https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/steklyannye/
Она поперхнулась, выплюнула остатки.
– Не могу, не буду.
– Так на то оно и лекарство, чтобы горьким быть, И в жизни так: чтобы оценить хорошее, надо пройти через плохое. Всегда так, деточка. Ты брата любишь? – Молчаливый кивок был знаком согласия. – Через два-три дня мне уходить. У людей свои горести, заботы. Кто будет за братом смотреть? Вся надежда на тебя. Глотай, родная, тебе нужно быть на ногах. А потом ухи поешь. Здесь еще осталось.
Аня поглядела на беззаботно играющего брата. Он что-то собирался делать из щепок. Вспомнила, как они засыпали вместе, не дождавшись с работы мамы. Славик спит, обнимает ее за шею, а между ними, чтобы ей теплее было, лежит кукла Маша.
– Давайте, бабушка.
– Вот ты моя умница.
Как-то почти сразу бабушка освоилась и была на второй день как своя. Поила Аню горьким настоем трав. Славик иногда просил бабушку показать зубы. Она отнекивалась, но Слава был настойчив, тогда у нее приподнималась верхняя губа, из-под которой на обнаженных деснах были видны два торчащих зуба. Она грозно хмурила лицо:
– Вот я тебя съем!
Славик в восторженном ужасе визжал, забившись в угол. Однажды, когда она растапливала печь, Славик попытался с разбега сесть на нее верхом, хотел прокатиться, как на Юре или Ане катался. Бабушка упала на дрова, Славик испугался, забрался на топчан и спрятался под одеяло. Старушка долго кряхтела, поднимаясь с пола, грозилась палочкой:
– Вот уже я тебя, баловник, – но Славик понимал: – бабушка только грозится. Высунулся на мгновенье из-под одеяла:
– Я больше не буду.
Когда старуха подтаскивала стол к топчану, он ей помогал, за что она его хвалила и признавалась, что без него не смогла бы накормить его сестру.
Аня поправлялась медленно. Бабушка поила ее несколько раз в день настоем из лечебных трав, кормила с ложечки скудной пищей. Понемногу давала из туесков варенья. Как ни берегла сладость, – ложка уже заскребла по донышку – слишком мала посуда. Просила Славика не обижаться, что ему меньше меда достанется, ведь Ане нужнее. Он соглашался, но в обмен на морошку.
VI
Почти каждый день приходил кто-нибудь из соседей или из других бараков. Оставляли, чаще всего молча, две-три картошины, или крупы, кто редьку или репку, кто кусочек хлеба. Нечего было давать. Сами жили впроголодь. Долго не задерживались. Все-таки в этой семье второй арест. Мало ли что. Тихо, виновато прощались и так же незаметно уходили.
Когда бы Аня ни проснулась, бабушка все время что-то делает: перебирает траву, молится едва слышным голосом, готовит нехитрую еду. Чуть ли не на ощупь связала Славику носки – не носки, бурки – не бурки, толстые, теплые. Он больше не шлепал босыми ногами по холодному полу, а ходил неслышными шагами.
Иногда бабушка присядет на топчан у ног Ани, прислонится к стенке, посидит молча, и опять чем-то занята. Она почти не ела.
Однажды Аня спросила:
– Что же ты, бабушка, меня заставляешь, а сама не ешь?
– А много ли мне, старой, надо? Пососала корочку хлебца, вот и сыта. Тебе на ноги вставать надо.
Проснувшись среди ночи, Аня увидела бабушку стоящей на коленях. Она молилась, время от времени низко кланяясь в угол. В ночной тишине отчетливо раздавались слова молитвы:
– Господи, Боже наш, прими от меня, недостойной рабы твоей, усердное моление сие и прости мне все прегрешения мои. Всех нас, и церковь Твою святую, всесильной Твоей крепостью от всякого злого обстояния и власти освободи. Ты учишь нас поминать в молитвах за здравие врагов наших, ненавидящих и уничтожающих христианский народ…
Бабушка глубоко задумалась, не заметив, что Аня внимательно слушает ее. Перед глазами девочки встал арест отца, такой же ночной и внезапный. Только другим способом просили открыть дверь:
– «Телеграмма для… вручить лично…».
Бабушка очнулась и продолжала моление.
– Прости, меня, Господи, рабу твою верную. Не поднимается рука моя креститься за сатанинскую силу, немеет язык мой молитву воздавать за них. Казни меня, Боже, но прошу Тебя: воздай им тем же, что сделали они с храмами Твоими, с народом божьим и детьми их. Ты учишь нас, учитель святой, что Сатана сам себя уничтожит. Господи милостивый, пока Сатана сам себя изгрызет, от рабов твоих будет пустыня. Господи! Не осуди меня, недостойную, забери к себе. Устала я ходить по земле, глядеть, как безропотно гибнет стадо Твое, обманутое и замученное. Забери меня, Господи! – Она опять опустила голову, думая какие-то свои думы.
– Бабушка, не уходи!
Та очнулась, перекрестилась: опираясь на свою палочку, поднялась с пола, подошла к Ане, поправила одеяло, из-под которого выглядывала нога безмятежно спавшего Славика.
– На все Божья воля, испытывает он нашу крепость духа через неправду и муки рабов своих. Никуда я от вас не ухожу. Прости старухе минутную слабость. – Она положила свою сухую ладонь на лоб Ане.
– Хорошо, глазки почти чистые. Еще немного полежишь, опять будешь бегать.
– А где ты раньше жила? Ты была маленькой? Расскажи мне.
Бабушка заулыбалась, уселась поудобнее:
– И маленькой была, и батюшка с матушкой были, родни много было. Мы жили у помещика, под Смоленском.
– Бабушка, за что помещики издевались над крепостными, били их?
– Перекрестись, девонька. За что он будет бить? Отработал на его поле два-три дня в неделю, и работай на себя. Правда, земли у крестьян не было, так помещик давал надел, но тот, кто не был лежебокой, кто в чужой рот не заглядывал, жил хорошо – сытым и одетым. И на гулянье время оставалось. Какие мы хороводы водили! – Тут она мечтательно улыбнулась, вспоминая деревенские хороводы на лугу, почти столетней давности. – И на молитву время было. Храмы, церкви, Божьи дома стояли в каждом селе.
Тихая ночь. Лунный свет через окошко освещал исхудавшее с выступавшими скулами лицо Ани. Она внимательно слушала, положив свою ладонь на бабушкину, и было что-то объединяющее их в эту безмолвную ночь.
– Я выросла, выучилась грамоте, вышла замуж за работящего парня из соседнего села. Было у меня двое деток, две девочки – Аксюша и Манюша, наша радость. Ласковые, послушные.
На минуту она замолчала, вспоминая веселый солнечный день. Они всей семьей жнут на своем поле. Она – молодая, крепкая, серпом срезает налившиеся колосья пшеницы, а Ксюша рядом пытается взять в ладони побольше стебельков, чтобы увязать их. Манюша топает неокрепшими ножками по сжатому полю, несет им в деревянной кружке холодного кваса…
VII
После сбора урожая они, нарядные, шествуют в церковь. Рядом ее Степан. Он несет на руках смеющуюся младшую доченьку, щекоча ее усами. Сбоку чинно шагает Аксюта, поглядывая по сторонам, как-то оценят подружки ее яркий платочек.
– А что потом было?
– Наказал нас за что-то Господь. Стояли жаркие дни, я со Степой была на работе, случился пожар. Погибли мои голубки.
Аня увидела, как медленно, словно нехотя, по щеке бабушки покатилась слеза, застревая в морщинах.
– А потом?
– Потом Степа от горя ушел в монастырь, ушла и я в Божью обитель. Думала, до конца дней своих буду там молиться за своих кровинушек, отмаливать гнев Божий.
Она тяжело вздохнула:
– Не довелось. Через много лет навалилась на Русь черная сила Антихриста – хуже Мамая. Храмы, церкви ограбили, разрушили, святых отцов уничтожили, монастыри разогнали, в Божьих домах сделали склады для награбленного или темницы. Захватили и разграбили наш монастырь, нас прогнали вон. Разбрелись мы по свету. Молились, просили Господа во здравие и спасение народа своего. Меня вскоре поймали, отправили на Соловки.
Аня вздрогнула. Взрослые с опаской произносили это название. Когда она попыталась узнать у мамы, почему Соловков боятся, мама в испуге перекрестилась: «Спаси и помилуй». И запретила упоминать это слово. От бабушки не укрылась дрогнувшая ладонь девочки.
– Ох, моя милая, все суета сует. Господь и молитва спасли меня. Выдержала я и это испытание. Случайно попала на материк. Толку от меня на работе мало, уже и тогда была старой. Хожу по людям, где кому помочь. Но не вечно терпение Господа Бога нашего. Придет время, изгонит народ Сатану, гореть ему вечно за жестокость его в геенне огненной.
– Бабушка, почему у тети Тони голова белая?
– Разве ты не знаешь? Когда их загоняли в вагоны… – заметив вопросительный взгляд Ани, уточнила: – это бараки на колесах, – в суматохе ее Юра потерялся. Вагоны долго не подавали, отошел малец в сторону к другим детям, а усталая Тоня задремала. Уже в сумерках загоняли людей быстро, без счета. В ночи Сатана всегда торопится, страх на людей нагоняет. А наутро голова ее стада белой. Через несколько дней в Соликамске нашелся ее сорванец, попал в другой вагон. Добрые люди, сами голодные, присмотрели, не дали ему пропасть. Людей хороших у нас много. Замучены очень. Никогда на Руси такой жестокости не было. Ты говорила, что дядя должен приехать, моли Бога, чтобы все хорошо было, и я помолюсь. Но все может быть, все в руках Божьих. Антихрист над телом нашим волен пока, над душой христианской он бессилен, крепись духом и всегда будь ко всему готова. У каждого свое испытание, у каждого своя Голгофа, да не каждому дано пройти. Разговорилась я что-то, спи.
– Бабушка, ложись рядом, ты все на ногах да на ногах.
– Хорошо. Вот я с краюшку погреюсь около тебя. Спи, дитятко, – она обняла Аню.
Та прижалась к ней, такая же худенькая, и они уснули вчетвером – бабушка, Аня, кукла и Славик.
VIII
Тетя Тоня возвратилась с ночной смены в плохом настроении. Ладонь ее была перевязана. На работе при откатке бревен поскользнулась: багор, которым она катала бревна, сорвался, она упала, рука попала под бревно, что-то хрустнуло. Коршуном налетел мастер, требовал продолжать работу, а не то напишет рапорт о членовредительстве. Бригадники, видевшие, как все случилось, отстояли ее, отвели в медпункт. Фельдшер сразу определил: закрытый перелом двух пальцев, наложил жесткую повязку и отправил домой. «Надо по пути к ребятам зайти, – решила она, – взять грязное белье, замочить». Что-то тихо там, но бабушка наверняка не спит.
Она открыла дверь у соседей и… забыла про боль в руке.
В комнате никого не было. На топчане валялся откинутый матрас обнажая неструганные доски, рядом лежала пустая коробка, пустые полки стола.
– Их ночью взяли. – Тоня оглянулась. Рядом стояла соседка, жившая напротив. Тихая, незаметная, когда-то на веки-веков напутанная. Старалась держаться подальше от любых разговоров.
– Когда брали ребят, бабка, как орлица, защищала их. Взяли вместе с ними. Ну, да сама знаешь Фурмана.
– Будь, что будет, пойду узнаю.
На подходе к райНКВД увидела, как открылась дверь, вылетела какая-то палка, вслед за ней показалась бабушка, которую держал за шиворот энкавэдэшник.
– Мне начальник приказал, а ты, старая ведьма, ходишь, людей мутишь. Опять на Соловки захотела? Пошла вон! – Подтолкнул ее в сторону дороги.
Бабушка упала, по инерции перекатилась несколько раз. Какое-то время лежала без движения. Вот рука ее нащупала лежащую рядом палку. Встала на колени, потрясая рукой с зажатой в ней палкой, крикнув вслед служивому:
– Перед Богом и господин, и раб будут держать ответ за свои поступки. Сам грех творишь, сам и отвечай. Будьте вы прокляты, иуды народа своего!
Энкавэдэшник, конечно же, услышал доносившиеся проклятия, но видимо, боясь насмешек своих приятелей – очень уж древняя старуха – молча закрыл за собой дверь.
С помощью Тони бабка поднялась и по дороге рассказала, что случилось ночью.
– Дверь в комнате была незаперта. Они вошли, как воры, ночью, тихо. В минуту собрали сонных деток. Те не успели ничего понять. Хотела оборонить именем Христовым, так это имя им, как быку красная тряпка. И меня в машину бросили, косточек не чую. В камере пробыла до утра. Видно, стыдно со старухой воевать, вот и выгнали, как ты сама видела. А деток прямиком увезли в Соликамск, в приют. Спаси святая Богородица, невинные души.
– Пойдем, бабушка, ко мне, отлежишься.
– Нет, Тоня, не пойду к тебе, все мое на мне, поковыляю потихоньку дальше, на Север через Талицу, пока Бог силы дает топтать грешную землю. А люди? Везде люди живут.
На том они и расстались.
Прежде чем повесить замок на осиротевшую комнату соседей, Тоня вошла в нее, огляделась. В уголок закатилась выпавшая из коробки картофелина, подобрала ее. Окошко осмотрела, закрыто ли оно. Ее внимание что-то привлекло за топчаном. Там, между спинкой и бревнами стены, лежали кукла и книга. Видимо, когда уводили, Аня успела, спасая любимую Машеньку и книжку от энкавэдэшников, засунуть их за топчан.
Энкавэдэшники, если и видели, внимания не обратили. Очень уж у куклы вид неказистый, ну а книжек они не читают.
Она полистала «Родную речь». Между страничек лежит сложенная в несколько раз бумажка. Развернула ее, а это – картинка: храм с сияющими куполами. За ними видны луга, лес и небесная высь, с которой смотрит на землю Бог. Лист оказался надорванным в том месте, где на куполе храма был крест, и, казалось, что церковь сама по себе, а крест отдельно висит на фоне неба.
Держа книжку забинтованной рукой, осторожно разгладила сморщенную бумагу. Крест встал на место и получилась единая картина – святая церковь во всем своем великолепии. Взгляд смотрящего с неба Бога смягчился, теперь он смотрел доброжелательно.
IX
В заведении, где отвечают за воспитание нового поколения, она пыталась узнать адрес ребят. Стоя перед строгой начальницей она никак не могла внятно объяснить, зачем это ей надо.
– Какая кукла? Какая книжка? Ты что, рехнулась? Никому никаких адресов не даем. Они отправлены туда, куда надо, где их, в отличие от родителей, сделают настоящими советскими людьми. А ты смотри, шустрая очень. Как бы и твоего не пришлось нам воспитывать.
Тоня, ничего не ответив, молча пошла к выходу.
Потерялся след Ани и Славика. Вскоре началась война. Кем и чем они стали – неизвестно.
1 2 3 4 5
– Не могу, не буду.
– Так на то оно и лекарство, чтобы горьким быть, И в жизни так: чтобы оценить хорошее, надо пройти через плохое. Всегда так, деточка. Ты брата любишь? – Молчаливый кивок был знаком согласия. – Через два-три дня мне уходить. У людей свои горести, заботы. Кто будет за братом смотреть? Вся надежда на тебя. Глотай, родная, тебе нужно быть на ногах. А потом ухи поешь. Здесь еще осталось.
Аня поглядела на беззаботно играющего брата. Он что-то собирался делать из щепок. Вспомнила, как они засыпали вместе, не дождавшись с работы мамы. Славик спит, обнимает ее за шею, а между ними, чтобы ей теплее было, лежит кукла Маша.
– Давайте, бабушка.
– Вот ты моя умница.
Как-то почти сразу бабушка освоилась и была на второй день как своя. Поила Аню горьким настоем трав. Славик иногда просил бабушку показать зубы. Она отнекивалась, но Слава был настойчив, тогда у нее приподнималась верхняя губа, из-под которой на обнаженных деснах были видны два торчащих зуба. Она грозно хмурила лицо:
– Вот я тебя съем!
Славик в восторженном ужасе визжал, забившись в угол. Однажды, когда она растапливала печь, Славик попытался с разбега сесть на нее верхом, хотел прокатиться, как на Юре или Ане катался. Бабушка упала на дрова, Славик испугался, забрался на топчан и спрятался под одеяло. Старушка долго кряхтела, поднимаясь с пола, грозилась палочкой:
– Вот уже я тебя, баловник, – но Славик понимал: – бабушка только грозится. Высунулся на мгновенье из-под одеяла:
– Я больше не буду.
Когда старуха подтаскивала стол к топчану, он ей помогал, за что она его хвалила и признавалась, что без него не смогла бы накормить его сестру.
Аня поправлялась медленно. Бабушка поила ее несколько раз в день настоем из лечебных трав, кормила с ложечки скудной пищей. Понемногу давала из туесков варенья. Как ни берегла сладость, – ложка уже заскребла по донышку – слишком мала посуда. Просила Славика не обижаться, что ему меньше меда достанется, ведь Ане нужнее. Он соглашался, но в обмен на морошку.
VI
Почти каждый день приходил кто-нибудь из соседей или из других бараков. Оставляли, чаще всего молча, две-три картошины, или крупы, кто редьку или репку, кто кусочек хлеба. Нечего было давать. Сами жили впроголодь. Долго не задерживались. Все-таки в этой семье второй арест. Мало ли что. Тихо, виновато прощались и так же незаметно уходили.
Когда бы Аня ни проснулась, бабушка все время что-то делает: перебирает траву, молится едва слышным голосом, готовит нехитрую еду. Чуть ли не на ощупь связала Славику носки – не носки, бурки – не бурки, толстые, теплые. Он больше не шлепал босыми ногами по холодному полу, а ходил неслышными шагами.
Иногда бабушка присядет на топчан у ног Ани, прислонится к стенке, посидит молча, и опять чем-то занята. Она почти не ела.
Однажды Аня спросила:
– Что же ты, бабушка, меня заставляешь, а сама не ешь?
– А много ли мне, старой, надо? Пососала корочку хлебца, вот и сыта. Тебе на ноги вставать надо.
Проснувшись среди ночи, Аня увидела бабушку стоящей на коленях. Она молилась, время от времени низко кланяясь в угол. В ночной тишине отчетливо раздавались слова молитвы:
– Господи, Боже наш, прими от меня, недостойной рабы твоей, усердное моление сие и прости мне все прегрешения мои. Всех нас, и церковь Твою святую, всесильной Твоей крепостью от всякого злого обстояния и власти освободи. Ты учишь нас поминать в молитвах за здравие врагов наших, ненавидящих и уничтожающих христианский народ…
Бабушка глубоко задумалась, не заметив, что Аня внимательно слушает ее. Перед глазами девочки встал арест отца, такой же ночной и внезапный. Только другим способом просили открыть дверь:
– «Телеграмма для… вручить лично…».
Бабушка очнулась и продолжала моление.
– Прости, меня, Господи, рабу твою верную. Не поднимается рука моя креститься за сатанинскую силу, немеет язык мой молитву воздавать за них. Казни меня, Боже, но прошу Тебя: воздай им тем же, что сделали они с храмами Твоими, с народом божьим и детьми их. Ты учишь нас, учитель святой, что Сатана сам себя уничтожит. Господи милостивый, пока Сатана сам себя изгрызет, от рабов твоих будет пустыня. Господи! Не осуди меня, недостойную, забери к себе. Устала я ходить по земле, глядеть, как безропотно гибнет стадо Твое, обманутое и замученное. Забери меня, Господи! – Она опять опустила голову, думая какие-то свои думы.
– Бабушка, не уходи!
Та очнулась, перекрестилась: опираясь на свою палочку, поднялась с пола, подошла к Ане, поправила одеяло, из-под которого выглядывала нога безмятежно спавшего Славика.
– На все Божья воля, испытывает он нашу крепость духа через неправду и муки рабов своих. Никуда я от вас не ухожу. Прости старухе минутную слабость. – Она положила свою сухую ладонь на лоб Ане.
– Хорошо, глазки почти чистые. Еще немного полежишь, опять будешь бегать.
– А где ты раньше жила? Ты была маленькой? Расскажи мне.
Бабушка заулыбалась, уселась поудобнее:
– И маленькой была, и батюшка с матушкой были, родни много было. Мы жили у помещика, под Смоленском.
– Бабушка, за что помещики издевались над крепостными, били их?
– Перекрестись, девонька. За что он будет бить? Отработал на его поле два-три дня в неделю, и работай на себя. Правда, земли у крестьян не было, так помещик давал надел, но тот, кто не был лежебокой, кто в чужой рот не заглядывал, жил хорошо – сытым и одетым. И на гулянье время оставалось. Какие мы хороводы водили! – Тут она мечтательно улыбнулась, вспоминая деревенские хороводы на лугу, почти столетней давности. – И на молитву время было. Храмы, церкви, Божьи дома стояли в каждом селе.
Тихая ночь. Лунный свет через окошко освещал исхудавшее с выступавшими скулами лицо Ани. Она внимательно слушала, положив свою ладонь на бабушкину, и было что-то объединяющее их в эту безмолвную ночь.
– Я выросла, выучилась грамоте, вышла замуж за работящего парня из соседнего села. Было у меня двое деток, две девочки – Аксюша и Манюша, наша радость. Ласковые, послушные.
На минуту она замолчала, вспоминая веселый солнечный день. Они всей семьей жнут на своем поле. Она – молодая, крепкая, серпом срезает налившиеся колосья пшеницы, а Ксюша рядом пытается взять в ладони побольше стебельков, чтобы увязать их. Манюша топает неокрепшими ножками по сжатому полю, несет им в деревянной кружке холодного кваса…
VII
После сбора урожая они, нарядные, шествуют в церковь. Рядом ее Степан. Он несет на руках смеющуюся младшую доченьку, щекоча ее усами. Сбоку чинно шагает Аксюта, поглядывая по сторонам, как-то оценят подружки ее яркий платочек.
– А что потом было?
– Наказал нас за что-то Господь. Стояли жаркие дни, я со Степой была на работе, случился пожар. Погибли мои голубки.
Аня увидела, как медленно, словно нехотя, по щеке бабушки покатилась слеза, застревая в морщинах.
– А потом?
– Потом Степа от горя ушел в монастырь, ушла и я в Божью обитель. Думала, до конца дней своих буду там молиться за своих кровинушек, отмаливать гнев Божий.
Она тяжело вздохнула:
– Не довелось. Через много лет навалилась на Русь черная сила Антихриста – хуже Мамая. Храмы, церкви ограбили, разрушили, святых отцов уничтожили, монастыри разогнали, в Божьих домах сделали склады для награбленного или темницы. Захватили и разграбили наш монастырь, нас прогнали вон. Разбрелись мы по свету. Молились, просили Господа во здравие и спасение народа своего. Меня вскоре поймали, отправили на Соловки.
Аня вздрогнула. Взрослые с опаской произносили это название. Когда она попыталась узнать у мамы, почему Соловков боятся, мама в испуге перекрестилась: «Спаси и помилуй». И запретила упоминать это слово. От бабушки не укрылась дрогнувшая ладонь девочки.
– Ох, моя милая, все суета сует. Господь и молитва спасли меня. Выдержала я и это испытание. Случайно попала на материк. Толку от меня на работе мало, уже и тогда была старой. Хожу по людям, где кому помочь. Но не вечно терпение Господа Бога нашего. Придет время, изгонит народ Сатану, гореть ему вечно за жестокость его в геенне огненной.
– Бабушка, почему у тети Тони голова белая?
– Разве ты не знаешь? Когда их загоняли в вагоны… – заметив вопросительный взгляд Ани, уточнила: – это бараки на колесах, – в суматохе ее Юра потерялся. Вагоны долго не подавали, отошел малец в сторону к другим детям, а усталая Тоня задремала. Уже в сумерках загоняли людей быстро, без счета. В ночи Сатана всегда торопится, страх на людей нагоняет. А наутро голова ее стада белой. Через несколько дней в Соликамске нашелся ее сорванец, попал в другой вагон. Добрые люди, сами голодные, присмотрели, не дали ему пропасть. Людей хороших у нас много. Замучены очень. Никогда на Руси такой жестокости не было. Ты говорила, что дядя должен приехать, моли Бога, чтобы все хорошо было, и я помолюсь. Но все может быть, все в руках Божьих. Антихрист над телом нашим волен пока, над душой христианской он бессилен, крепись духом и всегда будь ко всему готова. У каждого свое испытание, у каждого своя Голгофа, да не каждому дано пройти. Разговорилась я что-то, спи.
– Бабушка, ложись рядом, ты все на ногах да на ногах.
– Хорошо. Вот я с краюшку погреюсь около тебя. Спи, дитятко, – она обняла Аню.
Та прижалась к ней, такая же худенькая, и они уснули вчетвером – бабушка, Аня, кукла и Славик.
VIII
Тетя Тоня возвратилась с ночной смены в плохом настроении. Ладонь ее была перевязана. На работе при откатке бревен поскользнулась: багор, которым она катала бревна, сорвался, она упала, рука попала под бревно, что-то хрустнуло. Коршуном налетел мастер, требовал продолжать работу, а не то напишет рапорт о членовредительстве. Бригадники, видевшие, как все случилось, отстояли ее, отвели в медпункт. Фельдшер сразу определил: закрытый перелом двух пальцев, наложил жесткую повязку и отправил домой. «Надо по пути к ребятам зайти, – решила она, – взять грязное белье, замочить». Что-то тихо там, но бабушка наверняка не спит.
Она открыла дверь у соседей и… забыла про боль в руке.
В комнате никого не было. На топчане валялся откинутый матрас обнажая неструганные доски, рядом лежала пустая коробка, пустые полки стола.
– Их ночью взяли. – Тоня оглянулась. Рядом стояла соседка, жившая напротив. Тихая, незаметная, когда-то на веки-веков напутанная. Старалась держаться подальше от любых разговоров.
– Когда брали ребят, бабка, как орлица, защищала их. Взяли вместе с ними. Ну, да сама знаешь Фурмана.
– Будь, что будет, пойду узнаю.
На подходе к райНКВД увидела, как открылась дверь, вылетела какая-то палка, вслед за ней показалась бабушка, которую держал за шиворот энкавэдэшник.
– Мне начальник приказал, а ты, старая ведьма, ходишь, людей мутишь. Опять на Соловки захотела? Пошла вон! – Подтолкнул ее в сторону дороги.
Бабушка упала, по инерции перекатилась несколько раз. Какое-то время лежала без движения. Вот рука ее нащупала лежащую рядом палку. Встала на колени, потрясая рукой с зажатой в ней палкой, крикнув вслед служивому:
– Перед Богом и господин, и раб будут держать ответ за свои поступки. Сам грех творишь, сам и отвечай. Будьте вы прокляты, иуды народа своего!
Энкавэдэшник, конечно же, услышал доносившиеся проклятия, но видимо, боясь насмешек своих приятелей – очень уж древняя старуха – молча закрыл за собой дверь.
С помощью Тони бабка поднялась и по дороге рассказала, что случилось ночью.
– Дверь в комнате была незаперта. Они вошли, как воры, ночью, тихо. В минуту собрали сонных деток. Те не успели ничего понять. Хотела оборонить именем Христовым, так это имя им, как быку красная тряпка. И меня в машину бросили, косточек не чую. В камере пробыла до утра. Видно, стыдно со старухой воевать, вот и выгнали, как ты сама видела. А деток прямиком увезли в Соликамск, в приют. Спаси святая Богородица, невинные души.
– Пойдем, бабушка, ко мне, отлежишься.
– Нет, Тоня, не пойду к тебе, все мое на мне, поковыляю потихоньку дальше, на Север через Талицу, пока Бог силы дает топтать грешную землю. А люди? Везде люди живут.
На том они и расстались.
Прежде чем повесить замок на осиротевшую комнату соседей, Тоня вошла в нее, огляделась. В уголок закатилась выпавшая из коробки картофелина, подобрала ее. Окошко осмотрела, закрыто ли оно. Ее внимание что-то привлекло за топчаном. Там, между спинкой и бревнами стены, лежали кукла и книга. Видимо, когда уводили, Аня успела, спасая любимую Машеньку и книжку от энкавэдэшников, засунуть их за топчан.
Энкавэдэшники, если и видели, внимания не обратили. Очень уж у куклы вид неказистый, ну а книжек они не читают.
Она полистала «Родную речь». Между страничек лежит сложенная в несколько раз бумажка. Развернула ее, а это – картинка: храм с сияющими куполами. За ними видны луга, лес и небесная высь, с которой смотрит на землю Бог. Лист оказался надорванным в том месте, где на куполе храма был крест, и, казалось, что церковь сама по себе, а крест отдельно висит на фоне неба.
Держа книжку забинтованной рукой, осторожно разгладила сморщенную бумагу. Крест встал на место и получилась единая картина – святая церковь во всем своем великолепии. Взгляд смотрящего с неба Бога смягчился, теперь он смотрел доброжелательно.
IX
В заведении, где отвечают за воспитание нового поколения, она пыталась узнать адрес ребят. Стоя перед строгой начальницей она никак не могла внятно объяснить, зачем это ей надо.
– Какая кукла? Какая книжка? Ты что, рехнулась? Никому никаких адресов не даем. Они отправлены туда, куда надо, где их, в отличие от родителей, сделают настоящими советскими людьми. А ты смотри, шустрая очень. Как бы и твоего не пришлось нам воспитывать.
Тоня, ничего не ответив, молча пошла к выходу.
Потерялся след Ани и Славика. Вскоре началась война. Кем и чем они стали – неизвестно.
1 2 3 4 5