Голова была пустая, в ней, как горошина в сухом стручке, с треском перекатывалась одна лишь мысль: "Доигрались". Я чувствовал себя той самой марионеткой, которая возомнила себя свободной. От моего повелителя меня больше не скрывали толстые и надежные стены станции. В любой момент хозяин мог приказать все, что ему заблагорассудится, и любой из нас, не ведая об этом, кинулся бы исполнять его волю сломя голову. Чисто ради любопытства он мог устроить такое представление, такой фейерверк... Но он был милосерден. Пока он устранял только неугодных ему марионеток. Сопротивляющихся и вредивших ему марионеток. Чер не напрасно приказал мне усыпить Коржикова. Присутствуй Вадим на эксперименте, он ни за что не позволил бы Аркадию Семеновичу подключиться к ВИБРу. Значит, Чер заранее знал о времени проведения эксперимента... А может, и сам назначил это время. Вот, кажется, и разгадка его последнего выхода на связь.
Он произвел две коротенькие записи в подсознании, диктующие дальнейшую линию поведения, - в ильинском и моем. Моя запись сработала во время сна, и я, не просыпаясь, пошел и сделал Вадиму укол. В этом аспекте и действия Ильина не были проявлением свободной воли. Интересно было бы узнать, на какой срок он запланировал свой эксперимент и так ли он ему был необходим, если вопрос о запрещении использования психозонда практически был им решен. Но, увы, момент, кажется, упущен, дай бог - жив бы остался. Напрашивался и еще один вопрос: а смог бы Вадим помешать Ильину? И сразу следовал ответ: вряд ли, разве что только в самом начале, узнав о намерениях инспектора. Почему я в этом уверен?
Во-первых, потому, что Ильин полагал, будто действует по собственной инициативе, а во-вторых, потому, что Чер контролировал ход событий. Помнится, перед тем, как Аркадий Семенович подключился к ВИБРу, меня охватило полнейшее равнодушие к происходящему, этакое спокойное безволие, не позволяющее шевельнуть ни ногой, ни рукой (напомню - у Васи Лаптева тоже отказали ноги, а он был намного ближе к Ильину; Гусейнов же вообще не сдвинулся с места), но в тот момент, когда Ильину уже ничем нельзя было помочь, я снова обрел способность рассуждать и двигаться, да и ребята принялись суетиться. Это было очень похоже на сильнейшее внушение.
Не скажу, что мне было страшно, я еще не до конца осознал всю опасность сложившейся ситуации; но то, что нам нужно было немедленно удирать во все лопатки, я понимал очень даже четко.
Теперь все зависело от помощника кэпа Пономарева, на которого после несчастья с Ильиным неожиданно свалилось бремя власти.
Пономарева я знал как педантичного, исполнительного, но очень осторожного человека, у которого преувеличенная осторожность граничила с отсутствием инициативы, и сомневался, что сумею доказать ему необходимость изменения курса, другими словами - сумею обосновать свои умозаключения.
Люкакин, сидевший за пультом и от нечего делать листавший вахтенный журнал, обернулся на звук открываемой двери и с готовностью вскочил с места.
- Будь добр, подежурь пока, - сказал я, - приплюсуется к основному стажу. Мне срочно к Пономареву.
И вышел, некоторое время удерживая в памяти недовольное лицо мальчишки-стажера.
Нет, все-таки чем-то он мне нравился, хотя и любитель был поворчать.
Пономарева я нашел в лаборатории анализа, где обрабатывалась, идентифицировалась и систематизировалась вся информация, поступившая от внешних приемных систем.
Вычислительная машина работала в диалоговом режиме и как раз сейчас приятным женским голосом отвечала на вопрос Пономарева, который, понимающе кивая крупной лысоватой головой, бегал карандашиком по распечатке.
- Казимир Михайлович, - сказал я твердо, - дело чрезвычайной важности.
Он кинул на меня быстрый недовольный взгляд и сухо проскрипел:
- Умейте ждать, Добрынин.
Не скрою, я настроился воинственно и принялся сверлить тяжелым взором его обтянутую белым халатом рыхлую спину, постепенно сосредоточиваясь на бледно-розовой лысине, обрамленной пушком седеющих волос. Пономарев изредка раздраженно дергал плечом, но не оборачивался, продолжая задавать вопросы и писать.
- Что у вас? - спросил он наконец, разворачивая длинную машинограмму и впиваясь в нее глазами. - Почему не на вахте?
- Вам известно, что произошло с Ильиным? - довольно резко осведомился я.
- Известно, - буркнул Пономарев. - К сожалению.
Вот как? К сожалению? Видно, очень не хотелось ему быть на первых ролях.
- Нет, вам ничего не известно.
- Я бы вам посоветовал думать, прежде чем говорить, Добрынин.
М-да, начало было многообещающим.
- Казимир Михайлович, а вам не попадалась бумага с записью, ну скажем, помехи в секторе СВ-1735, что наблюдалась в 4 часа 39 минут 52 секунды прошлых суток?
Он по инерции развернул, даже выдернул из рулона еще с полметра машинограммы, затем обернулся, затем встал.
- Ну-ка, ну-ка, что вам об этом известно, Добрынин?
- Давайте зададим этот вопрос машине, - предложил я.
- Что ж, - он сформулировал задачу.
- Информационный поток, - сказал приятный женский голос. - Расшифровке не поддается.
- Правильно, - обрадовался я. - Образ трудно закодировать, тем более расшифровать. А несущая частота зарегистрирована, как помеха.
- Погодите, что это мы стоя? - засуетился Пономарев. - Присаживайтесь, Анатолий Иванович, присаживайтесь, вместе подумаем.
Я сел и начал говорить. Но пономаревская реакция оказалась совершенно неожиданной. По мере моего изложения, сопровождаемого достаточно логичными умозаключениями и выводами, полное невыразительное лицо его скучнело и делалось все более и более брезгливым. Наконец, он прервал меня на полуслове.
- Это уже ни в какие ворота, - сказал он нетерпеливо. - Кому-то снятся фантастические сны, а вы это представляете как факт. Несолидно, Добрынин. Да, с Аркадием Семеновичем случилось несчастье, но это не повод для домыслов. Я доложил в Центр, прибудет компетентная комиссия - им и решать данную проблему. А мы давайте не будем.
Во время его речи я потихоньку закипал.
- И на прощание - маленький совет, - подытожил Пономарев. - Ни с кем больше не делитесь этими вашими... измышлениями. Неумно это. Идите и спокойно работайте.
Все, я дошел до точки кипения, но нашел в себе силы выйти спокойным шагом. Черт возьми, Ильин бы меня понял, по крайней мере не стал бы перебивать в начале рассказа. Он уже, кажется, и сам подбирался к отгадке, только другими путями.
Самое скорое - комиссия будет здесь дня через три-четыре, а это просто катастрофически огромный срок. Теперь, когда настало время принятия быстрых и правильных решений, политика нынешнего руководства могла привести к трагедии. Не радовало меня нынешнее руководство станции...
Кое-как додолбив вахту, я поспешил к Вадиму. Он уже пришел в себя и выглядел вполне прилично. В его однокомнатной квартире царил идеальный порядок, на столе алели оранжерейные тюльпаны, в хрустальном блюде размером со средний тазик горкой лежали фрукты. Вадим просматривал последние новости.
- Садись, - сказал он. - Все как сговорились. То цветочки притащат, то вон плоды. Будто сам не могу сходить.
- Как себя чувствуешь? - осторожно спросил я.
- Как после наркоза. Голова тяжеловатая. Не привык к снотворному.
- Но вообще-то в форме?
- Вполне. Ты по поводу Аркадия Семеновича?
- Не только... Ведь укол-то тебе сделал я.
Вадим без всякого удивления, очень даже спокойно посмотрел мне в глаза.
- Зачем?
- Очевидно, чтобы ты не присутствовал на эксперименте.
- Очевидно? Ничего не понимаю.
Мои заключения он выслушал внимательно, не перебивая.
- Похоже на правду, - сказал Вадим, когда я закончил.
Он вдруг бодренько выскочил из кресла и прошелся по пружинящему ковру.
Остановившись перед фруктами, он приценился, выбрал огромное румяное яблоко и хрустко откусил. Мне страшно захотелось яблока.
- Угощайся, - предложил Вадим, - а то пропадут.
Он был тысячу раз прав. Не пропадать же добру.
Между тем, Вадим расхаживал по комнате, спортивный, собранный, готовый к действию, изредка хмурился, а я наблюдал за ним и машинально хрупал яблоко за яблоком.
- Я думаю, надо с ним связаться, - сказал он наконец. - Надо его предупредить, что человеческий мозг слаб и что на станции уже имеются жертвы. Если он и дальше хочет испытывать наслаждение от общения с нами, то пусть побережет клиентов, а то никого не останется. Нам нужно потянуть время до приезда комиссии. На Пономарева надежда маленькая. Как ты полагаешь?
- Что ж, рискнем, - согласился я. - Но это очень опасно. Уж до чего Ильин сильный психогигиенист, а и то не выдержал.
- Потому и не выдержал, что шел в открытую, - Вадим усмехнулся. - Мы подсунем Черу туповатого клиента, которому плохо и который все время хнычет о помощи.
Туповатого клиента? Который все время хнычет о помощи? Все время. Господи, как я до этого сам не додумался?
- Ты предлагаешь запись?
- Почему бы и нет?
- А сможем? - усомнился я.
- Надо, - уверенно сказал Вадим.
- Нет слов, - я развел руками.
- Просто я вовремя вспомнил свою тяжелую голову.
Этим он как бы даже благодарил меня за ночной визит. Ну что тут скажешь?..
Сразу от входа бросилась в глаза распахнутая дверца аптечки. Уходя, я ее, помнится, закрывал.
На кухне загремела посуда.
Прикрыв аптечный шкаф, я прошел на свою половину и здесь на письменном столе обнаружил злосчастную коробку с мединалом. Рядом лежал пневмопистолет. В коридоре послышались легкие Таины шаги.
- Это глупо, - крикнул я.
Хлопнула дверь. Вот чего мне сейчас не хватало, так это женских капризов. Нет, это надо было пресекать и немедленно. Я направился к Тае.
Она лежала на кровати, отвернувшись к переборке, и никак не отреагировала на мое появление.
- Ты, конечно, уверена, что я это сделал нарочно, - сказал я, плюхаясь в пискнувшее кресло. - А теперь подумай, зачем мне это нужно? Лично мне? Прежде всего - об эксперименте я узнал только сегодня. Далее - Вадим мне симпатичен, как человек. И, наконец, к чему так рисковать? Ведь Вадим мог проснуться, зашуметь. Вот и ты видела, что ночью я шарил в аптечке. Но я-то ничего этого не помню.
- Не валяй дурака, - глухо произнесла Тая.
- Ты - злобный ревнивец.
Такого оборота я, признаться, не ожидал и, не сдержавшись, глуповато хихикнул.
- Ну и что же, что он маленький, - тихо сказала Тая. - Я ведь все равно ниже его. Он очень хороший. А ты - страшный эгоист.
Слушать ее было не то что неприятно, но как-то даже больно. Чувствовалось, что она целый день думала, какой эгоист я и какой хороший человек Вадим Коржиков.
Очень обидно было ее слушать.
- В свое время мы, кажется, договорились сначала понять, а уж потом судить, - сказал я удрученно. - Ты меня даже не хочешь понять.
Тая резко села и уставилась на меня, как на чучело.
- А что тут понимать? Ты мне все время врешь. Да если бы Вадим не... заболел, Аркадий Семенович был бы здоров. Зачем ты ему позволил подключиться к ВИБРу? Ты же прекрасно знал, чем это может закончиться. Что ты тут все время врешь?
- Ты можешь выслушать спокойно? - рявкнул я.
Она сразу нахохлилась. Затаилась.
- Тогда слушай, - продолжал я уже спокойно, задавив в себе внезапную вспышку ярости.
И рассказал о том, что случилось, присовокупив сюда свои выводы.
- А ты не ходил к Аркадию Семеновичу? - спросила Тая упавшим голосом.
- К нему не пускают.
- О боже, какая я дура. Мой бедненький суслик. Иди ко мне...
Было раннее утро. Я проснулся от того, что Тая осторожно перебиралась через меня.
- Не смотри, - попросила она, целуя мою колючую физиономию. - Спи. Мне сегодня пораньше.
Я закрыл глаза и слушал, как Тая, одеваясь, легко бегает по комнате. Тапки она игнорировала. Как-то незаметно я заснул, но, кажется, ненадолго. Разбудило меня острое чувство тревоги. Это было похоже на сигнал о помощи, как будто очень далекая труба печально выводила грустную безнадежную мелодию...
Постовая уже была забита до отказа, а люди все прибывали и прибывали, теснясь в коридоре. Я кое-как протолкался к рабочему месту и узрел пульт и ВИБР в плачевном состоянии. Под ногами неприятно хрустели осколки оргстекла. Кроме того, я обнаружил и орудие разбоя - небольшой, но увесистый блок стабилизатора (БС), очевидно позаимствованный из ЗИПа и помещенный кем-то на пультовую клавиатуру. Но не это было главное. Рядом, закрыв лицо руками, стояла Тая, плечи ее вздрагивали. Вокруг нее образовался пустой полукруг, и в этом полукруге, на полу, хищно свернулось выдранное с корнем из гнезда "щупальце" с присосками. И еще сильно воняло горелой изоляцией. По всей видимости, Тая включила аппаратуру и лишь затем принялась ее крушить, чем вызвала короткое замыкание.
- Дорогу, товарищи, - раздался напряженный голос Пономарева.
Он обогнул меня и остановился напротив Таи.
- Кто позволил? - спросил он свистящим шепотом. - Вы представляете себе, что натворили?
Пономарев на глазах побагровел и резко кинул в пространство:
- Как она сюда попала?
В полной тишине кто-то весело и нахально сказал:
- Так ведь это же Тая Добрынина.
- Добрынина? Ах, да. Это меняет дело. Ну и что, что Добрынина?
- Она дорабатывала ВИБР, - скучно объяснили рядом.
Нездоровый румянец с Пономарева спал.
- Так, так, дорабатывала, - протянул он, что-то соображая. - Значит, аппаратура неучтенная?
- Значит, неучтенная, - согласился все тот же скучный голос (я узнал Гусейнова).
- Пульт учтенный, но он пострадал мало.
- Безобразие, - сказал Пономарев, как сказал бы на его месте всякий уважающий себя администратор. - Форменное безобразие. Более того хулиганство. На вас, Долгорукова, я подготовлю приказ по станции. И чтоб к приезду комиссии аппаратура функционировала! Вот так.
Он удалился, перед ним нехотя расступались.
- А ведь до смены еще двадцать минут, - вдруг громко сказал Гусейнов.
- Ну и что?
Вопрос повис в воздухе, но тут же кто-то неуверенно произнес:
- Действительно, странно. Сигнала общего сбора вроде бы не было.
И тут все разом зашумели. Выяснилось, что сюда, в постовую, ноги каждого принесли сами. Да, да, сразу после того, как прозвучала труба.
1 2 3 4 5 6 7