить. Маленький, тщедушный третьекурсник с восторженным взором и не совсем внятной скороговоркой стал ратоборцем павловского учения. Это несколько расположило профессора к молодому энтузиасту.– Вы всё привыкли делать с душевным рвением? – спросил он студента.– Нет, не все, – спокойно ответил студент.– Значит, физиология вам особенно понравилась?– Не больше, чем педагогика.Ученый помолчал, улыбнулся собственной мысли и после некоторой паузы добавил:– Ну да, это понятно – ведь вы намерены стать педагогом.– И знать, тем не менее, физиологию, – поспешил подтвердить Рогов, – так знать, чтобы не краснеть перед моими учениками…Прежде чем дать Рогову тему для доклада, Быков повел его в Институт экспериментальной медицины и долго знакомил с аппаратурой, учил, как ставить собаку в станок, как наклеивать баллончик на проток слюнной железы. У одной из дверей профессор остановился и торжественно сказал:– Здесь работает Иван Петрович Павлов. Со временем познакомлю вас с ним.День этот надолго запомнился студенту. Особенно взволновало его зрелище опыта в «башне молчания», где собака роняла слюну под звуки трубы и камертона. Об этих опытах он слышал еще в учительской школе, из которой пришел в институт. И тогда они поразили его.Взволнованный и восхищенный студент дал себе слово стать физиологом-педагогом. И преподавателем и исследователем будет он. Ничего невозможного в этих планах нет. Ведь и профессор Быков – в прошлом безвестный провинциал, сын огородника из Чухломы.Внимание ученого, его советы и наставления, преподанные с тактом искусного педагога, растрогали сердце студента. Чувство признательности было свойственно его горячей натуре. До сих пор сохранил он привязанность к сельскому учителю, некогда посоветовавшему ему стать педагогом. Мог ли он остаться равнодушным к тому, кто внушил ему любовь к физиологии?Однажды Быков передал ему оттиск статьи, напечатанной в «Физиологическом журнале», и сказал:– Познакомьтесь, пожалуйста, с этой работой. Вдумайтесь хорошенько, я спрошу потом ваше мнение. Мы попробуем продолжить описанные тут опыты.Из этой статьи Рогов узнал, что один из многолетних ассистентов Павлова проделал следующий опыт. Через выгнутую кольцами металлическую трубу пропускали холодную воду, и в этот охлажденный змеевик экспериментатор вводил свою руку. Кровеносные сосуды от стужи сужались. Это было в порядке вещей, физиологически закономерно. Однажды ассистент ввел руку в змеевик под звуки рожка. Та же ледяная вода, та же кольцами согнутая труба, единственно новое – тихое звучание где-то вдали. Казалось, что общего между кровеносной системой и чьим-то наигрыванием на пастушьем рожке? Однако после двадцати пяти сочетаний связь стала прочной: кровеносные сосуды сужались и в неохлажденном змеевике. Звуки свирели действовали на них, как охлажденный металл. Сигналы, казалось безразличные для организма-т-звучание свирели, – управляли кровообращением.Это можно было объяснить только так: остуженный змеевик вызывает в нервных окончаниях руки раздражение, волна возбуждения от охлажденной руки идет в головной мозг, оттуда следуют импульсы к кровеносным сосудам, побуждая их к различным ответам. После нескольких сочетаний – охлаждения руки и звучания свирели – звуки сами по себе действуют, как охлажденный змеевик. Иначе говоря, образуют, в головном мозгу временную связь.Нет ли тут ошибки? Действительно ли это временная связь? У экспериментатора были основания для сомнений. Так ли изучено влияние музыки на организм? Никто еще не объяснил, почему одна звуковая гамма ввергает нас в скорбь, а другая навевает веселье. Танцевальная музыка побуждает к движениям даже тех, кто не расположен к танцам. Под звуки музыки изменяются сила сокращения мышц и проявления нервной системы. В зависимости от темпа – медленного или быстрого – замедляется или учащается дыхание, наступает перемена в настроении. Различные тоны и даже разная сила их колеблет давление крови в сосудах и сокращение сердца. От типа музыкального инструмента зависит, как отзовется одна и та же нота или мелодия на кровообращении.Такой раздражитель нельзя считать безразличным для организма. Кто знает, возникнет ли подобная связь, если свирель заменить чем-нибудь другим.Опыт видоизменили. Охлаждение сочетали не со звуками свирели, а с распылением аммиака. До чего, казалось бы, различные раздражители, и тем не менее неприятный запах образовал такую же временную связь и действовал на сосуды так же, как и нежная мелодия свирели.Случилось однажды, что просветы сосудов при охлаждении руки недостаточно сократились. Исследователь призвал на помощь временную связь: он взял в руку ком снега, как бы намереваясь пустить его в ход. Одного лишь представления испытуемого о холоде было достаточно, чтобы сосуды резко сократились.В другой раз сужение просветов не соответствовало силе действия раздражителя.– Что с вами? – спросил ассистент испытуемого.– Я подумал, – ответил тот, – что будет очень больно.Представление о предстоящем испытании – казалось бы, посторонняя для кровообращения причина – подействовало так же, как самое страдание.На этом описание опытов в статье обрывалось.Эффектные и многообещающие, они не были продолжены. Ассистент Павлова заинтересовался другой работой и к прерванным исследованиям не возвратился.– Что вы поняли из прочитанной статьи? – спросил своего помощника Быков. – Надеюсь, вы внимательно изучили материал?Рогов вообразил, что его экзаменуют, и задумался.– Автор статьи, – не сразу заговорил он, – не делает прямых выводов, он намекает на то, что кровеносные сосуды подконтрольны головному мозгу, но такие предположения делались и до него.Это было верно подмечено, и все-таки Быкову показалось, что молодой человек туго соображает и с трудом связывает свои мысли.– Кто же высказывал подобные предположения?Студент вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку и, сдерживая свою скороговорку, насколько мог внятно прочитал вслух:– «Русская исследовательница Манассеина, изучавшая в 1882 году влияние щекотания на состояние сосудов, утверждает, что одно приближение кисточки к месту предполагаемого раздражения вызывает такие же изменения в сосудах, как если бы их непосредственно раздражали».Он спрятал бумажку в карман, извлек оттуда другую и с той же методичностью прочитал:– «В своей диссертации, опубликованной в 1885 году, русский ученый С. Истманов приводит следующие наблюдения: когда испытуемому показывали предмет, которым прежде раздражали ему кожу, в его кровеносной системе наступали изменения, возникающие обычно при действительном раздражении. Один лишь вид раздражителя действовал на организм, как если бы его раздражали».Студент не только прочитал статью, но и всю литературу, на которую ассистент Павлова ссылался. Рогов мог бы добавить, что под влиянием душевных волнений кровеносные сосуды становятся как бы пористыми и кровь выступает на теле. Шея и грудь покрываются кровавым потом. Незаслуженная обида, страх, опасение вызывают у некоторых кровотечение из кожи головы и из краев век. Дочь бельгийского рабочего Луиза Лато прославилась тем, что по пятницам у нее открывались изъязвления и раны в тех местах, где, по преданию, вбили гвозди в распятого Христа. У Катерины Эмерих в тех же местах появлялась кровь, когда она напряженно глядела на распятие.Студент закончил объяснение обширной цитатой из Дарвина, которую произнес наизусть:– «Краснение есть наиболее своеобразное и наиболее характерное для человека выражение чувств. Обезьяны краснеют от злости, но понадобилось бы большое число доказательств для того, чтобы мы поверили, будто какое бы то ни было животное может краснеть от стыда… Мы не можем вызвать румянца никакими физическими средствами, то есть никаким воздействием на тело. Влияние должно быть оказано на дух».Быков одобрительно кивнул головой. Можно было признать начало удачным, и он пригласил помощника сесть. Придвигая ему стул, он заметил:– Нам лучше сесть. Со стороны может показаться, что один из нас нависает над другим. На стульях пропорции соблюдаются лучше.Это утверждение было тут же опровергнуто, едва они уселись: высокий профессор и малорослый студент и на стульях выглядели непропорционально…– Я имею в виду, – сказал спустя некоторое время Быков, – эти опыты продолжить. Представьте себя на моем месте. С чего бы вы начали?Рогов торопливо сунул руку в карман, как бы затем, чтобы и на этот раз выудить оттуда нужный ответ. Пошарив рукой, он вынул ее и задумался.«Тугодум», – решил про себя Быков.– Я бы эти опыты раньше проверил, присмотрелся, а потом уж стал бы думать о дальнейшем.Студент рассудил, как солидный исследователь, можно было этим удовлетвориться, и все же ученый продолжал:– Вы не доверяете автору статьи?Рогов смутился, густо покраснел и сразу утратил способность говорить ясно и отчетливо.– Ведь вы спрашивали, как поступил бы я на вашем месте, – сбивчивой скороговоркой оправдывался он. – У меня такое правило: то, что я собственными руками не сделал и своими глазами не увидел, я принять не могу… «Надо все самому», – любил повторять мой отец.– Ваш отец был физиологом?– Нет, хлебопашцем, – с достоинством ответил студент.«Тугодум», – твердо решил Быков.Несколько дней спустя Быков принес в институт аппарат, соединенный регистрирующим прибором, и свинцовую трубку для змеевика. Прибор этот – плетисмограф – записывал объем крови в отдельных частях организма. Пользоваться им было крайне несложно. Испытуемый вводит левую руку в змеевик, орошаемый холодной водой, а правую – в замкнутую посуду, соединенную с записывающим прибором. Так как всякое сужение кровеносных сосудов одной руки вызывает такое же изменение у другой, можно проверить кровообращение руки, лежащей в змеевике, по записи, сделанной сосудами другой.Любопытен принцип записывающего прибора.Объем мышечных тканей сравнительно постоянен; совершенно очевидно, что увеличение или уменьшение объема руки может объясняться только расширением сосудов – наполнением их кровью или отливом из них. Эти смены бесстрастно записывает вращающийся барабан плетисмографа.– Соберите установку, – сказал студенту Быков, – найдите себе помощника и проверьте опыты со змеевиком. «Свои руки не обманут» – так, кажется, вы говорили? Хорошо. Поступайте, как понимаете, я вам не помеха.Рогоз так и поступает. Аппарат немудреный, ему приходилось и посложнее собирать. Доводилось всякое делать, было у него где и чему поучиться. С плетисмографом он справится, на этот счет можно не сомневаться.Уверенность эта продержалась недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65