Она смотрит на меня долгим взглядом. Слишком долгим. И наконец произносит:
– Мистер Янковский, я не говорила вам, что завтра уезжаю?
Я аж подпрыгиваю:
– А? Надолго?
Вот черт. Только этого мне и не хватало. Если она в отпуск, то за это время с меня станется забыть, как ее зовут.
– Мы переезжаем в Ричмонд, поближе к свекрови. Она сильно сдала.
Вот это да! У меня отвисает челюсть, я не могу подобрать слов.
– Вы замужем?
– Мы с мужем вместе уже двадцать шесть лет, мистер Янковский.
– Двадцать шесть? Нет. Не может быть. Вы же совсем девочка!
– Бабушка, мистер Янковский, – смеется она. – Мне сорок семь.
Некоторое время мы молчим. Она вытаскивает из бледно-розового кармашка новый бумажный платок вместо моего промокшего, и я вновь подношу его к своим запавшим глазницам.
– Повезло же вашему мужу, – всхлипываю я.
– Нам обоим повезло. Господь благословил.
– И свекрови вашей повезло, – продолжаю я. – А из моих детей никто не пожелал взять меня к себе.
– Что ж… порой это не так просто.
– А я и не говорю, что просто.
Она берет меня за руку.
– Знаю, мистер Янковский. Я все знаю.
Несправедливость происходящего подавляет меня. Я закрываю глаза и представляю себе старую дряхлую Ипфи Бейли в шапито. Да она и не заметит, куда ее привезли, и тем более ничего не запомнит.
Проходит несколько минут, и Розмари спрашивает:
– Я могу вам как-нибудь помочь, мистер Янковский?
– Нет, – отвечаю я, да и как мне поможешь: ведь она не может ни отвести меня в цирк, ни привести цирк ко мне. Ни даже взять меня с собой в Ричмонд. – Я лучше побуду один, – добавляю я.
– Да-да, я понимаю, – мягко говорит она. – Отвезти вас в комнату?
– Нет, я посижу тут.
Она встает, целует меня в лоб и исчезает в коридоре. Я слышу лишь, как скрипят по паркету ее резиновые тапочки.
ГЛАВА 20
Когда я просыпаюсь, Марлены рядом уже нет. Отправившись на поиски, вскоре я вижу, как она выходит из вагона Дядюшки Эла в сопровождении Графа. Граф провожает ее к вагону номер 48 и занимается Августом, пока она заходит внутрь.
Я с глубоким удовлетворением отмечаю, что Август выглядит не лучше меня, иначе говоря, похож на побитый гнилой помидор. Когда Марлена забирается в вагон, он ее окликает и пытается вскарабкаться вслед за ней, но Граф его не пускает. Август взволнован, он в отчаянии бегает от окна к окну, подтягиваясь на кончиках пальцев, плача и каясь.
Подобное никогда больше не повторится. Он любит ее больше жизни – она ведь знает. Он и сам не понимает, что на него нашло. Он сделает все возможное и невозможное тоже, лишь бы она его простила. Она богиня, королева, а он – он всего лишь убогий сгусток совести. Неужели она не видит, как он раскаивается? Зачем она его мучает? Неужели у нее нет сердца?
Наконец Марлена выходит из вагона с чемоданом в руке и шествует мимо него, не удостоив и взглядом. На ней соломенная шляпка с большими полями, прикрывающими фингал.
– Марлена! – кричит он и хватает ее за руку.
– А ну, пусти, – останавливает его Граф.
– Прошу тебя. Умоляю, – Август падает на колени прямо в грязь и, не отпуская Марлениной левой руки, подносит ее к лицу и принимается обливать слезами и осыпать поцелуями, в то время как Марлена с каменным выражением лица смотрит вперед.
– Марлена! Дорогая! Взгляни на меня. Я у твоих ног. Я молю о снисхождении. Что мне еще сделать? Дорогая… любимая… давай зайдем в вагон! Поговорим. Все уладим.
Порывшись в кармане, он вытаскивает кольцо, которое пытается надеть ей на безымянный палец. Она выдергивает руку и уходит.
– Марлена! Марлена! – пронзительно кричит он, и кровь отливает от тех немногих мест на его лице, что не украшены кровоподтеками, а волосы разметались по лбу. – Ты не имеешь права! Это не конец! Слышишь? Ты моя жена, Марлена! Пока смерть не разлучит нас, помнишь? – поднявшись на ноги, он покрепче сжимает кулаки и снова кричит: – Пока смерть не разлучит нас!
Марлена, не останавливаясь, сует чемодан мне. Я разворачиваюсь и шагаю следом, не отводя глаз от ее тонкой талии, парящей над бурой травой. Лишь дойдя до края площади, она снижает скорость настолько, что мне удается ее нагнать.
– Чем могу служить? – спрашивает портье, поднимая на нас глаза, едва колокольчик над входом в гостиницу возвещает о нашем приходе. Выражение участливого радушия на его лице тут же сменяется сперва тревогой, а потом и пренебрежением.
Все это мы уже наблюдали на лицах буквально каждого встречного. Сидящая на скамейке у парадного входа пара средних лет бессовестно глазеет на нас с разинутыми ртами.
Да и мы тоже – хороша парочка. Фингал у Марлены под глазом обрел выразительный голубой цвет, но хотя бы форма лица не изменилась. На моем же лице, распухшем и разбитом всмятку, кровоподтеки перемежаются с кровоточащими ранами.
– Мне нужна комната, – говорит Марлена.
Портье смотрит на нее с нескрываемым отвращением.
– Комнат нет, – поправив пальцем очки, он возвращается к своему гроссбуху.
Я ставлю чемодан и подхожу поближе.
– А снаружи написано, что есть.
Он надменно поджимает губы.
– Это ошибка.
Марлена трогает меня за локоть:
– Пойдем, Якоб.
– Нет уж, не «пойдем», – отвечаю я и вновь поворачиваюсь к портье. – Леди нужна комната, и они у вас есть.
Он подозрительно косится на ее левую руку и поднимает бровь:
– Мы не сдаем комнаты неженатым парам.
– Я там жить не собираюсь, только она.
– Угу, – мычит портье.
– Эй, поосторожней, приятель! – говорю я. – Мне не нравится то, что вы подумали.
– Пойдем, Якоб, – повторяет Марлена. Она бледнеет еще сильнее и уже совсем не поднимает глаз.
– Ничего я не подумал, – отвечает портье.
– Якоб, ну пожалуйста, – не унимается Марлена. – Пойдем куда-нибудь еще.
Я в последний раз бросаю на портье уничтожающий взгляд, дающий понять, что, если б не Марлена, я сделал бы из него котлету, и подхватываю чемодан. Марлена направляется прямо к двери.
– Эй, а я знаю, кто вы! – говорит сидящая на скамейке женщина. – Вы девушка с афиши! Да, точно. – Она поворачивается к своему спутнику. – Норберт, это девушка с афиши! Верно? Мисс, вы ведь звезда цирка, правда?
Марлена распахивает дверь, поправляет шляпку и выходит. Я следую за ней.
– Постойте! – окликает нас портье. – Я полагаю, мы сможем для вас…
Но я уже захлопываю за собой дверь.
В гостинице через три дома обходится без подобных инцидентов, но портье мне снова не нравится. Ему просто не терпится узнать, что случилось. Он буквально раздевает нас блестящими, любопытными, бесстыжими глазами. Я догадываюсь, что пришло бы ему в голову, будь Марленин фингал единственной нашей травмой, но поскольку я избит куда сильнее, все не так очевидно.
– Номер 2Б, – говорит он, покачивая ключом и продолжая поедать нас глазами. – Вверх по лестнице, в самом конце коридора.
Я поднимаюсь на второй этаж вслед за Марленой, не отводя взгляда от ее точеных ножек.
Повозившись некоторое время с ключом, она отходит в сторону, оставив ключ в замке.
– Не получается. Может, ты попробуешь?
Я верчу ключом в замочной скважине, и наконец засов отодвигается. Толкнув дверь, пропускаю Марлену внутрь. Она бросает шляпку на кровать и подходит к открытому окну. Порыв ветра раскачивает занавеску, то втягивая ее в комнату, то выдувая обратно, за оконную раму.
Номер простенький, но неплохой. Обои в цветочек, занавески, ворсистое покрывало на постели. Дверь в ванную комнату открыта. Сама ванная просторная, и даже лохань в ней на ножках в форме львиных лап.
Я ставлю чемодан на пол и неловко замираю в углу. Марлена стоит ко мне спиной. На шее у нее – там, где была застежка колье, – краснеет порез.
– Может, нужно что-нибудь еще? – спрашиваю я, крутя в руках шляпу.
– Нет, спасибо, – отвечает она.
Еще некоторое время я стою, глядя на нее. Больше всего мне хочется подойти к ней и заключить в объятия, но я ухожу, тихо закрывая за собой дверь.
Поскольку я никак не могу придумать, чем бы еще себя занять, то отправляюсь в зверинец и берусь за работу. Нарезаю, замешиваю и отмеряю корм. Осматриваю нарывающий зуб у яка и нянчусь с Бобо, который завершает обход вместе со мной.
Стоит мне заняться уборкой навоза, как появляется Алмазный Джо:
– Тебя хочет видеть Дядюшка Эл.
Поглазев на него минуту-другую, я швыряю лопату на солому.
Дядюшка Эл в вагоне-ресторане расправляется с бифштексом и жареной картошкой, куря при этом сигару и пуская колечки дыма. Прихвостни с протрезвевшими лицами толпятся за его спиной.
Я снимаю шляпу.
– Вы меня звали?
– А, Якоб! – подается вперед он. – Рад видеть. Помог Марлене уладить дела?
– Она в гостинице, если вы об этом.
– Ну, не только.
– Тогда мне не совсем понятно, что вас интересует.
Помолчав, он кладет сигару в пепельницу и складывает руки куполом.
– Чего ж тут непонятного? Мне нужны оба.
– Насколько мне известно, она не собирается от вас уходить.
– Он тоже. Но ты только представь, что тут будет твориться, если оба останутся, но не сойдутся. Август просто вне себя от горя.
– Но ведь вы же не предлагаете, чтобы она к нему вернулась.
Дядюшка Эл улыбается и кивает.
– Он ее ударил, Эл. Ударил.
Он размышляет, потирая подбородок.
– Ну да. Но мне-то какая разница? – Он указывает на соседний стул. – Садись.
Я подхожу и устраиваюсь на краешке.
Дядюшка Эл оглядывает меня, склонив голову на бок.
– И что, это правда?
– Что?
Он барабанит пальцами по столу и поджимает губы.
– Ну, что ты и Марлена… гммм… как бы это сказать…
– Нет.
– Ммммм, – мычит он, не переставая размышлять. – И то ладно. Признаться, не думал. Но и то ладно. В таком случае ты сможешь мне помочь.
– И как же?
– Я разговариваю с ним, ты разговариваешь с ней.
– К черту.
– Ну да, тебе-то больше всех не повезло. Ты же друг обоих.
– Нет уж, ему я не друг.
Дядюшка Эл вздыхает и напускает на себя выражение всетерпения.
– Постарайся понять Августа. Так уж у него выходит. Он не виноват. – Склонившись, он смотрит мне прямо в лицо. – Боже правый! По-моему, тебе следует показаться врачу.
– Врач мне не нужен. И, уж конечно, он виноват.
Пристально взглянув мне в глаза, Дядюшка Эл вновь откидывается на стуле.
– Он болен, Якоб.
Я молчу.
– У него парогнойная шлюзокрения.
– Что-что?
– Парогнойная шлюзокрения, – повторяет Дядюшка Эл.
– Вы хотите сказать, параноидная шизофрения?
– Ну да. Какая разница. Суть в том, что он не в своем уме. Но зато как хорош! В общем, мы стараемся его не трогать. Конечно, Марлене сложней, чем всем нам. Потому-то мы должны ее поддерживать.
Я ошеломленно трясу головой:
– Да вы вообще думаете, что говорите?
– Мне нужны оба. А если она не вернется к Августу, он будет неуправляем.
– Он ее ударил, – повторяю я.
– Да, я в курсе, это очень неприятно. Но ведь он ее муж, верно?
Я надеваю шляпу и поднимаюсь.
– И куда это ты направляешься?
– Работать, – отвечаю я. – Не все же сидеть тут у вас и слушать, что Август ее правильно ударил, потому что она его жена. И что он не виноват, потому что помешанный. Раз уж он помешанный, его тем более следует держать подальше.
– Если хочешь, чтобы тебе и дальше было где работать, лучше сядь.
– Знаете что? Пошла она к чертям, эта работа! – говорю я, направляясь к двери. – До свидания. Не могу сказать, что рад был вас повидать.
– А как же твой дружок?
Я замираю, положив руку на дверную ручку.
– Коротышка с сучкой, – задумчиво поясняет он. – И еще один, как бишь его зовут? – он щелкает пальцами, будто бы пытаясь припомнить.
Я медленно разворачиваюсь. Так вот куда он клонит.
– Ну, ты понял, о ком я. О том никуда не годном калеке, который уже черт знает сколько времени жрет мою еду и занимает место в моем поезде, хотя с тех пор палец о палец не ударил. С ним-то что будем делать?
Я гляжу на него в упор и весь горю от ненависти.
– Ты что же, и правда думал, что сможешь провезти в моем поезде «зайца», а я об этом не проведаю? И что он не проведает? – Лицо у него суровеет, глаза вспыхивают.
И вдруг черты его лица смягчаются. Он тепло улыбается и с мольбой простирает ко мне руки.
– Послушай, ты же меня неправильно понял. Работники этого цирка – моя большая семья. И я искренне забочусь о всех и каждом. Но при этом понимаю, что иногда кому-то одному приходится принести жертву, чтобы всей семье было лучше. А ты, похоже, не понимаешь. Так вот, в интересах семьи – чтобы Август и Марлена помирились. Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?
Я гляжу прямо в его маслянистые глаза, думая лишь о том, с каким удовольствием всадил бы прямо между ними томагавк.
– Да, сэр, – наконец отвечаю я. – Несомненно.
Рози стоит, поставив ногу на лохань, а я подпиливаю ей ногти. На каждой ноге их по пять, как у человека. Занимаясь одной из передних ног, я вдруг замечаю, что все как один рабочие в зверинце бросили работу и замерли, таращась широко распахнутыми глазами на вход.
Я поднимаю взгляд. Ко мне приближается Август. Вот он уже прямо передо мной. Прядь волос падает ему на лоб, и он поправляет прическу распухшей рукой. Его верхняя губа, треснувшая, словно сосиска на гриле, синевато-лиловая. Покрытый кровавой коркой нос расплющен и свернув набок. В руке зажженная сигарета.
– Боже праведный, – говорит он, пытаясь улыбнуться, но из-за треснувшей губы у него ничего не получается. – Трудно сказать, кому досталось больше, а, малыш?
– Что вам нужно? – спрашиваю я, нагибаясь и спиливая край огромного ногтя.
– Скажи, ты ведь больше не сердишься?
Я не отвечаю.
Он некоторое время наблюдает за моей работой.
– Послушай, я понимаю, что вел себя не лучшим образом. Порой воображение берет надо мной верх.
– А, так вот что это было?
– Постой, – говорит он, выдувая дым. – Давай так. Кто старое помянет, тому глаз вон. Что скажешь, малыш? Мир? – и протягивает мне руку.
Я выпрямляюсь, вытянув руки по швам.
– Вы ее ударили, Август.
Остальные молча за нами наблюдают. Август столбенеет. Шевелит губами. Отдергивает руку и перекладывает в нее сигарету Руки у него в кровоподтеках, ногти поломаны.
– Да. Я знаю.
Я отворачиваюсь и всецело посвящаю себя ногтям Рози.
– Poldz nogе. Poloz nogе, Рози.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40