https://wodolei.ru/catalog/vanni/Universal/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

И что же мне оставалось делать? Можете себе представить, как я вляпался. Полиции доверять нельзя – я был уверен, что они меня тут же отдадут в лапы Друидов. Вот потому-то я и подумал о вас. И сейчас просто захотел вас поблагодарить.
– Но я ничего не сделал – я потерпел неудачу. Не так ли?
Он улыбнулся, встал и прошел к двери.
– Вообще-то вы очень хорошо играете свою роль. Даже если не представляете, какова она.
Когда охранник выпускал его, я крикнул:
– Так когда же взлетит самолет?
– Сегодня.
– И Аберистуит будет стерт с лица Земли?
– Его отстроят заново. Не расстраивайтесь.
Глава 23
Передать сообщение Ллиносу оказалось легче, чем я ожидал. Он лежал на полу моей камеры, когда я вернулся, и лицо его было разбито и распухло. Похоже, он сам в конце концов упал в участке с лестницы. Я промыл его раны и дождался, пока он постепенно не придет в сознание. Когда он очнулся, я описал ему ситуацию; он подбежал к двери и принялся колотить в нее, требуя охранника. Спустя десять минут сдался. За весь оставшийся день никто не появился. Так протекли часы. Каждые примерно полчаса Ллинос вскидывался и справлялся о времени. Я ему отвечал, а он лупил кулаком по своей ладони и говорил:
– Должен же быть какой-то выход.
Но никому из нас ничего не приходило в голову. На исходе дня мы подошли к окну поглядеть на закат. И когда небо стало розовым, мы услышали клекот пропеллерных двигателей со стороны заливных лугов Истуита.
Ллинос взглянул на меня:
– Так, значится, это у нас «ланкастер»?
– Да.
– Думаешь, выгорит?
– Что?
– Их план.
– В какой своей части?
Старый полицейский задумался.
– В той, где надо взрывать плотину.
– Не знаю. Если им удастся поднять самолет в воздух – наверное. То есть в этих делах Мозгли неплохо разбирается. Для него изготовить бомбу – пара пустяков, а прочее – правильный заход на цель, траектория и все такое – это уже чистая математика.
– Думаешь, вода пойдет в эту сторону?
– А куда еще она может пойти?
Над этим он поразмыслил, некоторое время не говоря ни слова.
– Там за этой плотиной, наверно, уйма воды.
– Восемь кубических километров.
– Это сколько?
– Где-то объемом с небольшую гору.
Он кивнул, будто я подтвердил его собственные вычисления.
– Это ж уйма воды, если ее враз выпустить, так ведь?
– Да, уйма.
– Точнее, мать-его-какая уйма.
– Да.
– Мать-его-перемать, чертова уйма.
– Да.
– И как думаешь, что будет с Аберистуитом?
На такой вопрос нелегко было ответить. Как описать то, чего никто еще не видел? Даже Мозгли затруднился бы. Я поглядел на Ллиносс Он никогда не был особенно жизнерадостным человеком, но сегодня выглядел просто в воду опущенным. Может, воспринял происшедшее как личную неудачу. Я усиленно пытался подыскать аналогию, которую бы он понял.
– Ну?
Вдруг у меня в голове всплыл образ.
– Представь, что Аберистуит – твоя мошонка, а вода – бутса регбиста.
На улицах Аберистуита в первых фонарях замерцала жизнь, когда послышался скрежет ключа. Мы одновременно обернулись, проклиная себя за то, что не выработали резервного плана – одолеть охранников или что-то в этом роде. Совершить любое безрассудство было бы лучше, чем стоять у окна просто так и любоваться видом. Замок громко лязгнул, открылась дверь, впуская знакомый легкий запашок джина. Вошли Пикель и Амба. В руке у Пикеля были причудливо изогнутые одежные плечики – их-то он и употребил для вскрытия замка; Пикель поглядел на меня, на Ллиноса и снова на меня:
– Слышь! Девчонка говорит, Лавспун собирается мои часы, мать-его, того – приливом утопить!
Мы доехали до спортивного поля Пласкруг в кузове пикелевского грузовичка, как раз когда самолет начинал разбег. Амба и Пикель сидели в кабине. Взлетная полоса была размечена бочками с нефтью и желтыми проблесковыми сигналами, похищенными из муниципального дорожного управления. Пикель на полной скорости влетел на парковку и прямиком через бордюр – на траву. Мы увидели, как с другого края поля на нас ползет самолет, и Пикель помчался прямо на него. Еще полминуты – и было бы слишком поздно; «ланкастер» разогнался бы для взлета, прежде чем мы бы до него добрались. Но мы очертя голову неслись лоб в лоб. Гигантский бомбардировщик, спотыкаясь и подпрыгивая на дерне, мало-помалу набирал скорость, его разрывали две противоположные силы: гравитация впивалась в его подпрыгивающий остов, а невидимая сила всасывала в ночное небо. Разрыв между нами сокращался – оставалось уже несколько ярдов, самолет судорожно подпрыгивал, шасси отрывалось от земли на несколько секунд, и снова хлопалось об дерн. Было три варианта: самолет в последний момент оторвется от грунта, случится лобовое столкновение или одна сторона в последнюю минуту свернет. Как выяснилось, в последнюю минуту свернули обе.
Маневр принес нам преимущество. После того, как автомобиль и самолет совершили пару огромных кругов по полю, Пикелю удалось подобраться к фюзеляжу и сравняться в скорости с самолетом. Мы стояли в кузове пикапа напротив того самого люка под хвостовой турелью, через который входили посетители музея. Мы могли бы забраться на борт, но Гадес одолжил авиаторам одного из своих привратников. В проходе стоял Ирод Дженкинс в своем тренировочном костюме и с крикетной битой в руках; при виде нас его лицо исказила ненависть. Дрожь пробежала у меня в паху; даже спустя двадцать лет я по-прежнему его боялся. Медленно, по мере того, как он понимал, в какую переделку мы угодили, расползалась по его лицу знакомая трещина. Ирод улыбался, как в тот день, когда погиб Марти; но в кои-то веки он просчитался. Шасси налетело на кочку, самолет резко тряхнуло. Ирод улетел в глубь фюзеляжа и не вернулся. Мы с Ллиносом запрыгнули внутрь, как раз когда шасси оторвалось от земли, и больше толчков от ударов о землю не последовало. Мы поняли, что быстро поднимаемся в воздух; пикап уменьшался и уменьшался. И напоследок я увидел, как Амба Полундра, высунувшись из окна, машет вслед.
Мы выпрямились в тесном тоннеле из металлических ферм и балок и, качаясь как пьяницы, восстановили равновесие. Ирод Дженкинс, обмякнув, лежал без сознания, привалившись к борту самолета; красное пятно на стенке показывало, где он ударился головой. Полицейский коротко взглянул на меня, я кивнул. Он подобрал крикетную биту и шваркнул физрука по голове. Потом мы переключили внимание на носовую часть самолета. Через передний люк виднелись плечи экипажа; два лица смотрели на нас сквозь дверной проем. Пилотом был Дай Торт-Кидай, бомбардиром – миссис Ллантрисант. В долю секунды мы узнали друг друга, и тут раздался гром, нас швырнуло на холодный металл – самолет врезался в зону турбулентности.
Эта болтанка была всем болтанкам болтанка. Самолет скакал, прыгал и метался – свирепая летняя буря колошматила по алюминиевой обшивке исполинскими молотами грома. Вилы молний плясали на крыльях, и нас кидало из стороны в сторону внутри этой жестянки. Мы бились головами, коленями и локтями об острые внутренности самолета, но не остановились. Мы слишком далеко зашли, мы слишком много страдали. Настал наш миг. Я встал и двинулся вперед. Вдруг громадная ручища ухватила меня за шиворот и потянула назад. Это снова был Ирод. Я вывернулся – самолет ударился об очередную полосу турбулентности, нас всех смело с ног, и мы взлетели в потолку. Когда я кое-как поднялся на ноги, Ллинос был позади меня, а Ирод стоял между нами и кокпитом. Сверкнула молния, заполнив внутренность кабины призрачным свечением. Ирод, озверев от ударов по голове, ища, на ком сорвать злость, взревел, перекрывая гул, как космический монстр в халтурном фильме. Он шагнул ко мне.
В жизни много определяющих моментов. В каждой жизни. Подобно рекам и горным хребтам, они пересекают топографию нашего взросления. Есть день, когда мы обнаруживаем, что мать и отец – эти парные вместилища нашего доверия – лгали нам про Деда Мороза. Или день, когда мы осознаем, что наш отец на самом деле не был во время войны танкистом. И за «Манчестер Юнайтед» тоже не играл. А позже приходит время, когда процесс, который набирал силу много лет, тихо фокусируется, словно изображение в телескопе, и мы осознаем, что затмили своего отца. Это строгое высокое воплощение мужественности и авторитета, этот неодолимый защитник, который всегда знал все, что нужно знать, и чьих внутренних ресурсов хватало, чтобы справиться со всеми невзгодами, которые способна обрушить на нас жизнь, – пал. Сделался ветхим и хрупким.
А потом наступает еще один окончательный Эдипов Рубикон, за которым лежит территория мужской зрелости: день, когда мальчик ниспровергает своего учителя физкультуры. Под раскаты грома и ослепительные иссиня-белые вспышки молний, заполняющие небо, я расправил плечи и взглянул ему в глаза – этому Минотавру в трико, что обитал в лабиринте моего сердца.
– Ну же сынок, хочешь бобов?
Самолет исчез. Его место заняло вихрящееся мутное видение из далеких времен – футбольное поле, клочок Дерна, где опрокидывались все правила, которые мы учили в школе, где сила была правом, а интеллект – проклятием. Поле, где ум приносил смерть, и умнее всего было оставаться невидимкой. Поле, где ради нас Марти пал на свой меч, а потом исчез в тучах и не вернулся никогда.
Ну же, сынок, хочешь разобраться, так ведь?
Я оглядел его, примериваясь. Он, конечно, старше меня, но не ветхий. Куда там. Он был, пожалуй, поприземистей, потолще, поседее, но противник он все равно знатный, и сам это понимал. И еще – он до сих пор считал, что я цаца. Как офицер коммандос, который полагает своим долгом быть круче любого молодого солдата в своем подразделении, учитель физкультуры никогда не отказывается от убеждения, что сумеет поколотить любого из своих бывших учеников.
– Ну же, голубчик, покажи, из какого ты теста.
И он кисло улыбнулся своей трещиной.
Я оглянулся через плечо на Ллиноса – тот словно прирос к месту. Он мог бы вмешаться, мог метнуться вперед и занять мое место. Но некий первобытный инстинкт держал его в узде. Некое знание, что это моя битва, прочувствованное скорее, чем понятое, – им, вероятно, обладали мужчины на протяжении всей истории, на улицах Трои так же, как и на улицах Додж-сити и Аберистуита. Хотя Ллинос и был всего в нескольких ярдах, ситуация по сути своей исключала его. Без слов он протянул мне биту. Я взял ее одной рукой – Ирод рассмеялся. Он шагнул ко мне, все еще усмехаясь. Вновь блеснула молния.
– Уйдите с дороги, мистер Дженкинс.
– А ты меня заставь.
– Если придется, заставлю.
Он сделал еще один осторожный шаг вперед.
Я крикнул:
– Прочь с дороги!
– Ты этого не сделаешь.
– Ей-богу сделаю.
Ирод замер как раз на границе досягаемости биты, и Вселенная затаила дыхание. Он поглядел на меня, я на него – мы жгли друг друга взглядами. Наверно, никогда прежде он так не смотрел на ученика. Незнакомые эмоции скользнули по водам его глаз, и он произнес мягким сипловатым голосом, которым на моей памяти не говорил ни разу:
– Ты меня до сих пор не простил, да? Спустя столько лет – ни ты, ни эти остальные.
Я крепче сжал биту, и Ирод протянул ко мне руку.
– А что, по-твоему, чувствовал я? Вот ты – ты сумел отделаться от этих воспоминаний?
– Это ваша вина.
– Следствие было иного мнения – записка от его мамаши была липовая. Сам сварганил. Он всегда так делал. Ты ведь знаешь.
– И что это доказывает?
– Он мог бежать.
– Из-за паршивого клочка бумаги? Так, да? Так вы думаете?
– Должны быть правила, мальчик!
– Мать-его, Ирод! – закричал я и поднял биту. Ирод отбросил показное миролюбие и метнулся вперед, а у меня в этот момент перед мысленным взором проплыла еще одна давняя-давняя сцена. Над маленьким запуганным мальчиком в крикетных щитках витийствует мужчина, десятикратно превышающий его размерами. «Не так, а вот так, дурачок! Держи вот так. Нет! Еще выше! Теперь махни! Не так, вот так!» Эти слова, как текст гимна, который ежеутренне поют в актовом зале, пришли ко мне сквозь годы. И я подумал о Марта и о Бьянке, а также о Ноэле Бартоломью, человеке, который протащил фотографию грошовой шлюхи аж на самый Борнео в задней стенке своего фотоаппарата. Я вдруг понял, что он наверняка умер смеясь и задорный ген, который мне от него достался, – это не ген безумия и не ген неудачника, это – ген мужика с крепкими яйцами. Ирод сделал последний необратимый шаг ко мне и отведал собственного лекарства – я претворил в жизнь все его наставления многолетней давности. Я ухватился за ручку покрепче, расставил ноги и махнул. Махнул – махнул изо всех синхронизированных и сфокусированных сил своего тела. И брусок ивовой древесины, помазанной льняным маслом, врезался в череп учителя физкультуры над ухом. Ошеломление сверкнуло у него на лице – удар на шесть очков! Я смотрел, потрясенный и охваченный жутковатой гордостью за свои запоздало развившиеся атлетические навыки, как он кувырнулся вбок и вылетел из двери. Он исчез в пустоте со словами:
– Отличный удар, мальчик!
Я подбежал к двери и выглянул наружу – он, все так же улыбаясь, по спирали уходил вниз сквозь туманные клочья облаков, делаясь все меньше и все незаметнее, пока ползучие усики пара, как океанские воды, не скрыли горизонтальную трещину в его лице, которая некогда называлась улыбкой.
На миг я прирос к полу, ошеломленный величием того, что свершил, – и тут Ллинос одобрительно поднял большой палец, и заклятие спало. Мы ринулись вперед. Сполох молнии озарил долину, и на секунду беспредельное металлическое сияние Нант-и-Мохского водохранилища раскинулось под нами в таком подавляющем величии, что мы все онемели. Затем мерцание электрических разрядов в тучах погасло, и тьма вновь поглотила пейзаж. Тьма, разрываемая только двумя прожекторами, подвешенными под плексигласовым носом самолета, которые были направлены на поверхность воды. Мне и не стоило спрашивать – я знал, что Мозгли укрепил их там, посмотрев «Разрушителей плотин». Они должны были показать высоту сброса бомбы. Если два прожектора сольются на поверхности воды, значит, самолет вышел на заданный метраж и можно скидывать заряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26


А-П

П-Я