а может, это то, о чем мне Генри толковал? Я начинаю поправляться? Ведь когда-то это должно случиться? Или нет? Чем я хуже других? Я тоже хочу ходить, где нравится. Как все. И есть мороженое. И чтобы меня женщины красивые обнимали и улыбались мне так загадочно-маняще. И когда я так представляю, внутри что-то щемит сладко-сладко. И немного тревожно. Но я совсем не боюсь. Я ведь мужчина. Так Сергей сказал. Мужчина бояться не должен. Это я так сейчас для себя решил. Или мне подсказал кто? Странное чувство, будто за мной наблюдают. Но вокруг никого. Даже птиц нет. Потому что ночь. Ночью все спят.
Я спускаюсь с крыльца и иду по мокрой от росы траве. Ногам немного холодно. И травинки колются между пальцами. Все равно здорово. Вот место за домом, где я на закат гляжу. Сейчас отсюда ничего не видно. Никакого неба. Только звезды. Когда я на них смотрю долго-долго, голова начинает кружиться и кажется, будто звезды подмигивают мне. И местами меняются. А если головой покачать — целые созвездия в хороводе кружатся. И почему я раньше на звезды ночью не смотрел? И тут же отвечаю себе: потому что спал. Ночью надо спать. Так Генри говорит. Какая-то мысль свербит внутри. Да, вот она. Откуда Генри узнает, что я не спал? Ведь его тут нет. Совсем расхрабрившись, я думаю, — а что будет, если Генри узнает? Ну что он мне сделает? И вообще, почему я все время помню только то, о чем он мне говорил? Я даже не знаю кто он! Где живет. Чем занимается, когда не со мной. Он просто мне улыбается и спрашивает всякие глупые слова. И все запрещает. И выходить ночью во двор — тоже. А ведь ночью, оказывается, так здорово! Значит, не все, что говорит Генри, правильно?
Мысль эта уж совсем дерзкая. И неожиданная. Я чувствую, что мне надо передохнуть. Я не привык так много думать. Я щупаю шершавую стену своего дома. Она теплая. Я тоже ощущаю тепло — это мой дом. Я думаю о нем хорошо. Мне нравится мой дом. В нем так здорово сидеть, когда идет дождь, и смотреть в окно. Холодная вода падает с неба, сбивает листья и пригибает траву, а я сижу в тепле, прижавшись носом к запотевшему стеклу, и мне сухо и уютно.
А вот забор. Он побелен мелом. Это его я лизал несколько дней назад. Глупость какая. Зачем мне это понадобилось? Наверное, это оттого, что я не как все. Разве нормальный человек станет забор облизывать? И вдруг я осознаю, что помню это. Я никогда ничего не запоминаю. Разве что совсем мало. И про случай этот с забором тоже сразу забыл. И вдруг вспомнил. И тут же как плотину прорвало: кто-то запускает холодные руки мне в голову и карусель из цветных картинок вертится у меня перед глазами. Вот я мороженое покупаю. А вот мясо. Оно зовется “ветчина”. И продавец — его зовут Олодумаре, и вовсе его имя нетрудное, возвращает мне мой брелок. Мой “жетон”. Точно, жетон! И музыка, что Сергей в машине слушал — я совсем забыл про нее, а тут вдруг я снова могу ее слышать, и так четко, словно она у меня дома играет. Я каждый инструмент могу различить. Даже имя певицы помню. Дженис Джоплин! А вот злой мужчина с толстой шеей, которому мало дороги. Он меня придурком назвал. Я все могу вспомнить! Все!
Мне становится страшно. Даже ноги подкашиваются. Я сажусь на мокрую траву, обхватив колени руками. Слезы бегут у меня сами по себе. Я их не чувствую совсем, только когда они на губы попадают. Слезы соленые. Так странно. Ведь я могу кучу всего вспомнить. И мой самолет. Мой “Гарпун”. Я только подумал о нем, и вдруг сразу вижу себя в каком-то тесном месте, и кругом светится все, и подмигивает, а во рту у меня какая-то шипящая штука, и на голове какой-то колпак прозрачный, да и вообще — я связан по рукам и ногам, так, что только глазами могу шевелить. И это ощущение легкости — я лечу! И голубовато-серая полоска внизу — это море! И вдруг кончается все. Я снова на мокрой траве, лицо влажное от слез и штаны от росы промокли.
Мне становится зябко. Да что там зябко — я просто замерз. Я иду в дом. Прошу у стеклянного ящика чаю. И ящик приветливо звякает мне. Я вдруг откуда-то узнаю, что зовут его “кухонный автомат”. Или “автоповар”. И если мне не нравится, я могу заставить его откликаться на любое имя. Ведь я тут хозяин. И все вокруг обязано подчиняться мне.
Я пью горячий сладкий чай с лимоном, как я люблю. Сижу в темноте. Не хочется свет зажигать. А потом залезаю под теплый душ. Сразу становится хорошо. Я согреваюсь. И меня клонит в сон. Все правильно — ночью нужно спать. Не потому, что так Генри говорит. Я теперь и сам это знаю.
Я укладываюсь в постель и укрываюсь с головой. Только кончик носа оставляю снаружи. Чтобы дышать. Когда я в своей постели и под одеялом, мне не так страшно.
И я понимаю вдруг, что я теперь другой. Совсем другой. И тот, кто наблюдает за мной, он подтверждает: да, я другой. Хотя я его не слышу, я все равно ощущаю, как он со мной соглашается. И он жалеет меня. И говорит, что все будет хорошо. Засыпая, я думаю, как он велит. Все будет хорошо. Все уже хорошо. Завтра будет новый день. И я больше не буду бояться себя, нового. Все будет хорошо. Я закрываю глаза и дышу тихо-тихо. А когда засыпаю, снова вижу, как лечу над морем. Мы вместе летим. Я и мой самолет. Мой самолет — “Гарпун”. Позывной — “Красный волк”. Я даже не удивляюсь во сне, откуда я это знаю. Просто знаю — и все.
Глава 11
Такой, как все
С самого утра я вновь сам не свой. Даже привычные вещи — ну, вы понимаете, когда надо штаны в туалете расстегнуть, — кажутся удивительными. Будто вижу все это впервые. Руки сами все делают, а я только смотрю и удивляюсь. И потом, когда я завтракаю. Ем овсянку со сливочным маслом. А потом сладкий сок. Все такое вкусное, и на языке необычно, будто я минуту назад жевать научился. И мне нравится свое состояние. Странное и волнующее. Когда я бреюсь — оказывается, когда намазываешь на лицо белую пену, чтобы волосы не росли, это называется “бриться”, я смотрю в зеркало на свое лицо. И вижу там не просто щеки и нос. Я вижу там себя. Глаза смотрят на меня внимательно и немного испуганно. А я ведь мужчина. Я не должен ничего бояться. И я делаю сначала грозную рожу, потом высовываю язык и дразню сам себя, потом хмурю брови, и так я тренируюсь до тех пор, пока мои глаза не перестают смотреть испуганно. Я больше никогда не буду так смотреть.
А потом приходит Кати и начинает хозяйничать. Она достает откуда-то маленький жужжащий ящик, и тот катается по комнатам, и наводит порядок. Чистит ковер. Убирает мои носки из-под кровати. А Кати открывает холодильник и выкладывает в него какие-то пакеты. Опять еду принесла. Когда я выхожу из ванной, чистый и побритый, Кати на меня даже не обращает внимания. Так, улыбается мельком и идет себе дальше по своим делам. Обходит меня, будто я вещь какая. Я говорю ей: “Доброе утро, Кати”. А она только досадливо плечом дергает, словно от мухи отмахивается. И сгребает мою постель.
Когда она наклоняется, платье ее задирается, я вижу ее крепкие сильные ноги. Она запихивает постель в какую-то стеклянную дырку и чего-то там нажимает. А потом стелит свежие простыни. И я снова вижу ее ноги. И ткань натягивается на каких-то ее выпуклостях, и мне почему-то интересно на нее смотреть и одновременно неловко. А еще я начинаю злиться — чего она тут хозяйничает, будто меня и нет вовсе? И я надеваю куртку и иду к двери.
— Ты куда собрался, Юджин? — вдруг спрашивает Кати, когда я берусь за ручку двери.
— Гулять, — просто отвечаю я.
— А почему так рано? — не отстает она.
— Потому что мне так хочется. — И я выхожу, оставив женщину стоять с раскрытым ртом и с подушкой в руках.
Потом она спохватывается.
— Доктор Генри будет недоволен! — кричит она из окна. — Тебе нельзя гулять так рано!
Я только дергаю плечом, отмахиваясь. Что мне теперь Генри? Я теперь другой. Я мужчина, а мужчине не пристало бояться. И я смело иду по дороге. И ухожу далеко. Гораздо дальше угла. И ничуточки не боюсь заблудиться. Если я заблужусь, я спрошу у кого-нибудь дорогу. Это ведь так просто.
Я перехожу улицу, и все машины останавливаются, пропуская меня. Я улыбаюсь им. Не потому, что так учил Генри. Просто потому, что мне хорошо. Из-за стекла одной из машин я вижу чью-то ответную улыбку. Я иду и иду, никуда не сворачивая, пока не дохожу до большого места, которое все поросло деревьями. Между деревьев проложены красивые каменные дорожки. Я вступаю под сень листьев. Эти деревья совсем не такие, как у меня во дворе. Они раскидистые и высоченные. Сквозь них почти не видно солнца. Только отдельные лучики едва пробиваются через листву и играют на дорожке, то и дело прячась. Пряный влажный запах земли и свежескошенной травы касается меня. Я купаюсь в нем, тихо млея. Я улыбаюсь озабоченной женщине, что торопливо идет навстречу. Она машинально отвечает на мою улыбку, а потом озадаченно оглядывается мне вслед. Затылком я чувствую ее взгляд. Кто знает, может быть, когда-то очень давно, в другой жизни, я нравился женщинам? Даже не могу представить, каково это — нравиться кому-то. И я иду беззаботно дальше, петляя по дорожкам вокруг стволов.
А потом выхожу на шумную улицу, и покупаю в передвижном магазинчике на колесах огромное мороженое. Сажусь на резную металлическую лавочку и не спеша, наслаждаясь каждым кусочком, съедаю его. На меня никто не обращает внимания. Люди вокруг торопятся по своим делам. Мимо проносятся разноцветные машины. Я разглядываю прохожих. Люди все такие разные. Мне нравится угадывать, что они сейчас чувствуют. Кажется, я немного способен на это. Вот девушка в потешных кожаных шортах и полупрозрачной майке шустро лавирует в толпе, уворачиваясь от встречных людей. Она озабочена чем-то. Кажется, опаздывает. Одновременно переживает внутри что-то приятное. Не могу понять, что именно. Похоже на то, как я сон вспоминаю. Не вспомнишь, что видел, только знаешь, что очень хорошее. И от этого тепло на душе. Девушка чувствует мой взгляд, на ходу крутит головой, определяя его источник. Находит меня. На мгновенье наши взгляды встречаются. Читаю в ее глазах удивление, вопрос, радостное ожидание. Потом она мчится дальше. Я для нее — не более, чем мужчина, что обратил на нее внимание на улице. В день ей таких, наверное, десятки встречаются.
А вот грузный мужчина средних лет. Идет уверенно. Не спеша. Поигрывает брелком на пальце. От него веет благодушием. Наверное, только что позавтракал в каком-то ресторанчике. Садится в большое серое авто. Машина слегка проседает под его весом. Машина совсем новая. От этого мужчина горд собой и ему все по плечу. А может, я это просто выдумал?
Я снова встаю и бреду бесцельно дальше. И все краски, все звуки, все запахи вокруг сжимаются в упругий водоворот и вливаются в меня, как в жадно распахнутую воронку. И я чувствую, что свободен. Я, как все, могу идти куда хочу. Хоть на край света. И, может быть, я даже найду женщину, которая будет улыбаться и нежно обнимать меня. При мысли о женщине перед глазами снова встают крепкие ноги Кати, появившиеся из-под задравшегося края ее платья. Я трясу головой, отгоняя видение. Моя женщина не должна быть такой холодной и равнодушной ко мне, как Кати.
Когда я поворачиваю за угол, замечаю, что за мной потихоньку едет черно-белая машина. Я помню, что это за машина. На такой меня привозили назад, домой, когда я уходил далеко. Я грустно вздыхаю. Похоже, моей прогулке пришел конец.
Машина обгоняет меня и из нее выбирается человек в синей форме, весь увешанный на поясе какими-то штуками. Откуда-то я знаю, что с этими штуками на поясе лучше не связываться.
— Гуляешь, парень? — спрашивает полицейский, преграждая мне дорогу.
Я останавливаюсь.
— Гуляю.
— Ты слишком далеко забрался, дружок, — говорит полицейский, улыбаясь. — Давай мы тебя домой отвезем. А то как бы чего не вышло.
Не знаю почему, не нравится мне его улыбка. И то, что внутри — тоже. Кажется, он готов сделать мне больно. Я непроизвольно сжимаюсь. Полицейский кладет мне руку на плечо. Рука у него тяжелая. И теплая. Я даже через куртку это чувствую. Я вдруг вспоминаю, что я мужчина. И что я обещал себе не бояться.
— Я с вами не пойду, — говорю. И даже удивляюсь слегка — как это у меня естественно вышло.
Полицейский немного растерян. Оглядывается на свою машину.
— Что там, Вэл? — кричат ему оттуда.
— Да вот, идти не хочет… — отвечает полисмен.
— Дай ему по башке, и вся недолга, — отзывается громкий голос.
Мужчина в синей одежде снова поворачивается ко мне. Неуверенно тянется к поясу, к одной из своих непонятных штук.
— Пойдем лучше по-хорошему, парень, — просит он. — Тебя ведь Юджин зовут?
— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384. Третья эскадрилья второго авиакрыла, “Нимиц”, планета базирования Джорджия, — совершенно неожиданно для себя выпаливаю я. Совсем как тогда, когда с Сергеем познакомился.
Коп размышляет. Оглядывается на машину.
— Ну что там, Вэл? Чего ты возишься?
— Он говорит, что он вояка, — кричит коп в ответ. — Может, ну его к чертям? Пускай военные сами с ним нянчатся!
— Ты даешь, Вэл! Он же псих! Тащи его сюда, пока не натворил чего!
— Ладно… — неохотно бурчит полицейский и осторожно тянет меня за плечо.
Что— то или кто-то просыпается во мне. Я становлюсь весь из стали, вместо рук у меня -грозное оружие, я классифицирую цель, я готов открыть огонь. Ноги мои, точнее, стальные опоры с шипованными подошвами, вросли в мостовую.
Я говорю металлическим голосом:
— Военнослужащие не относятся к юрисдикции гражданских властей. Я вправе оказать сопротивление аресту с применением всех имеющихся средств, включая оружие. Это официальное предупреждение, рядовой.
И полицейский отпускает меня. Он все равно не может сдвинуть меня даже на сантиметр. Такую махину, как я, даже его автомобиль с места не стронет. Он озадаченно смотрит на меня, а потом машет рукой и идет прочь.
— Ты чего, ополоумел? — слышу я голос его напарника.
— Пусть это дерьмо вояки сами разгребают. Не хватало еще от него по кумполу схлопотать. Или чего похлеще. Им никто не указ, сам знаешь. Смотри, как напружинился. Чисто отморозок.
— Лейтенант не обрадуется, — предупреждает напарник.
— Плевать. Здоровье — оно одно.
1 2 3 4 5 6 7