Мотальщицы-давальщицы.
Я молча стискивала зубы.
Ничего страшного я не увидела. Дети как дети. Все готовились куда-то поступать. Только одна девушка пришла в экстернат получать не аттестат половой зрелости, а непосредственно школьное образование, это была крайне знойная особа неопознанного возраста от семнадцати до сорока пяти, и звали ее Илона. Так, во всяком случае, она представлялась. Она сразу оценила мои парижские тряпки и уселась со мной за одну парту.
Илона заваливала меня глянцевыми журналами и все время звала вечерами в клубы на корпоративные мероприятия. Но я была хромая, и шрам на голове все еще был виден. Он просвечивал сквозь светлые волосы. Илона посоветовала мне купить парик. Потом притащила мне свой, взлохмаченный, рыжий, с мелированием, и водрузила мне на голову: «Ну, чистая подстава! – сказала она. – Тебе очень к лицу. Скоро пойдем в свет».
Утром Илона упорно осваивала азы русской грамоты в нашей школе, а вечерами трудилась в ночных клубах. Участвовала в показах мод, если брали. В классе она всем говорила, что на самом деле долго жила в Арабских Эмиратах, в гареме шаха, и потому у нее так плохо с русским языком. «Я вообще не русская. Я из Прибалтики». Однако наряду с легким прибалтийским акцентом у Илоны проскальзывали и фрикативные «Хы» вместо «Гы», и это наводило на мысль, что ее папка или мамка были с Украины. Впрочем, никому в голову не приходило потребовать паспорт у этого несчастного существа, которому пришлось так много пережить на своем недолгом веку.
Илоне пришлось бежать от шаха, прихватив несколько килограммов украшений. Сбежала от шаха она через пустыню, на автомобиле. Потому что, если бы она летела самолетом, ее бы задержали в аэропорту и арестовали бы, а то и просто вернули бы шаху, и тот сгноил бы ее в подземелье.
– Как же ты попала в гарем? – ахнула я, услышав всю эту кинематографическую историю.
– Меня продал любовник, – простенько объясняла она.
Илона экстренно попыталась стать моей подругой. Она с интересом оглядывала мою машину – двухдверную «бэху», которую мне откинул с барского плеча Сципион. И вообще Илона страшно интересовалась Сципионом.
При виде Сципиона, который часто заезжал за мной, у всех моих одноклассников отпадало желание задавать мне вопросы о жизни. Только Илона, как девушка раскованная, спросила как-то раз: «Это твой отец? А чем он занимается?» «Он бандит», – спокойно объяснила я. Илона одобрительно кивнула головой.
Я себя постоянно чувствовала бедной. Если у меня не было денег заправить «бэху» бензином, я в школу не ходила. Бедность – это когда нет денег залить бензин в машину BMW. У меня такое случается. Деньгами меня снабжает Сципион. А где он их берет – я не знаю. Возможно, ему пересылает мой папа. Иногда я трачу деньги слишком быстро и тогда сижу дома, доедая остатки еды в холодильнике. Удивительно: никто не приходил из милиции, не интересовался, почему я вскрыла арестованную квартиру, никто меня не тревожил. Про меня забыли. Однажды в почтовом ящике я нашла свежие книжки на оплату жилья и коммунальных услуг. Значит, кто-то признал мое проживание на нашей жилой площади законным и позаботился обо мне. А кто это сделал – я боялась спросить.
Несмотря на то что, кроме меня, в школу никто не ездит на такой неплохой машине, мне кажется, что никто мне и не завидует. И все оттого, что я жалка. Думаю, меня считают чокнутой или хотя бы странной.
Дела у Сципиона, по-видимому, продвинулись. Он снял большой офис в центре города и зарегистрировал контору под названием Агентство русских исследований. Не врубаюсь, чем они там занимались. Сципион, похохатывая, говорил, что «журналистикой». Я просилась к ним на работу. Но меня не берут. «Ты же видишь: тут баб нет! Тут военная дисциплина».

5. Про девушку без комплексов

«Некоторые женщины нравятся всем мужчинам. Даже тем, которые уверяют, что это не так. Все дело в запахе, который распространяют эти самки. И колебании их крыльев».
Вскоре я заметила, что Илона положила глаз на Сципиона. Сципион стал заезжать за мной в школу почти каждый день. С Илоной раскланивался, будто граф. Приглашал ее подвезти до дома. Сначала она не соглашалась, но однажды все-таки села в машину.
– Я тебя только об одном прошу: ты с ней меньше якшайся! – сказал мне Сципион с кривой усмешкой. Он имел в виду Илону. – И не смей разубеждать ее, что я – твой отец. Это для твоей личной безопасности. Слышишь меня, отец я тебе или не отец?
– Тебе, значит, можно с ней общаться, а мне нельзя?
– Именно! Потому что она на меня влияния не оказывает. А на тебя может! И учти: она считает, что я твой родной отец, а не двоюродный, я – не второй муж твоей матери. Я везде первый. Не разубеждай ее, ладно?
Я поняла, что у Илоны и Сципиона начался роман, и он не желает, чтобы девушка на него претендовала.
Со мной Илона стала вести себя осторожно и при случае кокетничать, будто я была заведующая сельпо и могла ей достать дефицит. Она жутко суетилась вокруг меня. Я помнила предостережение, но все чаще сдавалась на ее милость.
Я не была избалована человеческим вниманием, поэтому моя одинокая душа потянулась даже к этому неискреннему теплу.
– Ты только подожди, ты лечи свою ногу, вытягивай ее, она вырастет на сантиметр. И ты опять будешь прыгать с парашютом. Мы с тобой еще на мужиках попрыгаем. Кстати, Юлия, у тебя уже были мужчины? – неожиданно спросила меня Илона.
– А что? Папа интересуется?
Илона покраснела.
– Нет, папа не интересуется. Я знаю, он тебе не разрешает ходить со мной. Но ты ему не говори и ходи. У девушки должна быть своя жизнь. Я же вижу, твоя семья готовит тебя для мучительной жизни. Но ты не поддавайся.
Я кивнула: «Ни за что».
Илона сказала:
– У меня скоро кастинг. В клубе «Сяо ляо». Знаешь про этот стильный стрип-клуб за стенкой? Там есть мужской стриптиз. Видела когда-нибудь, как парни под музыку раздеваются? Нет? Какая ты невинная. Впрочем, у мужиков на теле нет ничего, что могло бы привлечь внимание. Кроме одного органа. Особенно если этот орган толст и тверд. Примерно с кулак толщиной. А так – не на что смотреть. Эй! Если ты подумала, что это член, то ты испорченная девочка. Я говорю о кошельке!
Илона засмеялась.
– Все парни, которые хорошо и зажигательно двигаются, как правило, педрильня. А если это нормальный мужик, то он не полезет раздеваться на сцену. Это мы, женщины, эсгибиционистки. Я люблю раздеваться на сцене, обожаю, когда меня хотят, тянутся ко мне потными ручонками. Я заряжаюсь энергией от людей в зале. Я хочу сниматься голой в «Playboy», чтобы все видели мою грудь.
«И я хочу! – промелькнуло в мозгу. – Но не могу».
– Джулия! Ни в чем себе не отказывай. Ориентируйся на меня. Я – твое второе «я», твое подсознание.
Илона опять засмеялась. И продолжила:
– Короче, там одни мальчишки, и им нужна одна-единственная женщина. Госпожа. Я хочу, чтобы меня взяли. Хочешь тоже пойти?
– А где это?
– Я же говорю, за стенкой, – страстным шепотом сказала Илона. И показала в сторону таинственного «объекта ЧТ». Я уже поняла, что этот «ЧТ» – закрытый город, выражаясь старым советским языком, заграница, куда здешние все хотят попасть.
Я-то знала, что меня никуда не возьмут. А уж в Чайна-таун вообще не пробиться. Что касается Илониной красоты… таких, как она, на свете были миллионы. Лицом она не вышла: точь-в-точь, как я. Тот же жадный до всего рот с тонкими губами. Те же кривые зубы. У нее не было преимущества ни перед кем. Разве что передо мной, потому что я была хромая и с убитой головой. Но год назад, когда я была в порядке, я так же, как и она, могла бы, вообразив себя красавицей, стоять в этой пролетарской очереди в китайский стрип-клуб, надеясь получить место.
– Как ты думаешь, я попаду туда? – Илона смотрела на меня в упор, не сводя своих нахальных выпученных глаз.
Мне нечем было ее утешить. Я уже начинала понимать, что «попасть в нужное место» можно было только, если у тебя папа прочно обосновался в этой жизни. Без папы попасть в нужное место можно было только одним способом… И Илона этот способ, похоже, хорошо освоила.
– Ты попадешь, обязательно… – ласково сказала я, будто провожала единственную дочь в партизанский отряд.
Хорошо Илоне. У нее нет происхождения. И поэтому ее не отягощают комплексы. Как мне мама сказала: «Ты, Джулия, пойдешь в высшее общество, а твой Ромео – в дворницкую!» Вот с этим маминым обещанием я и живу. Но я живу в дворницкой. И мама живет в дворницкой. Боюсь, что мы все оказались в одном и том же помещении. Жизнь уровняла нас. Мама ошиблась в расчетах. Возможно, Рома выдвинется скорее меня. Он мужчина. И он без комплексов.
Илоне тоже значительно проще. Она знает, чего хочет. И ни от кого не ждет указаний. Попасть туда, за высокий забор. Пройти сквозь стену. Пробиться. Перебраться на другой берег по телам. По головкам цветов. Пронестись ветром над крышами. У нас с ней, с Илоной, на это ограниченное время. Червячок превращается в бабочку только один раз. Мы ничьи девочки. Никому не нужные. Дешевый товар.
– Что же будет с нами? – спросила я у нее.
Илона смотрела на меня искоса, мягко поглаживая свою волнующую грудь.
– Будто ты не знаешь, что происходит с такими, как мы. Мы пойдем ишачить… – И она, наклонившись ко мне, тихо прошептала: —…в Чайна-таун. – И после этого криво усмехнулась. Ее «в Чайна-таун» прозвучало как страшный диагноз. Типа «одеться проституткой – и на обочину!».
– Ты думаешь, нам не выбраться никогда?
– Думаю, никогда. Если только чудом не подцепить какого-нибудь зазевавшегося капиталиста. У нас же с тобой ничего нет. Мы – бесприданницы. У тебя хотя бы отец есть. Крупный самец. (Она имела в виду Сципиона.) У меня все обстоит еще хуже. Я имею в виду то, что за забор, в Чайна-таун, нам тоже не пробраться. Очередь стоит на тридцать лет вперед. Люди умирают в этой очереди, но так и не добираются до цели.
Илона сказала это и улыбнулась. Было видно, что задача прорваться за стенку ей нравилась и казалась по плечу, несмотря на то что она изображала ее как неразрешимую.
…Почему за одной женщиной бегают толпы мужских особей, как голодные псы, шевеля мокрыми носами. А другая не нравится никому? Все дело в запахе. И колебании крыльев. В математическом сочетании запаха и колебания. Если размах крыльев слишком велик, то он пугает. А запах ни в коем случае не должен напоминать свежескошенную траву или аромат лесной фиалки. Это было бы слишком просто. Илона знала этот рецепт. По-видимому, она была профессионалка. А я всегда рассчитывала только на импровизацию. Начинала-то я хорошо. И вполне могла выбиться в первую десятку самых модных лиц нашего города, а может быть, и страны. Некоторое время назад я летала над землей, как неопознанный объект, и чувствовала себя баловнем судьбы. И казалось – это будет всегда. Но все к чертовой матери оборвалось.

6. Про несколько решительных поступков

«В душе моей живет убеждение, что мне все должны давать сами. Ведь платят же люди налоги государству почти без напоминания?»
Душа моя одиноко скиталась. В основном она это делала возле Роминого дома. Тело мое было решительнее, чем душа, оно хотело любви, и поэтому оно рывком открыло дверь в подъезд и вошло. Я знала, что Рома жил на пятом. В его доме не было лифта, и я пошла пешком. И пока я поднималась, с меня сошло семь потов. Что я скажу его родителям? Кто я такая? Я – школьная подруга. Господи, почему я не взяла с собой Машу? Я знаю почему: Маша красивая, а я – нет. Поэтому я Машу не взяла.
И вот я звоню в его дверь. И мне открывает Ромина мать. Она в халате, в очках и тапочках. Она смотрит на меня с недоумением.
– Здравствуйте. Роман дома? – вежливо говорю я.
Она стоит и тупо смотрит на меня, а потом спрашивает:
– Вы кто будете?
Я слышу в ее голосе испуг. Мне кажется, она догадалась, кто я, и валяет дурака. Она про меня знает. И я ей не нравлюсь. Мне она тоже не нравится. И так мы смотрим друг на друга.
– Я его одноклассница. Меня долго не было в Городе. И поэтому я всех друзей растеряла…
В прихожую выходит Ромин отец. В военных галифе без ремня. Он тоже безо всякой симпатии уставился на меня. И тоже задает тупой вопрос:
– Вы к кому?
Ну, не к тебе же, старый хрен!
Наконец Ромина мать берет ситуацию в свои руки:
– А Ромы нет. Он уехал учиться в военное училище. Уже давно. А вы где-то учитесь?
О, она способна поддержать светскую беседу.
– Да. Я училась в Париже. А сейчас учусь здесь. (Интересно, где это я учусь?) Вы не можете дать мне адрес Ромы. Я напишу ему.
– А у меня нет… – сказала его мать растерянно и оглянулась на отца. Видимо, он тут был главный.
– Туда не напишешь, – просипел Ромин папаша, – там все письма читают. Там особый район.
Чушь какая! Да пусть читают!
Его родители не хотели давать мне адрес Ромы. Они меня ненавидели, как все в этом городе ненавидели моего отца, мою семью.
Я повернулась спиной к ним и, не прощаясь, стала спускаться вниз. И когда я была уже на первом этаже, за своей спиной я услышала торопливые женские шаги. Я обернулась – сзади меня оказалась Ромина мама, в руке она держала кусочек бумажки с нацарапанным адресом.
– Возьми, – громким шепотом прошептала она. – Только ему не говори! – И она показала глазами наверх, где, наверное, стоял Ромин отец на лестничной площадке и курил.
– Спасибо, – прошептала я в ответ, и на глазах у меня навернулись слезы.
– Какая ты худенькая, – сказала Ромина мать и погладила меня по плечу, – тебе надо хорошо кушать. Ты кушаешь?
– Я кушаю…
Слезы душили меня. И я опрометью выскочила из подъезда.
Прибежав домой, я разжала кулак и развернула бумажку с адресом. Прочитав первые слова, я поняла, что это край света, по сравнению с которым Париж просто соседняя деревня.
Интересно, зачем родители Ромы сослали его так далеко? Неужели не было бурсы поближе?
И я решила, что все равно должна туда добраться.
1 2 3 4 5 6