Расколдовал! – плакал от смеха Ян. – Вот так расколдовал! Уф! Уморил!
– Исправил! – потешались ребята. – Федька, ты веришь в охотничьи приметы! И ты, Пимка, суевер! Мотайте на ус!
XIV. Хищники
Одной из наиболее частых тем для дорожных бесед было добывание золота. Говорил чаще дед по просьбе Федьки или Гришука. Когда речь касалась истории – дед уступал место Яну.
– Давно ли открыто золото в России? – поинтересовался однажды старик.
– В середине XVIII века, – ответил Ян. – Нашли на Урале, около Екатеринбурга. Сталевар Марков, отыскивая около Березовского завода горный хрусталь, случайно нашел обломок кварца с вкрапленными в него блестящими желтоватыми зернышками. Марков сообщил горной канцелярии. Та снарядила экспедицию для разведки. Но поиски оказались неудачными. Когда Марков под страхом смертной казни подтвердил свое показание, его отдали на поруки с тем, чтобы он искал и каждые две недели являлся в канцелярию для донесения о результатах поисков. Через несколько лет поиски увенчались успехом, и его отпустили.
– А большие могут быть самородки? – спросил Федька, возвращаясь к интересной для него теме.
– Самым большим считался найденный на Урале, весом в два пуда с лишним. Но теперь в других странах нашли гораздо крупнее. Самородок из Австралии весил около шести пудов.
– Удача! – даже причмокнул Федька. – Сколько же пришлось за него получить?
– Считай. Пуд золота стоил у нас до войны, примерно, 21 000 рублей.
– Невредно.
– Кому невредно, а кому и вредно, – возразил Ян.
– Там большое золото у Пяти ручьев! – мечтательно сказал дед, и в глазах его загорелись огоньки.
– Ну, это дело маленькое, – заметил Ян, пряча в карман свою энциклопедическую записную книжку. – И без золота мы пока путешествуем неплохо. А? Верно?
Под вечер понемногу начал накрапывать дождик, так называемый «сеногной», мелкий, точно сквозь сито. Дождь сначала, словно шутя, шуршал по деревьям, а потом зарядил как следует. Мокрые ветки и трава хлестали путников по сапогам и одежде. Скоро ребята совсем промокли.
Чтобы обсушиться, они отаборились совсем засветло. Палатку закрыли ветвями и устроились с комфортом, какой только возможен в лесу.
Не знали одного, как убить время. В такую непогодь хорошо сидеть с интересной книгой или смотреть кино.
– Дед, расскажи-ка что-нибудь.
– Правда! Как ты золото искал.
– Только про самое опасное.
– Отстань, смола! – ворчал задремавший дед.
– Расскажи, дед.
– Расскажи.
– Отцепись, язви вас! Не хомутайтесь! – кряхтел старик, поворачиваясь на тулупе. – У меня к ненастью кости так и сверлит... Моченьки нету...
Но ребята прилипли, как назойливые мухи. Наконец, они его уломали.
– Робил я в те поры с Ефимушкой на Миасе, – начал он.
– С Ефимушкой? – недовольно протянул Федька, недолюбливавший за что-то этого постоянного спутника деда.
– Нет, дед, – перебил Тошка. – Ты лучше не про Миас расскажи, а как ты хищничал... Ты про хищников нам еще не рассказывал. Где?.. Хоть ты и не любишь...
Деда передернуло. Мягкость и улыбка сбежала с его лица, и резкая морщина перерезала лоб. Он долго молчал и хмурился.
Оживившиеся ребята и Ян ждали.
– Да, видно, придется, – сказал дед потом. – Ну, ин ладно, будь по-вашему.
Он повернулся поудобней на спину, подоткнул тулуп и положил руки под голову.
– Было это давно, – начал он, – что-то уж из памяти вышибло. Однако лет сорок назад... Помню, четвертуху тогда зараз раздавливал, и голова почесь не болела. А искал золота я тогда далеко... За тридевять земель, в тридесятом царстве, у китайцев. Как в сказке, за горами, за долами... Спервоначалу нанялся я по контрахту на прииски по Лене, в Восточной Сибири. Ну, законтрахтованный рабочий, известно... Нанялся – продался. Работай до другой зимы. Жилось нам на приисках тяжело, хуже, чем, пожалуй, крепостным. Работа чижелая, с четырех утра и дотемна.
– Сколько же это часов выходит? – поинтересовался Гришук.
– Часов четырнадцать-пятнадцать. Все припасы покупай обязательно в хозяйской лавке. Там обмеривают, обвешивают, продают втридорога. И управление обнаковенно еще водку дает. На такой работе приисковые водкой только и держатся. Проробил лет пять – привыкает и пьяницей становится. Бросить прииск нельзя: контракт, а за побег – сначала розги, а во второй раз – тюрьма. И так-то нам тошно. А тут и прошел слух, что на китайской земле хищники золото нашли, да такое, как в сказке. Чуть не поверх земли лежит. Так и сказывали: «Мох дери да золото бери!». Известно, Сибирь – золотое дно. Простой рабочий, ежели наймется, будто 25 рублей в день зарабливал... Ох, хлебна муха, что тут сделалось! Поднялась вся «летучка». Из Иркутскова, с Лены, из Читы, с Нерчинскова – кинулись все на Желтугу.
– Как теперь на Алдан? – спросил Федька.
– Куда! Больше!.. Чисто ошалели. Мужики с деревень побежали, хлеба оставили необмолоченными, рабочие потянулись с приисков... Ну, и мы... Как весной проведали это, решили бежать хищничать. Хуже, чем на наших приисках, не будет... Подговорил я товарища... Первую ночь мы шли, почесь, не останавливаясь. Выбрались на Енисейскую дорогу. Потом лесом возле нее шли двое суток. Оголодали, слабеть начали. И вдруг ночью натакались на костер. Ох, хлебна муха! Полиция! Кинулись мы от нее в реку, вплавь. И знали, что на смерть шли, да боялись, и в Желтугу больно хотелось. Вода весенняя, холодная, чуть не утонули. Выбрались, однако, на тот берег и – в лес. Бежим без памяти. Упадем, встанем и опять бежать. Сколь дней так проплутали. Замерли с голоду. Пройдешь десять шагов и садись отдыхать. Ну, думаем, отгуляли, смертынька пришла. Только однажды видим – полевой лук. Обрадовались, не знаю как. Поели. Спустились к реке. Ночью на берегу развели костер погреться. Сижу, задремал, видно. Гляжу и не верю: медведь! Поднялся на задние лапы, рявкнул и – на товарища. У меня, хлебна муха, ножа, как на грех, не было. Я – бежать! И жаль-то товарища и силов-то нету помочь... Спрятался, жду! Пришла ночь. Слышу стон. Подошел я... Ох, грех тяжкий! Не узнать! Изгрызай весь... Изладил я мало-мальски плот, посадил его, поплыли. Добрался с ним кое-как до первого зимовья, сдал людям лечить. На этом месте мне и фартнуло. Подошла как раз партия «летучки», на Желтугу тоже пробирались, я и двинулся с ними. И добрался-таки.
– Далеко она отсюда?
– От Камня? Верст... да тысяч десять будет. Желтугой прозывалась речонка, по китайской земле течет. От нашего Амура – верст тридцать пять. В пади она, в глухих дебрях, дорог кругом нет, никто там, кроме зверья, не живет. Копай себе, где хочешь и как хочешь. В первую очередь пробрались разными лесными трущобами «летучка» да артели рабочих и заняли лучшие места. А потом, как проведали... Ох, хлебна муха, и налетело народу! Промежду прочим, «вся шпана, сколь было в Сибири, сбежалась, тысяч десять: беспаспортные, воры, убивцы, беглые каторжники с Кары, – у них своя артель на Желтуге была, – буряты, татары, китайцы, «семейские». Густо... Речонка махонькая. В пади пошевелиться негде. Везде ямы, в них народ копошится. Копаются и золото моют, всем хочется поскорей до богатства дорыться.
– А как работали, артелями? – спросил тихо Гришук.
– Артелями, знамо дело. Зимовьев понастроили, страсть. Цельный город. Больше 500... Жизнь пошла привольная, и вспомнить сейчас хорошо, аж не верится...
Лицо деда разгорелось по-молодому, и рассказ незаметно оборвался. Старик молча, задумавшись, глядел куда-то в ночную темноту, словно глаза его видели то, что произошло за десять тысяч верст отсюда десятки лет назад.
Много, должно быть, ярких картин ожило вдруг в его памяти.
– И, вправду, богатое золото нашли? – вывел его из задумчивости Федька.
– Не видывал такого, – ответил дед. – Надо правду сказать, как желтугинское, такого не видывал. Золотой пласт шириной сажен чуть не до ста, а толщиной, пожалуй, на сажень. И, можно сказать, поверх земли. Золото гнездами лежало, и самородки фунта по три, либо близ того. В первое время на прииске добывали по пуду в день.
– По пуду? Золота? – переспросил удивленно Ян.
Ребята вытаращили на деда глаза.
– Да, – с торжеством сказал дед. – Не вру, а истинная правда. Если на сто пудов приходилось пять золотников, считалось невыгодным, не работали. – Дед рассмеялся: – Вот как мы, желтугинцы! У нас на сто пудов полтора фунта золота приходилось.
– Ну-у? – недоверчиво загудели ребята.
– Капельки не соврал, – перекрестился дед. – Простой чернорабочий зарабливал 8 рублей в день. Ох, хлебна муха, не живать так!.. Полиции нет. Водкой кажин день хоть облейся... Пропил все, снова копай и опять пей. Никто не останавливает. Ну и жисть была! – Дед блаженно покрутил головой. – Как в раю.
– Жалкий рай! – пробормотал Ян.
– Чего же тут хорошего, дед? – спросил и Гришук. – Пьянствовали, жили, как скоты. Только что сыты да полиции не было.
– Вам бы только книжки читать, комсомолить да по-ученому, – с задором возразил старик. – А в те поры наголодались, нахолодались, в тайге намыкались, на каторге... И вдруг тебе и водка, и золото.
– Погоди! – со смехом вскричал Гришук. – Ты говоришь собралось до десяти тысяч: каторжники, воры, бродяги, хунхузы. Десять тысяч отчаянного сброду?
– Известно, «кобылка», «летучка». Вся шпана и рвань, – подтвердил дед.
– Жили все они в диком лесу, без охраны, – продолжал Гришук. – Находили золото. Водки у вас – хоть облейся. Как же они все не перерезались? Каждый день, верно, драки и убийства.
– Верно! – поддержали ребята.
Дед улыбнулся.
– Ни-ни! Приезжай на прииск вечером – пьяной песни, крика, брани – не услышишь, ни-ни... Порядок был заведен во какой. Строго! Баб сначала совсем не допущали, как в монастыре... У нас так и назывались «вольные желтугинские промыслы», «вольные промышленники». Если бы порядку не было, к нам бы торговцы не поехали. Как мы бы жить стали? Пить-есть надо, одеваться тоже. Хоть шпана, а понимали. Дело артельное тоже им не в диковинку. Выбрали мы восемь старост: четыре русских и четыре китайских, по справедливости. Староста за все в своем стане отвечает. А над всеми старостами старшина.
– Вроде президента?
– Знамо дело. Он всегда в золотой цепи на шее и медаль с надписью: «Старшина желтугинского прииска». Была у нас такая «Орлиная площадь», висел там двухпудовый колокол и две пушки стояли. Собирали на ней сход и все дела решали. На сходе ни шуму, ни галдежа. Строго было. Сразу судили и сразу наказывали. За убийство вешали. За кражу – 500 ударов «терновником». Это кнут, набитый гвоздями. За стрельбу, за драку, за пьянство, если на улице, полагалось двести, триста ударов и обязательно прогоняли с прииска. Тихо сразу стало, – ни драк, ни пьянства. Иные плетей и не боялись, а что с Желтути прогонят – это хуже смерти. Стражу потом завели, человек полтораста... Прослышали купцы про порядки, что ни убийств, ни воровства – и понаехали... У нас все было по-хорошему. Только стекол не было, бумагой или миткалем окна затягивали. Кабаков штук с полсотни открылось, лавки, три гостиницы, больница была, церковку построили. Беглый каторжник заместо попа служил. Все по чину.
– Неужели и воровства не было? – не верил Гришук.
– Слыхом не слыхать. Товары, провизия – на улицах без всякой охраны лежали. Где, что хошь положи, никто не тронет. И на мысль не приходило взять. Известно, – артельское дело. Хоть «кобылка», а понимала. Надо и то сказать, что боялись, кабы не прогнали с прииска.
– А купцы, наверно, здорово драли?
– Знамо дело.
– И долго вы так жили?
– Года полтора. А потом наша полиция сговорилась с китайской. Собрали войско и ударили на Желтугу. Все у нас, как у хищников, позорили, зимовье все пожгли. А китайцам ихние власти головы поотрубали. Разбежалась «летучка», кто куда мог. Едешь по пади, глядишь, висят на дереве китайские головы, пять-шесть штук за косы к сучьям привязаны. Это ихняя полиция старалась для устрашения... Так по всему лесу. Аж жуть берет! Много, сынки, вокруг золота зла и неправды делается. И кинулась «кобылка» опять в Сибирь, принялась за прежнее, начались разбои, убийства. Около Амура в те поры ни пройти, ни проехать... За путниками ровно охота. Воя дорога до Желтуги была в трупах.
Дед помолчал.
– В артели беглых каторжников с Кары познакомился я с одним змеем. Вовек его не забуду! По прозвищу – Кузьма Не-найти-концов. Он был тоже с Урала, земляки, значит. Совсем парнишкой он тогда пришел. Мне под тридцать, а ему годов двадцать. Хоть и мальчишка, а вся артель его боялась. Есть такие, Иванами их в тюрьме зовут. Человека зарежут и глазом не моргнут, как рюмку водки выпьют. Когда разорили Желтугу, пошли мы вместе с ним к приискам на Лену, а с нами еще двое на погибель свою увязались. Хотели всей артелью в оставленных шахтах хищничать. Только дорогой Кузьма с приятелем вздумали охотиться за своим братом – «кобылкой». Каждую ночь убийство. Бросили мы их и ушли одни. Добрались до места. Отыскали одну шахту, где у нас давно было примечено золото, обосновались там и принялись робить. Примета на золото оказалась правильная. Жила не совсем изубожилась, на нашу долю осталось. Боязно только было, как бы земля не обвалилась.
– А это случается?
– Часто.
– Значит, работать в оставленных шахтах опасней?
– А ты думал как? Хлебнули мы там горя. На то и хищники. Робим в оставленных шахтах. Нашему брату приходится спускаться в такую шахту по веревке, так как по окончании работ лестницы убраны. А самое главное, беда наша хищническая: подпорки внутри тоже убирают. Вот, сынки, главная беда!
Ребята не поняли. И дед подробно пояснил, что земля, пласт в несколько десятков сажен толщиной, поддерживалась во время работ четырехугольными земляными колоннами сажени две длиной и шириной. По окончании работы эти колонны, как содержащие золото, вывозятся.
В шахтах остаются деревянные подпорки. Но под огромной тяжестью земли они часто обращаются в щепки, и земля осыпается.
– Вот спустишься в такое подземелье сажен на пятьдесят, на восемьдесят, – продолжал дед, – и ползаешь там по норам, по штольням, ищешь золото. И, бывает, копает хищник, а сзади осыплется порода и похоронит его заживо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22