https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/izliv/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

оказалось, что за последние два года многие номера телефонов изменились, в том числе и номер Мусиного мобильного, но я их уже не помнил...
Справедливости ради следует отметить, что Светкино рвение навестить попавшего в аварию папеньку меня немало удивило. Когда мы с ее матерью развелись, ей было семь лет, и ее жизнепонимания оказалось более чем достаточным, чтобы расставить все точки над i: папа плохой, потому что бросает маму с дочкой, а мама святая. То обстоятельство, что папа ушел от мамы, потому что ему надоело терпеть ее бесконечные любовные похождения на стороне, ребенка никак не смутило, ибо было ему неизвестно. У мамы хватило ума, а у папы совести не афишировать сей нелицеприятный факт. Светка все последующие пятнадцать лет относилась ко мне холодно, с презрительным снисхождением принимая деньги, которые я им привозил, и отказывая мне в нормальном общении. И вдруг такой порыв... Повзрослела, что ли? Или мать наконец-то соизволила поведать ей правду о причинах нашего развода?
Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны как хорошо было бы, пользуясь ситуацией, наладить отношения с дочерью! Но с другой - ни один нормальный отец не захочет, чтобы ребенок увидел его в подобном состоянии - подавленным, расстроенным, напуганным. Да-да, вот это и есть самое главное: я был напуган. Я боялся неизвестности, я не знал и, как ни силился, не мог вспомнить ничего из того, что произошло после поворота с Садового кольца к Комсомольской площади. Может быть, мы со Светкой за это время нашли общий язык и подружились, а я не помню? Может быть, мы напрочь рассорились с Мусей и она больше не является моим агентом, а я, как дурак, жду ее помощи и надеюсь только на нее? Может быть, Лина развелась со мной и уехала в Шотландию с новым мужем? Или это я с ней развелся? Может, я уже и жениться на ком-нибудь успел? Хорошо бы выяснить, на ком... Может быть, я уже перестал быть самым известным и самым издаваемым писателем России? Я все еще мню себя героем, а на самом деле я давно уже никто. Я не мог понять, чего хочу больше: узнать правду, даже если она убийственно неприятна, или еще какое-то время пребывать в счастливом неведении. И узнать страшно, и не знать страшно. Кажется, в психологии это называется когнитивным диссонансом. Или я что-то путаю? В психологии я не особенно силен, так, кое-чего нахватался по верхушкам, когда писал книгу о ребятах из службы спасения. Она называлась "Последний шанс" и до сих пор устойчиво сидит в десятке бестселлеров, несмотря на то что первое издание было четыре года назад, а суммарный тираж перевалил за три миллиона экземпляров. Впрочем, почему четыре года назад? Не четыре, а шесть, я все еще продолжаю мыслить категориями девяносто девятого года. И находится ли "Последний шанс" до сих пор в списке бестселлеров, мне неизвестно. Черт возьми, как трудно привыкать к этому новому мышлению!
Наверное, это все-таки хорошо, что все случилось накануне Длинных праздников и никого из моих близких нет в Москве. К тому времени, когда они вернутся, я справлюсь с ужасом и растерянностью, преодолею слабость и наберусь сил для того, чтобы узнать... А может быть, мне повезет и слова доктора окажутся пророческими. Пройдет несколько дней, и я все вспомню. Сам.
* * * * *
Светка ворвалась в палату как ураган. Несмотря на то что мне все еще был противопоказан яркий свет и зашторенные окна поддерживали полумрак, появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу - так много красок и блесток было на ее одежде и на ней самой. Блеклая больничная палата тут же расцветилась яркими пятнами оранжевых апельсинов, бордовых гранатов, красочных пакетов с соками и пестрых фантиков шоколадных конфет. И среди всего этого тропического многоцветья махал крылышками и летал по сумрачной палате яркий веселый попугайчик - моя дочь Светлана. Интересно, какой у нее сейчас цвет волос? Когда-то был радикальный зеленый, потом розовый, потом бордовый, а в последний раз ее головка напоминала яичный желток. Но последний раз, как я теперь понимаю, был два года назад. Изменилось ли что-нибудь? Да нет, не похоже, света недостаточно, чтобы точно определить, во что теперь выкрашен мой попугайчик, но то, что волосы у нее не русые, каковыми наградила ее природа, это точно. Ну, почти точно. И блестящие точки - это, несомненно, те самые металлические шарики, которые торчали и раньше у нее в ушах и на крыльях носа.
- Пап, а ты что, правда, ничего не помнишь? - начала она с места в карьер.
Признаться, я почувствовал себя оскорбленным. Ни "здрасьте", ни "как ты себя чувствуешь", ни слов сопереживания и ободрения. Но откуда она узнала? Неужели Василий Григорьевич ей сказал о моей амнезии? Ну да, наверное, он, ведь я не успел предупредить его, что хотел бы пока сохранить это в тайне.
- Кто тебе сказал? - строго спросил я, пытаясь сесть на кровати, дабы не выглядеть совсем уж беспомощным инвалидом.
- Мне - доктор, когда звонил. А вообще-то все знают. Ты что! Там внизу знаешь, что делается? Толпы!
- Где - внизу? Какие толпы?
- Твои поклонники из числа местных, на встречу с которыми ты не доехал. Дежурят по очереди, они мне сами сказали, я с ними только что разговаривала. Волнуются, как ты да что ты. Им кто-то из медсестер сказал, что ты потерял память, так они уже два дня возле больницы тусуются, все обсуждают, как ты теперь жить будешь и сможешь ли книжки писать. Друг другу "Просто Марию" пересказывают и гадают, у тебя так же, как у Марии, или как-то по-другому.
- Какую Марию? - не понял я.
- Ну сериал такой был, мексиканский, что ли, или бразильский. Вот, а еще там журналисты пасутся, им тоже кто-то сообщил и про аварию, и про потерю памяти, и они ждут, когда можно будет урвать кусочек информации. Врачи-то молчат как партизаны, и сестры тоже, им, видно, внушение сделали после того, как поклонники начали больницу осаждать. В общем, пап, во всех газетах уже про тебя написали, но без подробностей. Теперь ждут деталей.
Светка говорила быстро и возбужденно, и даже в сумраке мне было видно, как блестят ее глаза. Как только она выйдет отсюда, на нее набросятся журналисты, она ведь не медик и тайну хранить не обязана. И я точно знал, что она ее хранить не будет.
- Как твои дела? - как можно спокойнее спросил я, пытаясь увести разговор от проблем моей провалившейся памяти.
- А, какие там дела! - она беззаботно махнула рукой. - За неделю ничего существенного не произошло, а все остальное ты и так знаешь.
Выходит, я виделся с ней неделю назад. Интересно, при каких обстоятельствах? Приходил к ним домой, давал очередную порцию денег? Или встречался с дочерью отдельно?
- Ну, всякое бывает, - осторожно ответил я, в полном тумане нащупывая ногой тропинку. - За неделю ты и замуж могла выйти, и институт бросить.
- Пап, ты что?
Глаза у Светки расширились, потом внезапно сузились и превратились в щелочки, сквозь которые едва пробивался блеск светлых глаз. Попугайчик сел на веточку и склонил набок пеструю головку, обдумывая ситуацию.
- Ты что, - медленно произнесла она, - и в самом деле ничего не помнишь?
Я счел за благо промолчать. Пусть думает, как хочет.
- Может, ты удивляешься, что я к тебе примчалась? Не понимаешь, почему это я столько лет на тебя дулась, а тут вдруг прилетела?
Я продолжал молчать, потому что вопросы моя дочь ставила абсолютно правильные, и это наглядно свидетельствовало о том, что она вовсе не так глупа, как я о ней думал.
- Все ясно, - она вздохнула. - Ты действительно не помнишь. Ну хотя бы как мы с тобой встречались в Александровском саду, ты помнишь?
- Нет, - наконец признался я. - Когда это было?
- Осенью, в октябре. Я сама тебе позвонила и попросила, чтобы ты со мной встретился один на один, без мамы. Мне нужно было с тобой посоветоваться.
- И как, посоветовалась?
- Да. Я тебе все рассказала, объяснила, почему не могу рассчитывать на маму, на ее понимание. Ты обещал мне помочь. И я тогда вдруг поняла, что ты мне очень близкий и родной человек и что я была такая дура, когда отворачивалась от тебя. Мама меня не понимает, а ты понял сразу. Ты пообещал все устроить. Я так надеялась... Мы надеялись... А ты, выходит, все забыл.
- Ну так напомни мне, - предложил я.
Оказывается, моя дочь действительно бросила институт, тут я попал в точку, хотя тыкал пальцем в небо. Уже на четвертом курсе она вдруг ни с того ни с сего поняла, что выбранная профессия ей не интересна, она больше не хочет быть экономистом, а мечтает найти себя в продюсировании музыкальных проектов. И она теперь любит некоего Гарика, безумно талантливого музыканта, за которого собирается выйти замуж. Но для настоящей раскрутки этого дивного самородка необходимо поехать в Англию и там на хорошей студии записать два его диска. То есть для начала надо бы написать песни и композиции, чтобы хватило на два часа звучания, для чего нужно создать условия для творческого процесса. А потом уже договариваться с англичанами, оплачивать студию и работу технического персонала и записывать диски. Потом нужно сделать клип и пропихнуть его на телевидение. Клип надо заказывать у хорошего клипмейкера, а хороший - значит, дорогой. Я с пониманием отнесся к творческим исканиям любимой дочери, пожелал ей счастья в личной жизни и успехов на новом поприще и пообещал, во-первых, ничего не говорить ее матери, а во-вторых, дать денег. Много. Чтобы хватило на жизнь в период творческих исканий, на запись дисков и на создание клипа. И в-третьих, когда клип будет готов, использовать свои многочисленные связи на телевидении и пристроить клип на один из телеканалов. Ну застрелите меня, если я помню хоть что-то из рассказанного Светкой!
- И сколько денег я тебе уже дал? - поинтересовался я.
- Пока нисколько. То есть ты дал штуку баксов, чтобы мы с Гариком пока перекантовались, и сказал, что в январе ты сдашь в издательство новую книгу, получишь гонорар и дашь все остальное.
- Дал?
- Нет.
- Почему?
- Не знаю, - Светка жалобно вздохнула.
- Может, я книгу не сдал? Не дописал ее?
- Да ты что, пап, она вышла уже, на всех лотках продается.
- "Время дизайна"? - уточнил я на всякий случай, чтобы понимать, о какой книге идет речь.
- Ну пап, ну ты что? "Время дизайна" еще в девяносто девятом году вышла. А после нее ты новую книгу написал, про риэлтеров, которые квартиры продают. Забыл?
Забыл. Вот ужас-то! Помню, что писал книгу про дизайнеров, и как раз хотел ударными темпами ее закончить, потому и решил уединиться на несколько недель в загородном доме. Оказывается, я ее дописал, и она уже давно вышла, а я после этого успел сваять еще что-то, и это что-то тоже вышло. Боже мой, в каком кошмаре я оказался!
- Как называется новая книга?
- "Треугольный метр".
Значит, "Треугольный метр"... Это словосочетание не пробудило во мне ни малейших движений памяти. Клетки мозга даже не шевельнулись. Да полно, вправду ли я написал эту книгу? Неужели так бывает, что можно работать над чем-то многие месяцы, собирать материал, обдумывать, выстраивать интригу, вникать в души героев, страдать и радоваться вместе с ними и потом даже не вспомнить ни одного слова из написанного? Меня внезапно зазнобило.
- Все равно не понимаю, - я поежился и поплотнее закутался в одеяло, - почему я сразу не дал тебе денег, если уж обещал? Зачем мне нужно было ждать гонорар? У меня же есть эти деньги. Может, ты не все мне рассказала?
Светка явно смутилась, глаза снова сузились, как всегда бывало, когда она собиралась говорить о неприятном.
- Ты сказал, что это должно быть нашей общей тайной. Что, мол, женщинам доверять нельзя и, если твоя Лина узнает, что ты дал мне такую кучу денег, она, во-первых, будет недовольна и устроит тебе скандал, а во-вторых, она обязательно скажет моей маме. Они же знакомы. Если ты возьмешь эти деньги из дома или снимешь со счета, Лина сразу увидит. Ты сказал, что тебе проще сказать ей, будто за новую книгу ты получил меньше, потому что переходишь с издателем на новую систему расчетов, сначала маленький аванс, а потом потиражные. Дескать, Лина все равно тиражи отследить не сможет, у нее своих забот хватает. Ну, может, я что-то не так поняла, я в ваших издательских делах не разбираюсь, но ты определенно сказал, что деньги дашь, когда сдашь рукопись, иначе Лина узнает. Пап...
- Да, доченька?
- Мы с Гариком очень надеялись, ты же нам твердо пообещал. И Гарик тебе так понравился.
- Что, я и с Гариком знаком?
- Ну конечно! Ты сказал, что должен сам сначала послушать его музыку, чтобы понять, действительно ли он так талантлив или мне любовь глаза застилает. Я вас познакомила, Гарик сыграл тебе несколько композиций, тебе страшно понравилось, и ты сказал, что обязательно поможешь нам с этим проектом. Ты что, передумал? Я стеснялась тебе напоминать, но ты в январе денег не дал, и в феврале тоже, и в марте.
- Света, мне трудно ответить на твой вопрос.
- Но почему?
Я начал злиться. Что значит "почему"? Откуда я знаю, почему не дал ей денег, которые обещал! Да не помню я почему! Может, у меня были какие-то причины, какие-то обстоятельства, но выяснить это я смогу только тогда, когда восстановлю в памяти последние год, девять месяцев и десять дней, сложу по кирпичику, соберу всю конструкцию до мельчайшего атома. Или по рассказам очевидцев, или сам вспомню. Пока этого не произойдет, я не смогу ответить ни на один вопрос дочери.
- Я не знаю, - жестко ответил я. - Я не помню. Не спрашивай меня о причинах моих поступков, я их забыл. Если я обещал тебе деньги, я тебе их дам. Извини, что с опозданием.
- Не сердись, - Светка присела рядом со мной на постель, прекратив наконец энергичные перемещения взад-вперед по тесной палате. - Спасибо, что не подвел нас. Чем тебе помочь? Что я могу для тебя сделать? Врачей каких-нибудь организовать, лекарства? Или продукты, может, нужны? Ты только скажи, я все сделаю.
- Ничего не нужно, ты и так всего понавезла, мне за неделю не съесть. От тебя нужно только одно: не трепаться насчет меня. Я могу на тебя положиться?
- Ну а то!
Дочь прижалась ко мне, и в нос ударил запах духов, которые я терпеть не мог, они отчего-то напоминали мне дешевый освежитель воздуха в общественном сортире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9


А-П

П-Я