Я с гордостью подумала, что сын мой умен. Мы остановились перед огромным домом. В сущности, это был дворец с голубыми узорными стенами.
– Здесь мы будем жить, – сказал Брюс! – Это дом моего друга, Хайреттина.
– Твой друг, очевидно, богатый человек.
– Он всего лишь пират, как я, – Брюс снова улыбнулся.
Его друг Хайреттин приветствовал нас во дворе. Это был высокий человек лет сорока, с рыжеватой бородкой и раскосыми глазами. Он поклонился нам, приложив ладонь к груди. Брюс ответил таким же поклоном.
– Это моя мать, – Брюс указал на меня. – Она знатная дама, она была наложницей нашего прежнего короля. Она не закрывает лицо, потому что у нас это не принято.
Хайреттин поклонился мне. Я почтительно наклонила голову. Меня удивило, что Брюс говорил с ним по-испански. Впрочем, кому и владеть многими языками, как не пиратам.
Хайреттин что-то сказал слугам на незнакомом мне языке, Брюс тихо пояснил мне, что это турецкий.
– Ты будешь жить на женской половине дома, – сказал мне Брюс, – Вместе с женами моего друга.
– С женами? – переспросила я.
– Да, в этой стране позволено иметь по несколько жен, но, конечно, только тем, кто может дать им все – прекрасные покои, одежду, драгоценности. Поэтому большинство довольствуется тем, что имеет по одной супруге.
Я усмехнулась. Интересная и странная страна! Здесь можно иметь по несколько законных жен и гордиться тем, что твоя мать была наложницей короля, и говорить об этом открыто.
Глава сто восьмидесятая
Идя следом за черной рабыней на женскую половину дома, я подумала о том, как же я буду объясняться с турчанками, ведь я не знаю турецкого языка. Но оказалось, я напрасно беспокоилась. Я приблизилась к узорным дверям и уже слышала плеск фонтана и пение. А когда рабыня распахнула обе створки, я услышала пение отчетливо и поняла, что поют на испанском языке. Трудно было бы описать мою радость. Вслед за негритянкой я вошла в обширный покой. Посредине вздымал легкие струи мраморный фонтан. Вокруг на коврах в самых живописных позах раскинулись изумительные красавицы в полупрозрачных кофточках и пышных шароварах. Их было четверо. Все они были буквально усыпаны драгоценностями с головы до пят. Длинные волосы их были заплетены в косы. Служанки сновали рядом, приносили на золотых подносах затейливые кушанья и напитки. Одна из молодых красавиц играла на лютне и пела испанскую песню. Должно быть, они были предупреждены о моем приходе, потому что поднялись и приветствовали меня поклонами.
– Я говорю на вашем языке, – обратилась я к той, что пела только что испанскую песню.
– О, это чудесно! – воскликнула она. – Так давно никто не говорил со мной на моем родном языке.
Меня усадили на подушку. Передо мной поставили поднос с едой и напитками. Я уже успела проголодаться и, подкрепляя свои силы, с любопытством поглядывала на жен Хайреттина.
Сначала я думала, что все они должны принадлежать к одной народности. Но что эта была за народность? Нет, пожалуй, я ошиблась. Эти женщины родились в разных краях.
Та, что пела, не походила на испанку. Она не была рослой и темноволосой, но хрупкой, изящной, словно золотая статуэтка. Нос у нее был с горбинкой, волосы рыжеватые и вьющиеся, глаза большие и светло-голубые. На вид ей было лет шестнадцать.
Та, что сидела рядом с ней, наоборот, была высокой и сильной, у нее были широкие бедра и тяжелые груди, лицо округлое, волосы светло-каштановые.
Третья поражала своей необычной красотой. В жилах ее, конечно, текла негритянская кровь, это видно было по ярким выпуклым губам, белым зубам и очень смуглой коже. Но все же она была необыкновенно хороша.
Четвертая походила на вторую, но казалась более хрупкой и утонченной.
– Ваши подруги тоже говорят по-испански? – спросила я ту, что пела.
– Увы, нет, – ответила она. – Все мы здесь из разных краев и у каждой свой родной язык.
– Но вы совсем не похожи на испанку. Кто вы?
– Да, я не испанка, хотя предки мои родились в Испании, но прошло более ста лет с тех пор, как они покинули эту страну.
– Кто же научил вас так хорошо говорить и петь испанские песни?
– Это сделала моя мать. Она говорила, что Испанию невозможно забыть, хотя для нас она оказалась жестокой.
– Но почему? Могли бы вы рассказать мне? – спросила я со свойственным мне любопытством.
– Конечно. Но не сейчас. Я приду в ваши покои ночью. Ведь сегодня с мужем проводит ночь Катерина, – она указала на пышную красавицу с каштановыми светлыми косами.
Затем моя новая приятельница снова взяла свой инструмент и возобновила пение и игру. Я спросила, знает ли она цыганские песни. Оказалось, что знает. И когда она запела, я невольно заплакала. Да, Испанию не забудешь.
Глава сто восемьдесят первая
Покои, в которых мне предстояло жить, отличались удивительной роскошью. Правда, здесь не было ни высоких столов, ни резных стульев, к которым я привыкла, но зато было много дорогих ковров и вышитых затейливыми узорами подушек. Постель мне была приготовлена прямо на ковре. Я знаками велела черной служанке принести еды. Вскоре она внесла поднос. Тогда я жестом отослала ее и принялась с нетерпением поджидать гостью.
Рыжекудрая красавица вошла, неслышно ступая маленькими ногами в легких вышитых туфельках, украшенных крупными драгоценными камнями.
– Как хорошо, что вы пришли, – обрадовалась я. – Садитесь же и расскажите мне о себе, о ваших подругах, о жизни в этом доме и в этом городе.
Она легко опустилась на подушку, налила из серебряного кофейника кофе в тонкую фарфоровую чашечку и заговорила…
– Мое имя – Сафия. Вы сразу поняли, что я не испанка. Да, я из иудейской семьи. Мои предки были изгнаны из Испании, как я вам уже говорила, более ста лет назад, по указу короля Фердинанда и королевы Изабеллы.
– Но за что же?
– О, всего лишь за то, что исповедовали иудейскую веру.
– И все же вы поете испанские песни и передаете из поколения в поколение испанский язык! Это странно!
И тотчас я подумала, что ничего странного в этом нет. В Испании меня держали в заточении, много раз мне угрожала опасность, но когда я услышала здесь, вдали от Испании испанскую речь, слезы навернулись на мои глаза.
– Многих из тех, кто исповедовал иудейскую веру, сожгли на кострах, – продолжала между тем моя собеседница. – Многие были казнены. И у всех было отнято имущество.
– Но неужели никак нельзя было спастись?
– О, можно было. Надо было только отречься от своей веры.
– Но если они так любили Испанию, почему же они этого не сделали? Это было так тяжело?
– Вероятно. Мне это оказалось легко. Я мусульманка.
– Но как же это произошло?
– О, моя история очень проста. Я родилась в этом городе, в семье бедного торговца-иудея. У меня было пятеро сестер. Родители не имели возможности покупать нам красивую одежду и украшения. На свадьбах и разного рода женских собраниях мы тихо жались у стены и ловили насмешливые и сожалеющие взгляды. Единственным нашим истинным развлечением было посматривать в окно из-за занавесок. Конечно, особенно нас занимали проезжающие мимо мужчины. Я заметила, что иудеи принуждены держаться робко и несмело, им запрещено носить красивую одежду, богато украшенное оружие и ездить верхом на горячих конях. Я твердо решила, что за иудея замуж не выйду.
Однажды утром я подошла к окну в каком-то странно приподнятом настроении. В комнате, где я спала с сестрами, стоял цветочный горшок. И как раз сегодня я украдкой сорвала только что расцветший цветок гвоздики. Собственно, старшая моя сестра заранее сказала, что цветок достанется ей, и она воткнет его в волосы. А я вот взяла да и сорвала его потихоньку. Сестра досадовала, однако я уверяла ее, что цветок просто еще не расцвел.
Но что же было делать мне с моим цветком? Украсить волосы я не могла, ведь сестра сразу заметила бы. Но мне вдруг показалось, что этот цветок принесет мне счастье. Пряча его в складках платья, я подкралась к окну.
И – о чудо! – по нашей узкой улочке медленно проехал всадник. Не знаю, почему так случилось. Прежде я видала и более молодых, и более красивых мужчин. Но именно этот человек с его рыжей бородкой и раскосыми глазами завладел моим сердцем. Я приподняла занавеску и бросила ему свой цветок. И еще совершила ужасное, чего прежде не совершала: я сделала так, чтобы он увидел мое лицо.
Он поднял глаза и зорко посмотрел на меня.
В ужасе я опустила занавеску и убежала в комнату.
Весь день я чувствовала себя преступницей. И на другой день не осмелилась подойти к окну. Так прошло три дня. Я сама не знала, что же меня тревожит. Ведь о моем проступке никто не знал и не мог узнать. Но мне стало душно в нашем тесном жилище, где только и слышались молитвы отца да бесконечные жалобы на непреходящую нужду.
Но на четвертый день одна из сестер сказала мне:
– А ведь тебя сватали.
– Кто же? – сердце мое отчаянно забилось.
– Угадай! – лукавила она.
Я назвала несколько имен соседских юношей, о которых знала, что их намереваются женить.
– Нет, нет, не угадала, – смеялась сестра, – Не угадала.
– Но скажи мне, скажи!
– Да что ты так всполошилась? Или замуж невтерпеж? Так ведь перед тобой еще две старшие. Прежде чем их не выдадут, нам нечего и думать о замужестве. А где отец возьмет деньги нам на приданое? Так что, видно так мы и пропадем, умрем старыми девами, нянча из милости чужих детей.
– Но скажи же, кто сватался за меня?
– Приходила сваха от богатого турка. Я все слышала. Разве что-то можно утаить в нашем ветхом домишке! Он морской разбойник и хотел взять тебя без приданого и даже обещал дать отцу денег.
Я не сомневалась, что знаю, о ком идет речь.
– А отец? – спросила я с замершим сердцем.
– Что отец! Отец сказал, что лучше умрет, чем отдаст дочь иноверцу.
Мне показалось, что я сейчас умру. Я убежала в наш тесный внутренний дворик, упала на землю под чахлым ореховым деревцем и зарыдала.
Мне казалось, моя жизнь кончена. Но тут любовь породила во мне решимость, прежде мне неведомую.
«Я убегу из дома!» – подумала я.
Но Стамбул – огромный город, и я его совсем не знала. И я даже не знала, как зовут этого человека.
«Нет, убегать глупо. Я его не найду. Что же тогда?»
И мне пришло в голову самое простое: снова стоять у окна и ждать. Нет, не может он так скоро забыть меня.
И вот несколько дней подряд я не отходила от окна. Но он так и не появился.
Я тосковала и плакала по ночам.
Но однажды ночью страшные крики раздались в нашем доме. Мать и бабка вопили отчаянно. Отец причитал. Сестры кричали в ужасе. Какие-то люди в черной одежде и с закрытыми лицами ворвались в наш дом. Поднялась суматоха. Но оказалось, опасность грозила только мне. Один из разбойников подхватил меня на руки и понес прочь из моего родного дома. Я громко закричала. Но он чуть приоткрыл лицо, и я узнала его!
Хайреттин привез меня на коне в свой дом, где я в ту же ночь стала его женой.
– А твои родители? – спросила я.
– О, судьба их устроилась. Хайреттин дал моему отцу столько денег, что тот смог удачно выдать замуж всех моих сестер.
– А как же то, что ты стала женой иноверца?
– Отец примирился с этим.
– Но если бы так же легко примирялись его предки, вы бы и до сих пор жили в Испании, о которой тоскуете.
– Должно быть, король и королева Испании не были так щедры, как мой Хайреттин, – задумчиво произнесла моя собеседница и вдруг рассмеялась нежным, словно колокольчик, смехом. – Ах, госпожа, в жизни столько странного, противоречивого. Вот, например, моя товарка Катерина. Она родилась далеко отсюда, в русских землях. Там она была рабыней, ее можно было купить, продать, жестоко избить, ее господин мог приказать ей стать его наложницей, и если бы она отказалась, он вправе был убить ее. Он продал ее одному из приятелей Хайреттина, купцу, который торгует с русскими. Казалось бы, что ей оплакивать, о чем тосковать? Но слышали бы вы, как она плачет о своей родине, где четверть года падает с неба холодный снег, и где ее купили и продали.
– Это не та ли высокая, русоволосая?
– Да, она. А вот Ганна, худенькая и тоже со светлыми волосами. Она полячка. Польское королевство давно враждует с русским царством. Казалось бы, здесь, в этом доме, мы равны. Однако Ганна не упускает случая похвалиться перед бедной Катериной знатностью своего рода, храбростью польских воинов и богатством своего отца, которое то ли было, то ли не было. Если ее отец был так уж богат, зачем же приехал сюда, перешел в правую веру и отдал свою дочь Хайреттину, и за большие деньги!
– А та красавица с полными губками и гладкой смуглой кожей? Откуда она?
– О, и ее судьба интересна. Мать ее была негритянкой. В этой стране негров покупают и продают. Вот и мать Инотеи еще совсем девочкой привезли из далекой Африки и продали здесь на рынке рабов. Ее купил молодой итальянец, находившийся на службе у султана. Видно, она была хороша собой. Он берег и баловал ее. Она родила ему дочь, вот эту Инотею, которая росла и воспитывалась в неге и в холе. Ее учили танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах. Потом итальянец чем-то прогневил султана и был казнен. Все его имущество было передано в казну. Все рабы проданы. Инотея так и не узнала, где же теперь ее мать. Она только запомнила имя своего отца – Федерико. Инотею подарили Хайреттину в благодарность за какую-то услугу.
– Я вижу, ты, Сафия, очень любишь Хайреттина. Не мучительно ли тебе делить его с тремя товарками? – не удержалась я от вопроса, должно быть, не очень учтивого.
– Да, мучительно. Ведь он и их любит. Но я утешаю себя тем, что из всех нас одна лишь я люблю его всем сердцем и всей душой. И только от меня у него есть сын. Мальчика зовут Мехмед и ему уже два года.
Так мы поговорили с Сафией и уговорились встречаться в те ночи, когда она была свободна. Днем она показала мне своего сына, за которым присматривало несколько рабов и прислужниц. У мальчика были большие темные глаза, он был бойкий и живой ребенок.
Глава сто восемьдесят вторая
Я сказала Брюсу о своем желании посмотреть город. Мне предоставили крытые носилки и вооруженных слуг. Город и вправду был огромен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58