— Фатеев, распорядитесь насчет кофе!
Полковник вышел, и кофе принесли буквально через минуту. Наверно, заранее сварили и лишь слегка подогрели. А булочки выглядели такими аппетитными, что я сразу вспомнила: ничего не ела с самого утра.
— Не стесняйтесь, — сказал Алан и пригубил из чашки, подавая пример. — Кофе довольно хорош. Поверьте, в чем в чем, а в этом я разбираюсь.
— По-моему, в МакДоналдсах кофе всегда одинаковый.
Он рассмеялся. Вполне искренне.
— Ну да. Все американцы — примитивные идиоты. Шагу не могут ступить без передвижных сортиров и МакДоналдсов. А в России по улицам городов скачут сумасшедшие казаки и бродят белые медведи.
Насчет медведей не знаю, но однажды зимой на улицах разрушенного Курска я едва спаслась от волчьей стаи. Только об этом я говорить Алану не буду. И про то, чьи именно бомбы сделали Курск таким — тоже. Зачем портить приятную беседу? Лучше выпью кофе.
— Некоторые стереотипы очень живучи, — весело констатировал Алан. — Но культурным людям и в Америке и в России вполне по силам их преодолевать. — Тут же поправился: — Преодолеть.
Интересно. Он второй раз сказал «в России». Обычно американцы добавляют «бывшей». Или вообще стараются не использовать «устарелое название».
Пока я налегала па булочки, Алан смотрел на меня умильным взглядом любящего отца. Где-то после второй чашки кофе в этом взгляде что-то изменилось. Он начал переходить к делу:
— Знаете, Татьяна, я в трудном положении. Я очень хочу вам помочь. Но не смогу этого сделать, если вы не захотите помочь себе сами.
Ну конечно. Добрый дядя прогнал злого и теперь рассчитывает на мою откровенность. Господи, как однообразно… Прием, описанный в сотнях книжек и фильмов. Неужели даже в цээрушных разведшколах не могут придумать что-нибудь оригинальнее? Или сама ситуация располагает к шаблону?
Будем подыгрывать, ничего не остается. Кофе действительно хороший, а булочки и впрямь замечательные. Когда еще удастся такие попробовать. Может, вообще никогда…
Я прожевала и изобразила глуповатую невинность:
— Что вы имеете в виду?
Он сверкнул белоснежными зубами:
— Не пытайтесь казаться менее умной, чем вы есть на самом деле. Вы — способная девушка. Я знаю, вы учились на первом курсе биохимического факультета. Почему бросили учебу?
— Потому что вы разбомбили университет.
Алан качнул головой:
— Мне очень жаль. В любом серьезном деле бывают маленькие оплошности. Я уверен, что университет пострадал по ошибке. И кстати, вы еще так молоды, перед вами открыты перспективы… Почему бы вам не продолжить учебу за границей? Это можно устроить.
— Мне нравится жить здесь.
— Понимаю ваши чувства. Но нельзя позволять иллюзиям лишать вас будущего. Сейчас Россия лишь устарелое географическое понятие. — Он торопливо поправился: — Я имею в виду то трудное положение, в котором оказалась ваша родина. Приобретя квалификацию, опираясь на знания, а не на старые химеры, вы могли бы лучше ей помочь. — Доверительно склонился в мою сторону: — Поверьте, милая Татьяна, я уже немолод и имею кой-какой опыт. Экстремизм не решает ни одной проблемы. Наоборот, он их создает. И никто сейчас не делает больше для этой страны, чем правительство Гусакова и Международный Совет.
— И Рыжий? — уточнила я, наивно хлопая ресницами.
Это становилось почти забавным. Он действительно рассчитывает так запросто меня обработать? Что называется, «промыть мозги» в дружеской беседе. Нет, на дурака не похож. Какой-то козырь у него должен быть. Пока что он развлекается. «Чешет» по шаблону, не задумываясь, а сам не спускает с меня глаз, будто хочет насквозь увидеть.
Алан засмеялся:
— Я же говорил, некоторые иллюзии трудно преодолевать. Так часто бывает. Великих реформаторов современники не ценят. А потомки — ставят памятники. Анатолий Борисович делает все, чтобы экономика бывшей России стала эффективной. Многие предыдущие правители любили рассуждать об этом. А он не только говорит, но и делает.
Ну вот. Наконец прорезалось словечко «бывшая».
Уловив что-то в моем взгляде, американец посерьезнел:
— Да, это тяжело. Порой это больно. Я сам искренне переживаю за великий русский народ. Но это — необходимые временные меры. Через несколько лет вы не узнаете эту страну.
Уже и сейчас не узнаю. Представляю, что будет еще через несколько лет.
— Я давно знаком с Анатолием Борисовичем. У него есть одно качество, уникальное для политика, — продолжал ораторствовать Алан. — Да, он не популист. Но он всегда выполняет обещания. Помните, как быстро удалось навести порядок в Воронеже?
Комната слегка качнулась вокруг меня. Изображать наивность вдруг стало тяжело. Невыносимо…
Воспоминание. Мучительно-яркое…
Огромное, чуть припорошенное снегом поле. Вмерзшие в землю тела — по всему полю… И где-то среди них — трое самых родных и близких… Я искала. Вглядывалась в изуродованные лица. Кровоточащими пальцами разрывала мерзлую землю. Слепла от слез.
Не нашла…
Рыжий выполняет обещания…
— …Явные позитивные сдвиги, — будто через вату доносился голос Алана, — население больше не ощущает нехватки продовольствия. С этим нельзя спорить. Это факты…
Да, Тула — сытый город. Почти как Москва перед войной. Здесь хватает ярких витрин. Сюда не допускают беженцев. Но я знаю, что стоит отъехать километров на триста-четыреста…
Лишенные света и тепла, полумертвые города. Убогие деревни… И тощие ребятишки вдоль обочин автомагистралей — каждый раз, когда проходит натовская колонна. Они ждут. Иногда им везет, и миротворцы начинают швыряться монетами.
Однажды я тоже ждала у обочины. Я была старшей в компании таких же замурзанных существ. Нам не повезло. Самые добрые и щедрые — немцы. А в тот раз мы нарвались на литовцев. В детей полетел град пустых бутылок. Литовцы хохотали, тренируясь в меткости. Один из мальчиков, лет шести, не сумел увернуться. Упал с разбитой головой.
Я взяла камень и у поворота догнала ту машину. Швырнула булыжник в их рожи… Не промахнулась. И отсиживалась в канаве, пока над головой свистели пули…
— …конечно, миротворческий контингент сыграл свою роль в борьбе с анархией. Но сейчас обстановка стабилизировалась. И пытаться раскачивать ее — безумие.
Я подняла голову:
— Стабильность? Да, на кладбище всегда спокойно…

Глава 2
— Жаль, Татьяна, что у нас не получается разговор, — менее задушевным тоном констатировал Алан. — Наше сотрудничество было бы полезным в первую очередь для вас.
Странно, но в глазах его мелькнуло что-то вроде удовлетворения.
Я вдруг поняла. Он не зря языком молол. И про выдающиеся способности Рыжего. И про остальное… Он знал обо мне куда больше, чем казалось вначале. И ждал, что я сорвусь. Пусть в мелочи… Как опытный кукловод, дергал за нужные ниточки. Словно готовил меня для роли в будущей пьесе и хотел узнать, на что эта кукла пригодна.
А я поддалась как дура. Наивная дура. Или это кофе так действует?
— Что вы понимаете под сотрудничеством? — осторожно уточнила. Может, еще удастся потянуть время.
Американец прищурился и в этот раз обошелся без долгих предисловий:
— Например, мне интересно было бы поговорить о системе «Стилет».
Будто январский ветер пронесся по комнате. Вот оно… Алан наконец-то выложил козырь. Они знают. Михалыч что-то успел сообщить в штаб. Информация дошла до предателя. Значит, шансы уцелеть практически нулевые. Они будут резать меня на куски, пока не вытряхнут все.
Я улыбнулась, хотя это было нелегко:
— Как вы сказали? «Стилет»? Первый раз слышу…
Алан покачал головой:
— Вранье вам не идет. — Медленно встал, подошел к окну и проговорил, задумчиво глядя на багровеющее закатное солнце: — Жизнь — суровая штука, Татьяна. Очень печально, что она бывает сурова даже к таким красивым девушкам. — Обернулся и посмотрел на меня с легкой грустью: — Наверное, думаете, что я собираюсь отдать вас этому мяснику Фатееву? Нет. Он убьет вас еще до того, как получит хоть какую-то информацию. — Алан засунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате: — Существуют более действенные методы. Например, специальные наркотики, развязывающие язык. Признаюсь, тоже не слишком надежное средство. И с массой побочных эффектов. Куда более полную информацию можно получить с помощью… ментосканирования.
Я судорожно сглотнула.
Он приподнял бровь:
— Вам надо объяснять, что это такое?
Да нет, можно было не объяснять. На Украине такое уже использовали. Но американец все же уточнил с леденящей дотошностью:
— После двух сеансов ментосканирования люди теряют рассудок, после четырех — превращаются в растение. Вы хотите умереть героиней, Татьяна? Вы будете жить идиоткой. Пускать слюни и испражняться. Не вызывая ничего, кроме отвращения. А главное, совершенно напрасно, потому что из ментограмм можно узнать практически все. — Пожал плечами, задал риторический вопрос: — Неужели вы этого хотите? — Отвернулся. И вдруг произнес неожиданно мягко: — Я тоже не хочу. — Снова сел в кресло напротив. Попробовал рукой кофейник: — Остыл. Заварить для вас свежего?
— Не надо. — Голос у меня предательски дрогнул.
— Считаете меня негодяем?… Да, я знаю про Воронеж, про вашу семью… Простите. Не было другого способа вас разговорить.
В глазах его не чувствовалось фальши. А может, у меня не хватало умения её различить.
Он кашлянул:
— Я не зверь. Я — обычный человек. — Извлек из бумажника фотографию смеющейся темноволосой девицы на фоне двухэтажного дома: — Моя дочка. У нее русское имя. Настасья. Всего на год старше вас. — Спрятал бумажник. Достал из кармана плоскую коробочку, нажал что-то, положил рядом с собой на столе: — Теперь нас никто не услышит.
Интересный поворот.
— Мы должны помочь друг другу. И это не пустые слова «доброго» следователя. Чтобы вы поверили, я кое-что расскажу. То, чего следователи обычно не говорят. — Алан внимательно глянул на меня: — Вы ведь хотите знать, кто выдал вас… и всю вашу организацию? — Полез в стол и извлек темную кожаную папку: — У «охранки» — обширное досье. — Перелистал несколько страниц: — Татьяна Гольцова… В 2012-м — год общего режима в петербургском «централе». За нелегальный переход балтийской границы. Неприятный эпизод — ранен пограничник, один из ваших друзей, Евгений Зимин, погиб… Ладно, это старые дела… Здесь кое-что поновее… Собирала информацию о дислокации миротворческих сил в Туле и окрестностях, способствуя террористическим актам. Новомосковск, Серпухов… Участие в подготовке взрыва магистрального газопровода 16 октября 2014-го.
Даты, имена… И с каждым словом будто все ниже спускается потолок и воздух уходит из комнаты.
Им известно много. Слишком… Даже о том, о чём не знали и не могли знать в штабе…
Алан прервался, поднял глаза.
Я застыла с каменной улыбкой на лице. Среди хаоса обрывочных мыслей единственная была четкой и яркой: «Кто? Кто нас предал?»
Американец захлопнул папку:
— Нет смысла тратить время на перечисление… Конечно, президент Гусаков может вас и помиловать. После ментосканирования вы уже не будете представлять для них ни малейшей угрозы.
Вздохнул:
— К сожалению, время героев давно ушло. Сейчас время технологий. Именно поэтому Америка во главе мира. Не потому, что она — самая плохая и всех давит. Просто она создала эти технологии. И человечество идет за ней. Хотим мы этого или нет.
— Вы… Вы обещали рассказать…
Алан постучал ногтем по кофейнику.
— Это не слишком приятная история. Зато — правдивая. Жил когда-то смелый человек. За Родину он сражался на разных концах мира. Но от всех его усилий было мало толку. Враги наступали. И однажды они пришли к нему домой. Разделили Россию и посадили в президентские кресла марионеток… Конечно, этот человек не мог смириться с этим. Он создал организацию и продолжил борьбу…
Во всем этом была только одна маленькая странность. Внешне человек ничуть не изменился. Но он сообщал американцам о каждом своем шаге. И получал деньги. Именно на эти деньги его организация росла, крепла. Захватывала в свои ряды новых бойцов Сопротивления. И каждый новичок попадал в картотеку. Умные враги до поры до времени никого не трогали. Они забросили широкую сеть, и однажды в эту сеть должен был попасться богатый улов…
В интонациях Алана нет торжества. Только легкая грусть и как будто усталость.
Вот значит как… Значит, действительно, никто не мог уцелеть.
К горлу подступил комок. Слова выходят бессильные, придушенные:
— И что же вы с ним сделали… с этим человеком? Пытали его ребёнка?
— Татьяна, — укоризненно качнул головой Алан, — сейчас обходятся без драматических эффектов. Я ведь говорил — время героев ушло. Он предал вас. И он будет жить с этим. Спокойно и без мелодраматизма. А вы подумайте, что же такое творится с Россией, если сколько-нибудь организованная оппозиция может существовать здесь лишь на американские деньги?
Я прикусила губу. Как хотелось, чтобы он врал!
Неужели два с лишним года мы были только муравьями, копошившимися под надзором опытных «биологов»? Все превращалось в ненужную, самоубийственную бессмыслицу…
Я потянулась к чашке механическим движением… Очень хотелось расплакаться… Было бы куда легче, если бы на меня орали. Грозили… Но мне сочувствовали.
Ради чего? Ради чего мы все погибнем?
Взгляд Алана — серьезен. И слова его падают, будто гири на чашу весов. Тяжелые и верные:
— Россия — больна. И она может умереть. Если растратит силы в напрасных судорогах. Я не хочу этого. И вы не хотите. — В глазах его — искренность: — Сила любой страны — человеческий потенциал. Чтобы страна жила — лучшие должны спастись. Должны спастись вы, Татьяна. Должны жить и работать те молодые люди, встреча с которыми назначена у вас через пять дней. А они погибнут. Рано или поздно. Если мы с вами им не поможем.
— Какая трогательная забота… И чем же… мы им поможем?
— Для начала поверьте мне.
— Во что я должна верить?
— В то, что им ничего не грозит. Если я найду их раньше, чем некоторые из моих коллег.
— А не проще было обождать эти пять дней?
1 2 3 4 5 6 7 8