Несмотря на хромоту, он в несколько прыжков пересек комнату и вцепился в меня так, словно соревновался с голодным львом, тоже имевшим на меня виды.
– В чем дело, Дэвид?! – взвизгнула я, чуть не задохнувшись в его объятиях. – Случилось что-нибудь ужасное?
– Нет, совсем наоборот, – пробормотал он, пристально разглядывая меня, будто я в любую секунду могла испариться у него на глазах. – Винтер вызвал меня всего лишь затем, чтобы поговорить об одном деле, связанном с Артуром.
– Тогда, может быть, ты перестанешь душить меня и расскажешь обо всем по порядку? Господи, я сейчас в обморок упаду! – прохрипела я.
– Извини, – промямлил он, слегка ослабив хватку, но еще не придя в себя окончательно. – Похоже, управляющий поместьем Спейхауза, который заодно распоряжается имуществом Артура, оказался прожженным мошенником. Адвокаты, естественно, забили тревогу, вот и спрашивают меня, не желаю ли я взять управление всем этим достоянием на себя. Имение, говорят они, страшно запущено, а я все-таки твой муж и к тому же товарищ Спейхауза по оружию. Предлагают мне восемьсот фунтов в год и жилье. Есть там одно местечко, называется Доуэр-хауз. Кстати, принадлежит Артуру.
– И ты не хочешь принять это предложение? – пролепетала я, опасаясь, что все мои великолепные планы сейчас рассыплются, как карточный домик.
– Отчего же? Ясное дело, хочу. – Дэвид выдавил слабую улыбку. – Открываются прекрасные возможности. Позабочусь об интересах Артура, да и тебя неплохо обеспечу. О лучшем я и мечтать не мог.
– Так что же тебя беспокоит, любимый?
– Беспокоит? – Он удивленно посмотрел на меня, с неумелым притворством растянув губы в радостной улыбке. – С чего ты взяла? Все просто замечательно.
– Отчего же ты ведешь себя так странно?
– Неужто? – Дэвид вновь изобразил изумление. – Просто все так неожиданно. Приятный сюрприз, знаешь ли, немного выбил меня из колеи – только и всего… Ах, Элизабет, до чего же я тебя люблю! Я больше никогда не огорчу тебя. И как только он мог… – Запнувшись на полуслове, Дэвид принялся жадно целовать меня, словно наверстывая упущенное.
Оставив попытки добиться от него правды, я отвечала ему жаркими поцелуями. В любом случае мой план сработал, хотя Джереми и не следовало плести небылицы об управляющем-растратчике. Это слишком отдавало дешевой мелодрамой. Но при всем желании я никак не могла взять в толк, что же такое могло между ними произойти, отчего Дэвид вернулся после беседы словно сам не свой.
В ту ночь, занимаясь любовью, он обращался со мной так бережно, словно я была сделана из тончайшего фарфора. В момент блаженной расслабленности у него внезапно вырвалось:
– Этот человек – настоящее чудовище.
– Какой человек? – спросила я сонно.
– Джереми Винтер – какой же еще? Стоит мне подумать, что ты была в его власти все эти годы, и у меня мурашки по коже бегут. – Его в самом деле передернуло. – Просто ужас! Слава Богу, я вовремя вернулся. А то еще неизвестно, что с тобой приключилось бы… Слушай, Элизабет, этот негодяй долгое время притворялся твоим другом, но ты не верь ему. Он враг и, наверное, всегда был врагом. Но уж теперь-то тебе нечего бояться.
И он обнял меня так крепко, словно возле нашей постели стоял Джереми, готовый перерезать мне глотку.
«Что же такое Джереми затеял на сей раз?» – размышляла я в полудреме. В том, что именно он напугал Дэвида до полусмерти, сомневаться не приходилось.
И я решила, что с утра первым делом займусь выяснением подробностей загадочного происшествия. Между тем мой рыцарь, собравшийся защищать меня от воображаемых опасностей, уже спал глубоким сном.
На следующий день сразу же после завтрака я отправилась проведать чудовище, солгав Дэвиду, что еду в лавку Люси Барлоу. Встретив меня, Джереми сдавленно захихикал, став похожим на злобного гнома.
– Доброе утро, Элизабет. Надеюсь, прошлым вечером Прескотт вернулся к тебе все тем же нежным и любящим мужем.
– Отвечай сейчас же, что ты ему вчера наболтал! – вспылила я. – И что это за идиотская комедия с беглым каторжником в роли управляющего? Ты что, решил обратить все в прах?
Но его по-прежнему разбирал смех.
– Это было что-то необыкновенное, – пронзительно кудахтал Джереми. – Сядь-ка, милочка, сейчас все тебе расскажу, только постарайся не запустить в меня тяжелым предметом, пока я не закончу. Ей-Богу, ничего от себя не прибавлю. Если у тебя с чувством юмора по-прежнему все в порядке, то сейчас ты увидишь саму себя с довольно забавной стороны. Ох-ох, сто лет так не веселился.
И он залился дробным смешком.
– Кстати, о комедии. Она не имеет никакого отношения к тому, что меня так насмешило, но давай начнем с нее. Адвокаты Спейхауза подозревают, что ты или ведьма, или ясновидящая. Одним словом, в тот самый день, когда к ним поступил твой запрос об управлении имуществом Артура, они получили слезную жалобу от одного из тамошних фермеров-арендаторов. Проведя расследование, адвокаты выяснили, что управляющий Спейхауза действительно безбожно жульничал с тех пор, как умер Эдгар. А нынешний владелец или слишком ленив, или слишком глуп, чтобы видеть происходящее. Юристам пришлось пустить по следу управляющего гонцов с Боу-стрит, но, я думаю, он уже улизнул из страны, оставив после себя невообразимый разгром. Что касается адвокатов, то для них чудесное пришествие Прескотта было просто манной небесной. Они до сих пор поверить не могут, что нашли выход из положения, – отсюда и ликование, и жалованье повыше того, на которое мы рассчитывали. Могу успокоить тебя, основная часть состояния Артура осталась в целости и сохранности, но не это сейчас главное, и хватит об этом. – Джереми потирал руки, предвкушая удовольствие. – Переходим к сути. Явившись вчера в мою скромную обитель, Прескотт был преисполнен решимости бороться за правое дело. Не успел я и рта раскрыть, чтобы поздороваться, как он с порога заявил, что давно собирался обсудить со мной одну важную вещь. Он, видите ли, решился наконец нанести визит адвокатам Спейхауза, чтобы заявить о правах на сына. Мол, Эдгар Спейхауз уже ушел в мир иной, а потому не пострадает, если секрет истинного отцовства будет раскрыт. Короче говоря, твой Прескотт считает, что время тайн прошло. Он, понимаете ли, отец Артура и чувствует ответственность за судьбу сына.
Я разинула рот в немом ужасе. Но Джереми сделал мне властный жест рукой, чтобы я не вздумала прерывать его, и продолжал:
– Я тут же согласился с ним, сказав, что, на мой взгляд, он поступает совершенно правильно, поскольку мне и самому не очень нравится вся эта неприглядная история. И еще я сказал, что адвокаты Спейхауза будут не менее счастливы, но он все же правильно сделал, что решил сперва посоветоваться со мной, потому что я способен сделать его иск еще более весомым.
«Иск?» – спросил он, явно озадаченный. «Конечно, иск, – ответил я. – Коль скоро Эдгар Спейхауз взял на себя отцовство, вам придется доказать, что именно вы, а не он являетесь отцом ребенка. А это не так уж просто сделать. Исход дела будет зависеть от того, родился ли Артур девятимесячным или семимесячным. При родах присутствовали трое. Спейхауз уже мертв. Марта и под пыткой ни слова не скажет. Значит, остается только одно: свидетельствовать против Элизабет».
«Против Элизабет?» – переспросил он. Честное слово, ни за что не подумал бы, что могу так огорошить человека.
«Ясное дело, – втолковываю я ему. – Если вы предъявите права на сына, то адвокаты в тот же момент возбудят против Элизабет дело по обвинению в крупном мошенничестве с целью завладения имуществом Спейхауза. Но тут опасаться практически нечего. Она наверняка сошлется на какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства, так что отделается довольно легко: подумаешь, каких-нибудь три года в Ньюгейтской тюрьме, а там пусть снова гуляет на воле. Впрочем, они могут возбудить дело и против вас, поскольку вы и после рождения ребенка поддерживали с ней связь, а значит, предположительно знали, но скрывали истину. Но стоит вам изобличить на суде своих сообщников, как обвинения против вас будут сняты».
«Чтобы я свидетельствовал против Элизабет? – ужаснулся он. – Да вы, должно быть, с ума сошли!» Нет, не могу дальше. Ей-Богу, в жизни не видал такого испуга! – Джереми задыхался от хохота. – Но я-то и глазом не моргнул. – Он перевел дыхание, вытирая выступившие слезы. – «Конечно, против нее – против кого же еще? – говорю как ни в чем не бывало. – И я окажу вам всю необходимую помощь. Пора эту Элизабет хорошенько проучить, а то попирает закон Божий и людской, думая, что делает услугу своим родным и близким. Она же всю жизнь только этим и занималась, – поддаю я жару, – и будет заниматься, если мы ее не остановим. Конечно, ее заставят возместить все доходы, что она получила с этого имения. Но у нее денег хватит, может быть, даже что-то и останется. Ваше дело правое, и я целиком на вашей стороне».
Что потом началось! В жизни не видел такого бешенства. Не будь я таким маленьким и старым, не сидел бы сейчас перед тобой. Прескотт, наверное, раздавил бы меня на месте, как лягушку. «Как! – кричит. – И у вас хватает наглости предлагать мне упечь в тюрьму мою собственную жену – эту прекраснейшую женщину на свете?!» – «Но ведь это же вы хотите предъявить права отцовства, не так ли? – говорю я спокойно. – А другого способа для этого не существует. Так что примите мой совет: уговорите Элизабет чистосердечно во всем сознаться. Только вы на это способны – она никого больше не слушается, а ради вас скорее всего согласится».
Он посмотрел на меня с лютой ненавистью. «Подумать только, – говорит, – и такому чудовищу она доверяла. Да как вы, зная Элизабет, можете предлагать такое – чтобы она сама себя в суде оговорила?» – «Но ведь мы же с вами заодно, – разыгрываю я удивление. – Ведь мы оба отстаиваем истину, разве не так? Элизабет совершила неправильный поступок, значит, должна быть наказана».
Тут он как заорет на меня: «Никаких неправильных поступков она не совершала – ни сейчас, ни раньше!» – «Нет, совершала, – гну я свою линию, – и вы совершенно правильно собирались сообщить о них адвокатам Спейхауза».
В этот момент до него, наверное, дошло, насколько он близок был к тому, чтобы собственными руками засадить тебя за решетку. Замолк твой Прескотт и стал как шелковый. Удивляюсь, как он еще запомнил суть предложения адвокатов Спейхауза, настолько сильны были у него угрызения совести.
– Ах, Джереми! – воскликнула я, смеясь сквозь слезы. – Как ты мог быть с ним столь жесток? И что бы ты делал, если бы он по простоте душевной поддался на твой розыгрыш?
– Дорогуша, – добродушно отвечал он, промокая платочком глаза, – я не самый большой поклонник Прескотта, но уверен в одном: он скорее испепелит весь мир, чем позволит причинить тебе хоть малейший вред. И потом, ему просто необходимо было преподать хороший урок, чтобы он раз и навсегда усвоил: нельзя иметь одновременно тебя и кристально чистую совесть. Эти две вещи несовместимы. И еще одно немаловажно, – коротко хохотнул мой собеседник, – он был ознакомлен лишь с доводами обвинения. С другой стороны, аргументы зашиты, – а защищать тебя буду, конечно же, я, – столь безупречны, что, стоит тебе их выслушать, ты сама засомневаешься, действительно ли Прескотт отец твоего ребенка.
– Знаешь, Джереми, – мой смех стал беспомощным, – ты и в самом деле чудовище, причем неисправимое. Вряд ли я тебе когда-нибудь прощу этот спектакль.
– Простишь, – ухмыльнулся он, – тем более что твой рыцарь без страха и упрека, повинуясь твоей воле, вскоре умчит тебя в Спейхауз, подальше от ужасного и кровожадного дракона, которого видит во мне.
Нервы мои были на пределе, и я не знала, смеяться мне или плакать.
– Ну же, Элизабет, успокойся, – недовольно проворчал Джереми, – не порть мне настроение. А то я снова начну читать проповеди о добре и зле.
Я всхлипнула и улыбнулась.
– Ах, Джереми, как я смогу обходиться без тебя?
– Сможешь, – его лицо озарилось доброй улыбкой, – и будешь обходиться еще много лет. Я же говорил тебе: мечтаю о тихой и мирной старости.
Вот так и были завершены все формальности. Мой замысел сбывался. Вплоть до самого отъезда в Спейхауз весной 1809 года Дэвид лелеял меня, как нежный цветок. Могу поклясться, что всякий раз, глядя на меня, он видел на моем лице тень решетки Ньюгейта и внутренне содрогался при мысли о том, насколько близок был к совершению непоправимого. В эти моменты я так любила его, что была готова убить этого мерзкого Джереми. Но нет… Джереми я тоже любила.
Трудно писать об истинной любви, но еще труднее – об истинном счастье. Когда счастливы двое, в их блаженство умещается весь мир, однако со стороны счастливая жизнь кажется скучной и однообразной. Что ж, именно такой жизнью жили мы с Дэвидом. Год за годом, месяц за месяцем, день за днем достаю я наугад из сокровищницы своей памяти, и до сих пор светятся они, как бесценные бриллианты, неугасимым светом. Ни время, ни горе не в силах бросить на них тень. Даже всевластная смерть не может потушить этот свет.
Прежде чем мы покинули Лондон, я спросила Дэвида, хочет ли он продать дом на Уорик-террас. Ведь отныне нам предстояло более или менее постоянно жить в Оксфордшире, и содержать еще один дом в городе казалось мне дорогим удовольствием.
– Я не любитель городской жизни, – ответил он, – но знаю, что ты любишь город. Как ты считаешь: стоит нам продать этот дом?
Я отрицательно покачала головой.
– Но почему? – осторожно осведомился Дэвид, очевидно, все еще оставаясь под впечатлением мыслей о Ньюгейте.
У меня было много причин, по которым я хотела сохранить за собой дом на Уорик-террас, но ни одна из них скорее всего не показалась бы ему достаточно веской. А посему я назвала самую простую:
– Потому что это единственное, что безраздельно принадлежит мне. Я этот дом купила, обставила, содержала. Быть может, это звучит безрассудно, но мне не хотелось бы расставаться с ним навсегда.
– Вот и прекрасно, тогда мы не станем продавать его, – мягко согласился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51