Глава XV

Через два дня после того, как нас навестил Пужес, на рассвете я выслал разведчиков к стенам Ла-Рока. Мы убедились, что охрана у Фюльбера поставлена из рук вон плохо и взять город не составит труда. Правда, двое ворот охранялись, но между ними тянулся длинный вал, ничем не защищенный и притом не очень высокий – на него легко можно было взобраться по приставной лестнице или даже проще, по веревке с крюком на конце.
Поход на Ла-Рок я назначил на следующее утро, но вопреки мнению всех своих товарищей настоял, чтобы ночная вахта у стен Мальвиля продолжалась вплоть до рассвета. После уборки урожая нам нечего было охранять в долине Рюны, и наши часовые располагались в землянке, которую мы вырыли на холме у «Семи Буков», откуда были прекрасно видны и дорога на Мальвиль и палисад.
Заметив, как неохотно соглашаются мои товарищи нести наружную ночную вахту накануне похода в Ла-Рок – они считали, что для этого великого дела надо сохранить силы, – я решил подать пример и засесть на ночь в землянке вдвоем с Мейсонье.
Нет на свете ничего более нудного, чем ночная вахта. Собственно говоря, это чистой воды формальность и тренировка выдержки. Часами сидишь и ждешь: вдруг что-нибудь случится, но, как правило, не случается ничего. У Тома и Кати было по крайней мере утешение – ночью на дежурстве заниматься любовью, хотя, по правде сказать, землянка не слишком подходила для этой цели, несмотря на все старания Мейсонье ее благоустроить. Как и в тайнике над Рюной, свод землянки поддерживали фашины. А пол, покрытый решетчатым настилом, был вдобавок положен наклонно, и особый желобок – некое подобие канализационного устройства, выводил дождевую воду на склон холма. Крыша была покрыта не только ветками, но и куском листового железа, а поверх насыпан еще слой земли, сквозь который пучками пробилась трава. С запоздалым расцветом весны весь подлесок порос молодой травкой. Поближе к землянке мы пересадили невысокий, но густой кустарник, он не мешал обзору, но прекрасно маскировал наше убежище – с дороги, ведущей в Мальвиль, даже в бинокль ее трудно было разглядеть среди обгорелых стволов и зазеленевшего кустарника.
Для того чтобы вести наблюдение и стрелять в сторону палисада, землянка с севера и с востока на уровне человеческой груди была открыта. На беду, именно с севера и востока чаще всего задували ветры и лил дождь, и поэтому, несмотря на навес, часовые промокали до нитки, а непогода как на грех почему-то разыгрывалась предпочтительно по ночам.
Я распределил с Мейсонье часы дежурства и сна с таким расчетом, чтобы дежурство на заре выпало мне: я считал эти часы самыми опасными, ведь не будет же неприятель лезть в темноте на рожон.
Я не услышал ни звука. Все произошло как в немом фильме. Мне показалось, что две тени приближаются к палисаду по мальвильской дороге. Говорю «показалось», потому что вначале я просто себе не поверил. На расстоянии семидесяти метров человек – это нечто чрезвычайно маленькое, и, когда эта серая тень перемещается на сером фоне скалы, в тумане, в сумеречный предрассветный час, естественно, спрашиваешь себя: «А не примерещилось ли мне это?» Вдобавок я, кажется, еще и вздремнул. Даже наверняка вздремнул, потому что вздрогнул от прикосновения холодного бинокля; пока я его наводил, а это было нелегко во мгле и тумане, меня сразу же бросило в испарину, несмотря на утреннюю прохладу. Земля, однако, как видно, начала прогреваться. От нее поднимался пар, скапливавшийся во впадинах и стлавшийся вдоль скалы. Мне все же удалось навести бинокль на палисад, и я стал медленно переводить его на запад вдоль скалы.
Присутствие людей выдали лица. Я различил два круглых розовых пятнышка, выступающих на сплошном сером фоне. Удивительное дело, до чего же четко выделялись два эти пятнышка в туманной мгле, хотя фигуры, тоже в какой-то серой одежде, совершенно сливались со скалой. Однако теперь по розовым пятнам лиц я угадывал очертания людей.
Пришельцы медленно передвигались по дороге, ведущей к Мальвилю, и, как мне показалось, старались вжаться в скалистую стену. Теперь я уже различал их даже по росту. Один был выше и, как видно, крепче другого. У каждого в руке по ружью – эти ружья меня удивили, они не походили на охотничьи.
Я растолкал Мейсонье и, едва он открыл глаза, зажал ему рот ладонью и шепнул:
– Молчи! У палисада два каких-то типа.
Он заморгал, потом отстранил мою руку и спросил еле слышно:
– С оружием?
– Да.
Я передал ему бинокль. Мейсонье навел его и чтото шепнул так тихо, что я не расслышал.
– Что? Что?
– У них нет поклажи, – повторил он, возвращая мне бинокль.
В ту минуту я не придал значения его словам. Смысл их дошел до меня лишь позднее. Я снова приставил бинокль к глазам. Ночная мгла рассеивалась, и теперь лица обоих были уже не просто розовыми пятнами-я различал их черты. Они вовсе не были изможденными, ничего общего с рюнскими бродягами. Эти двое были молоды, крепки и упитанны. Высокий подошел к палисаду, и по его позе я догадался, что он делает: он читал объявление, которое мы вывесили для пришельцев. Квадратный кусок выкрашенной белой краской фанеры, на которой Колен черными буквами вывел следующий текст:

ЕСЛИ ВЫ ПРИШЛИ С ДРУЖЕЛЮБНЫМИ
НАМЕРЕНИЯМИ, ЗВОНИТЕ В КОЛОКОЛЬЧИК.
В КАЖДОГО, КТО ПОПЫТАЕТСЯ ПЕРЕЛЕЗТЬ
ЧЕРЕЗ ОГРАДУ, СТРЕЛЯЕМ.

МАЛЬВИЛЬ

Колен выполнил свою работу очень тщательно. Каждую букву он сначала нарисовал карандашом, потом обвел краской, да еще ножницами заострил кисточку, чтобы буквы не расплывались. Под словом «Мальвиль» он рвался еще нарисовать череп со скрещенными костями, но я воспротивился. Я считал, что наш немногословный текст говорит сам за себя.
Двое пришельцев, один по правую сторону ворот, другой по левую, пытались, правда, тщетно, найти щель, чтобы заглянуть вовнутрь палисада. Один даже вынул из кармана нож и стал ковырять старый, затвердевший, как камень, дуб. Бинокль в эту минуту был у Мейсонье, он протянул его мне, тихо и презрительно бросив:
– Нет, ты только погляди на этого кретина.
Но пока я наводил бинокль, пришелец уже отказался от своей затеи. Он подошел к товарищу. Сблизив головы, они, как видно, стали совещаться. Мне показалось, что они никак не договорятся. Судя по жестам высокого, который несколько раз указал в сторону дороги, я решил, что он предлагает уйти, а маленький намерен действовать дальше. Дальше – но как? Вот это-то и было неясно. Ведь не собирались же они вдвоем взять приступом Мальвиль.
Так или иначе, они, как видно, пришли к соглашению, потому что оба, один за другим, перебросили ружья на плечо. (Меня снова поразил вид их оружия.) Потом высокий подошел вплотную к палисаду и, сцепив руки под животом, подставил спину маленькому. Вот в эту самую минуту я и вспомнил слова Мейсонье, что у них нет никакой поклажи. Да ведь это же яснее ясного! Эти люди не одиночки. Они вовсе не собирались ни брать Мальвиль приступом, ни даже пробраться в него. Просто их целая банда, и, прежде чем напасть на нас, они выслали разведку, как накануне мы в Ла-Рок.
Я отложил бинокль и торопливо шепнул Мейсонье:
– Уложу того, что поменьше, а высокого постараюсь взять в плен.
– Это не по инструкции, – возразил Мейсонье.
– Я меняю инструкцию, – тотчас решительно отрезал я.
Я взглянул на него, и, хотя сейчас было не до смеха, я еле удержался, чтобы не расхохотаться. На лице нашего честного Мейсонье отразилась мучительнейшая борьба между уважением к инструкции и повиновением начальству. Я добавил прежним тоном:
– Ты стрелять не будешь. Это приказ.
И вскинул ружье. В оптический прицел «спрингфилда» я отчетливо различал розовое лицо непрошеного гостя: стоя на плечах своего товарища и уцепившись за край палисада, он вытягивал шею, стараясь заглянуть в щель. На таком расстоянии, да еще при оптическом прицеле, промахнуться трудно. И тут мне пришло в голову: этому парнишке, молодому, здоровому, осталось жить какую-нибудь секунду или две. Не потому, что он хотел перелезть через ограду-такого намерения у него не было, – но потому, что в его черепной коробке отпечатались сведения, полезные для нападающих. И вот этот-то череп пуля из «спрингфилда» сейчас разнесет, как ореховую скорлупку.
Парень медленно и внимательно изучал территорию, не подозревая, что все это уже бесполезно, что зря он пытается что-то запомнить, а я тем временем прицелился ему в ухо и выстрелил. Мне показалось, что его подкинуло вверх, потом он сделал отчаянный прыжок вниз и рухнул на землю. Его товарищ на миг застыл, потом повернулся кругом и помчался вниз по Мальвильской дороге. Я крикнул:
– Стой!
Он продолжал бежать. Я гаркнул во всю силу своих легких:
– Эй ты, верзила, стой!
И снова вскинул ружье. Но как раз в ту минуту, когда я прицелился ему прямо в спину, он, к моему величайшему изумлению, остановился.
– Сцепи руки на затылке, – крикнул я, – и подойди к ограде.
Он медленно подошел. Ружье по-прежнему болталось у него на ремне. Я не спускал с ружья глаз, готовый выстрелить при первом движении чужака.
Но ничего не произошло. Я заметил, что парень остановился в некотором отдалении от ограды, и понял, что ему не так уж весело глядеть на размозженный череп товарища. В эту минуту громко зазвонил колокол въездной башни. Я дождался, пока он умолкнет, потом крикнул:
– Стань лицом к скале и не шевелись.
Он повиновался. Я передал «спрингфилд» Мейсонье, взял у него карабин и быстро сказал:
– Держи его на прицеле, пока я к нему не подойду, а потом шагай к нам.
– Ты думаешь, их целая банда? – спросил Мейсонье, облизывая пересохшие губы.
– Уверен.
В эту минуту кто-то, кажется Пейсу, крикнул со стены въездной башни:
– Конт! Мейсонье! Вы живы?
– Живы.
Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы спуститься с холма «Семи Буков» и подняться на противоположный склон. За все это время пришелец не пошевельнулся. Он стоял лицом к скале, сцепив руки на затылке. Я заметил, что ноги у него слегка дрожат. Снова голос Пейсу из-за ограды:
– Открывать?
– Рано еще. Я жду Мейсонье.
Я осмотрел незнакомца. Метр восемьдесят росту, густые черные волосы, судя по линии шеи – молодой. Сложением похож на Жаке, только потоньше. Крепкий, но стройный. Одет, как в наших краях одеваются по будням молодые фермеры: джинсы, сапоги с короткими голенищами, рубашка из шерстяной шотландки. Но на парне этот наряд выглядел щегольски, Да и во всем его облике было что-то щеголеватое. Даже в унизительной позе – я все еще велел ему держать руки на затылке – он умудрялся сохранять достоинство.
– Отбери у него оружие, – сказал я подошедшему Мейсонье.
Потом ткнул стволом своего ружья в спину пленника. И он сразу, не дожидаясь приказа, поднял руки, чтобы Мейсонье было легче снять через голову ремень его ружья.
– Боевая винтовка, – сказал Мейсонье с почтением. – Образца 36-го года.
Я вынул из кармана носовой платок, сложил его и обратился к пленнику:
– Сейчас я завяжу тебе глаза. Опусти руки.
Он повиновался.
– Теперь можешь повернуться.
Он обернулся, и я наконец увидел его лицо, правда, с повязкой на глазах. Щеки выбриты, маленькая бородка клинышком аккуратно подстрижена. Весь он какой-то опрятный, степенный. Но, конечно, надо бы увидеть его глаза.
– Мейсонье, – приказал я, – возьми оружие убитого, а также патроны, у него должен быть запас.
Мейсонье что-то проворчал. До сих пор он старался не глядеть на убитого, на его размозженный череп. Я тоже.
– Пейсу, можешь открывать.
Послышался скрип верхней задвижки, потом нижней, потом обеих поперечных. Затем щелкнул висячий замок.
– Тоже винтовка образца 36-го года, – сказал, поднимаясь с колен, Мейсонье.
Вышел Пейсу, поглядел на убитого, и его загорелое лицо побледнело. Он взял обе винтовки у Мейсонье.
– Это вы его из «спрингфилда» так отделали? – спросил Пейсу.
Мейсонье промолчал.
– Ты, что ли, стрелял? – спросил Пейсу, так как Мейсонье держал в руках мой «спрингфилд».
Тот отрицательно мотнул головой.
– Не он, а я, – раздраженно буркнул я.
Положив ладонь на спину парню, я подтолкнул его вперед. Пейсу запер за нами ворота. Взяв пленника за руку, я раза два повернул его кругом, а потом уже ввел в зону, где не было западней. Повторил этот маневр я раза три-четыре, пока мы не подошли к въездной башне. Пейсу и Мейсонье молча следовали за нами. Мейсонье не хотелось разговаривать после того, как ему пришлось обшарить карманы убитого, Пейсу – потому что я его оборвал.
На стене въездной башни два деревянных щита, закрывавшие амбразуры между старыми зубцами, были приоткрыты, я почувствовал, что оттуда за нами следят. Подняв голову, я приложил палец к губам.
Колен открыл ворота въездной башни. Дождавшись, чтобы он их запер снова, я выпустил руку пленника, отвел Мейсонье в сторону и шепнул ему:
– Отведи пленного в маленький замок, но не прямо, а немного попетляв, только смотри не увлекайся. Я иду следом.
Когда Мейсонье с пленником отошли на некоторое расстояние, я сделал знак Колену и Пейсу молча следовать за ними.
Обе старухи, Мьетта, Кати, Эвелина, Тома и Жаке спустились по каменной лестнице с крепостной стены. Я знаком приказал им молчать. Когда же они подошли ко мне, я шепнул:
– Тома с Мьеттой и Кати оставайтесь на валу. Эвелина тоже. Жаке, отдай свое ружье Мьетте. Ты пойдешь с нами. Мену и Фальвина тоже.
– А почему не я? – спросила Кати.
– Спрашивать будешь потом, – сухо сказал ей Тома.
Эвелина кусала губы, но молчала, не сводя с меня глаз.
– Да это же несправедливо, – яростно зашептала Кати. – Все увидят пленного! А мы нет!
– Вот именно, – подтвердил я. – Я не хочу, чтобы пленный увидел вас. Тебя и Мьетту.
– Значит, ты хочешь его отпустить? – живо спросила Кати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78