Ч. К. Ф. посылает меня в город купить еды и проверить почту. М., ни слова от тебя. Нет нужды больше притворяться, моя дорогая. Наш «разрыв» давно уже забыт.
Вторую половину дня посвятил уборке и анализу Камер № 8 и 9, срисовывал изображения и тексты.
Пятница, 29 декабря 1922 года
Любое научное усилие чревато некоторой порцией догадок, прояснение иных идей достижимо лишь в физическом процессе письма. По определению первый набросок одновременно неточен и необходим. Перо – тот нож, с которым продираешься сквозь джунгли невозможностей. Ныне я в состоянии отбросить многое из того, что описывал раньше, и подготовить текст с более точным разбором.
Пока что мы с Ч. К. Ф. трудимся над измерением Камеры 9 и соображаем, как находящиеся в ней предметы соотносятся друг с другом. Мне следует быстро скопировать последние переводы, стенную панель «L» Исторической Камеры и стены Камер № 8 и 9.
Непревзойденнейшее из открытий – это, конечно же, полный текст «Назиданий Атум-хаду». Я потратил на чтение долгие часы.
Я осознал, что неправильно истолковал колонну двенадцатую: не союзник несет на ней мертвого Атум-хаду, но Атум-хаду несет мертвого Владыку Щедрости. На это указал Ч. К. Ф. Сколь он догадлив!
СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «L»:
«ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ЕГИПТА»
Все оставили Атум-хаду. Он покинул Фивы, и пересек жизнетворный Нил, и побрел. В одиночестве он нес свои вещи, свои «Назидания», краски, тростник, чернила, кисти, свою кошку. Еще он нес Владыку Щедрости.
Суббота, 30 декабря 1922 года
Дневник: Мы с Ч. К. Ф. обсудили планы на будущее и приняли решение. Мы возвратимся в гробницу, что стяжает нам славу, но позже. Пришел час ехать домой, копить силы, деньги и здоровье, посылать новые запросы надлежащим чиновникам и т. д., и т. п.
До того как мы с Ч. К. Ф. поедем домой в понедельник, я сделаю в этом дневнике еще несколько записей. Проще и быть не может: отправлю мои тетради невесте, чтобы она опубликовала их, если на долгом пути в Бостон со мной и Ч. К. Ф. что-нибудь случится. Иначе придется подвергнуть записи о моей выдающейся работе ужасному риску и вручить их судьбу капризным судовым конструкциям. Мы с Финнераном поплывем на пароходе до Каира, остановимся на ночь в гостинице «Сфинкс» (Ч. К. Ф. смеется и уверяет, что готов оплатить мои тамошние счета с октября), сядем на поезд до Александрии и не без удовольствия взойдем на борт «Кристофоро Коломбо», который доставит нас домой. Я женюсь на Маргарет. Ч. К. Ф. одобряет эту идею на 100 процентов и поможет мне вылечить жену. У нас родятся дети. Мы будем счастливы. Потом я вернусь в Египет, чтобы доизучить мою великую находку на месте. Мои работы будут изучать вечно. «Коварство и любовь в Древнем Египте: полный текст „Назиданий Атум-хаду“» (издание второе, исправленное и дополненное, «Университетское издательство Йеля», 1923 г.). «Открытие гробницы Атум-хаду» Ральфа М. Трилипуша («Университетское издательство Йеля», 1923 г.).
Финнеран дает мне наличные, чтобы я уладил последние дела в Луксоре, а сам остается при гробнице. «Слишком приятное это место, чтобы уже уходить», – говорит он, укладываясь на походной кровати в Камере № 8. Я отправляюсь в город, чтобы заказать билеты на различные суда и зарезервировать гостиничные номера на нашем пути.
Опять вокруг шмыгает этот рыжеволосый тип! Мы с Ч. К. Ф. наблюдаем, как он снова останавливается в 200 ярдах ниже по тропе, разворачивается и уходит. Удивительнейший образчик преследователя: неумел, бесцелен, но по-прежнему неуклюже угрожает моей работе. У него против меня – явно никаких козырей, и все равно он полон решимости стоять на моем пути. В конце концов он утомился и ушел, и Ч. К. Ф. послал меня по нашим делам.
В полдень 30-го наше терпение, Мэйси, было наконец вознаграждено! Я вернулся в отель после сеанса слежки на Трилипушевом участке и вплоть до реки – без результата. И тут вдруг Трилипуш из невидимого превратился в вездесущего. Позвонили из кассы пароходства: только что на имена Трилипуша и Финнерана были заказаны билеты на пароход до Каира – на понедельник, 1 января. Пришла депеша из Каира: «Сфинкс» получил сообщение, что месье Ф. и Т. следует ожидать вечером 2 января. Потом – стук в дверь: мой луксорский юный бандит с протянутой ладонью.
– Бок Шиш, – сказал он; это местное приветствие.
– Бок Шиш, – ответил я. – Есть новости?
Он продолжал тянуть ладошку. Само собой, как только она отяготилась деньгами, шестеренки заработали и открылся рот: Трилипуш приходил час назад на почту, ничего не получил и ничего не отослал, а сейчас сидит не далее чем в тридцати футах от гостиницы!
Я слетел вслед за мальчиком по лестнице, выбежал под слепящее солнце и припустил по улице. Спрятался я за пальмой. Мое сердце так и стукало. В любую секунду я имел возможность повстречать наконец дьявола, прикончившего австралийского мальчика и английского офицера, свинью, разбившую сердце чудесной девушки, вашей тети. Я вспомнил фотографию, которую она мне показывала, где его рука лежала на плече Марлоу. Выглядел он обычным человеком с песочными волосами, и только глаза и рот были какими-то жадными и аморальными. Я посмотрел туда, куда показал мальчик, но никакого Трилипуша не увидел.
– Вон, вон он. – Мальчик снова показал на бородатого аборигена в местной одежде, тот сидел в тени за столиком кафе, уставившись на свою чашку.
– Ты уверен?
– Уверен, да. Человек на почта сказал. Я за ним сюда. Он берет пить, я иду к вам.
Приехали, Мэйси: потратив столько времени, исколесив тысячи миль по всему земному шару, зондируя события многолетней давности, охотясь за мечтами и кошмарами стольких клиентов, мы не сразу понимаем, что перед нами – тот, кого мы ищем, тот самый человек, о чьих преступлениях мир узнает тридцать лет спустя благодаря вам и мне здесь и сейчас.
– Мистер Трилипуш, я полагаю?
Я встал перед ним так, чтобы солнце светило мне в спину. Старый и испытанный прием, самое то, чтобы сбить допрашиваемого с толку.
Он поднял глаза:
– О, упорный мистер Феррелл! Я занят. У меня есть несколько минут, дабы допить чай. Если вам совсем невмоготу – присоединяйтесь, только давайте будем кратки.
Признаюсь, Мэйси, я был поражен до глубины души. Преступники догадливы, нужно это понимать, иначе, скажу вам, сыщика может сгубить его же гордыня. А этот был умен: он меня узнал, едва взглянув, хотя мы с ним и знакомы не были, а как – бог его поймет, и нисколечко не удивился, что я стою перед ним посреди Египта и что я его опознал.
Потому что выглядел он кошмарно. Уж не знаю, каким он был в разгар своей мошеннической аферы, когда пускал Маргарет пыль в глаза, но эту немытую скотину она бы и на порог не пустила, уверяю вас. Из одежды на Трилипуше был изодранный халат с ошметками грязи и брызгами крови, связанные между собой куски веревки заместо пояса и один треснувший башмак. Вторая нога была вся замотана ссохшимися пожелтевшими бинтами. Волосы и борода нечесаны, лицо где не загорелое – там грязное, один глаз почернел и заплыл, на щеке и на лбу – сильные кровоподтеки и ссадины. Я едва не пожалел его, Мэйси, а потом напомнил себе о грязной квартирке, где вырос подававший надежды австралийский мальчик, тот самый, которого убил сидевший передо мной небритый бритт. От жалости не осталось и следа.
Бог мой, Мэйси, как от него воняло! Чем – я так и не понял. Гнилью, гробницами, грязью? Может, воняла его страшная необутая нога. Когда мы договорили, он встал и заковылял точь-в-точь как одноногий. Может, я бы его чуть-чуть и пожалел, но, несмотря на весь этот ужас, остатки жалости во мне испарились, когда я увидел, что он, мерзавец, держится так, будто давно в зеркало не смотрелся, продолжает колко острить, глядит на меня свысока, оставаясь при своем диком, неправедном снобизме высших классов английского общества, цветника застарелой ненависти, в который он попал по праву рождения и который у нормальных людей не вызывает ничего, кроме брезгливости. Я сразу понял, что этот вонючий бандит думает про нас, австралийцев. Именно из-за таких ублюдочных британцев колонисты ведут себя как слуги, слуги – как черные, а черные хватаются за винтовки и устраивают революции. Ну и конечно, его манеры говорили сами за себя: Трилипуш растягивал слова как гомосек, правда, сразу это было незаметно, свою натуру он старался не выпячивать.
Моя голова раскалывалась от вопросов, мне нужно было собраться с мыслями. Я велел ему заказать мне пива, что он и сделал – на ихнем языке. Потом я начал копать, стал спрашивать его про то и про се, действуя в интересах то одного клиента, то другого. Преступник отвечал так быстро, что стало ясно: он был готов к моему появлению. Финнеран продал меня этой грязной развалине, факт. Значит, они и впрямь нашли груды золота.
А положение у меня какое? Я подступался к нему с разных сторон, но не мог рассчитывать, что он сразу признается в совершенных убийствах и расскажет, куда спрятал трупы. За четыре года он закоснел во лжи, считал, что прошло достаточно времени, что вещественных доказательств уже и нет. Так что мне, напротив, надо было его раздразнить, ну, как быка, чтобы он разозлился и по лицу стало видно, что он убийца. Надо было расставить силки, и по моим словам (я записал их несколько часов спустя и ни секунды не сомневаюсь в их точности) вы можете судить о том, как попадался в них наш заяц. Заметьте: я записал все его выпады, все его словесные оскорбления – чтоб вы знали, как он затрепыхался, почуяв крючок в губе. Его раздражение выдало его с головой, так что я не пропустил ни слова, хотя про меня он говорил всякое. Вы как человек, изучающий науку расследования, должны понимать: эмоционально я полностью отстранился от происходящего, позволяя ему палить по теням сколько влезет. Для вас, Мэйси, это хороший урок: детектив играет роль наживки, превращается в пустую подсадную утку, на которую преступник набрасывается – и попадается в расставленные сети.
– Вот что странно, мистер Трилипуш. Я пытаюсь восстановить историю вашей жизни по тому, что слышал от ваших друзей и почитателей. Не могу! Складываю два и два и упорно получаю пять. Как вы это объясните?
– Может, голуба, учителя математики на уроках вас в основном дрючили?
– Очень хорошо. Какой вы интересный глагол выбрали.
– Мы закончили, мистер Феррелл?
– Мистер Финнеран нашел вас на той неделе?
– Нашел. Откуда вы знаете, что он меня искал?
– Где сейчас мистер Финнеран?
– Мы с ним договорились встретиться позже. Он улаживает дела, которые связаны с нашим отъездом в понедельник. Я одни, он – другие.
– Отъездом из Египта? В неизвестном направлении?
– Ну, если вам неизвестно, в каком направлении Бостон…
– Вы возвращаетесь в Бостон? А как же сногсшибательные долги мистера Финнерана?
– Любое начинание мистера Финнерана сногсшибательно. В данном случае он и его партнеры здраво распорядились своими деньгами.
– О! Мои вам поздравления. Значит, вам повезло на раскопках?
– Баснословно. Прочитаете потом в газетах, расскажете внукам, что со мной встречались, а они будут плакать от восторга. Может, они вас даже полюбят за это.
– Где сейчас сокровища?
– Сокровища? Очаровательное определение, колониальный вы мой имбецил. В гробнице находятся артефакты, обжий дар, предметы обстановки, манускрипты и мумии, они сейчас в стадии консервации.
– Могу я осмотреть гробницу?
– Да, можете. Как только ее откроют для публики.
Чтобы пробить его защиту, я позволил себе солгать, но очень близко к истине:
– Беверли Квинт говорит, что вы с Марлоу были любовниками.
Он внимательно посмотрел на меня, потом, не смущаясь, продолжил:
– Имя очаровательное, однако я не знаю никакой мисс Квинт и не могу вообразить, по какой причине она сделала подобное заявление. У меня, мистер Феррелл, складывается впечатление, что вы меня с кем-то путаете. У вас ко мне все?
Он не смутился, но вдумайтесь в его странный ответ: Трилипуш притворяется, будто не знает своего старого дружка Квинта, хотя скрывать это знакомство нет никакой причины. Не позволяйте сбить себя с панталыку: именно так на самых пристрастных допросах отъявленные вруны себя и выдают. Они сами себя запутывают, не помнят, кому и что врали, и начинают, как дети, вешать лапшу на уши. Для детектива в такой ситуации важнее всего твердо стоять на своем. Заметив, что он вот-вот сдаст позиции, я усилил напор:
– Почему ваше имя не сыскать в оксфордских записях, а, профессор?
– Понятия не имею. Могу лишь предположить, что вы, подобно многим впечатлительным примитивам, находите великие сговоры в канцелярских ошибках.
– Понятно. Само собой. Тогда объясните примитиву: почему родители, родственники и друзья вашего лучшего друга, капитана Марлоу, утверждают, что никогда вас не видели?
Вот тут он умолк.
– Они так сказали?
– Сказали, мистер Трилипуш. Вы же знаете, как их зовут?
– Разумеется. Приап и Сапфо. С ними все хорошо?
– Да. Нет. Их зовут Гектор и Регина.
– Да? Странно.
– Почему в британском Министерстве обороны нет вашего личного дела?
– А его нет? Вот рассеянные люди.
– Не совсем так, Трилипуш. Я думаю, ваше личное дело было уничтожено властями, желавшими покрыть очередное военное преступление, совершенное англичанином.
– Преступление?
Я загнал его в угол, и он начал выходить из себя – самая дурная черта в этих англичанах. Мое присутствие раздражало его не меньше, чем отца Марлоу; он передразнивал мой голос и мой акцент, как Квинт; ему было наплевать на сломанные жизни, как и Барнабасу Дэвису. Мне хотелось врезать ему, придушить его на месте. Это он-то хотел произвести на меня впечатление? Вонючий нищий с колтуном и в одном башмаке? Все они – только люди, Мэйси: убийцы, англичане, богачи. Только люди.
Я попробовал не мытьем, так катаньем:
– Кто такой Пол Колдуэлл?
– Впервые слышу это имя.
– Это австралийский солдат, который пропал вместе с капитаном Марлоу.
– Никогда не понимал полицейской манеры задавать вопрос с тем, чтобы ответить на него мгновением позже.
И тут, Мэйси, я вытащил из рукава туз. Чтобы как-то оживить беседу, я показал ему сделанную людьми Тейлора выписку из британских военных архивов (кажется, я ее вам уже посылал, для наших читателей воспроизвожу запись еще раз):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61