Аннотация
Япония - это та же самая планета, что и Россия, но совершенно иная цивилизация. Открытие этой страны европейцами растянулось на века и до сих пор не спешит заканчиваться: восторгаясь Японией и перенимая какие-то внешние проявления японской жизни, мы до сих пор с трудом понимаем ее внутреннее содержание.
Книга Вадима Смоленского - удивительные по точности наблюдений записки человека, долго жившего в японском "зазеркалье", фантастическом по нашим меркам культурном пространстве, откуда совершенно по-иному выглядим мы сами, наша история и наша повседневность...
Вадим Смоленский
Записки гайдзина

лирический эпос
Естественная любовь к жизни
наполнила меня чувством радости.
Джонатан Свифт, “Путешествия Гулливера”. Часть третья. Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобриб и Японию”.

Сатиновая кукла
Над рисовым полем летела белая цапля.
Полет цапли был тяжел и неуклюж. Прозрачный сентябрьский воздух еле держал натруженные крылья. Длинные ноги болтались, как хвост воздушного змея. Массивный клюв тянул книзу, об него стукались назойливые мухи и цикады. Гибкой шеи хватило только на первую букву слова “SOS". Так, наверное, летел бы усталый птеродактиль, чудом спасшийся от зубов быстроногого тиранозавра.
В этой цапле не осталось уже и тени того глупого детского куража, с которым есенинский красногривый жеребенок скакал за чугунным паровозом. Теперь все было слишком безнадежно – и она это понимала. Поезд, который сейчас обгонял ее, не оставлял ей никаких шансов. Те, кто проектировал синкансэн , давно уже не соревновались ни с конями, ни с цаплями. Их вообще не интересовала фауна, их интересовали цифры. Двести семьдесят километров в час. Сто пятнадцать поездов в день. Тридцать миллионов пассажиров за финансовый год.
У синкансэна было шестьдесят четыре электромотора, отдельная колея и двадцать пять тысяч вольт питания. У цапли было два белых крыла, одно синее небо и три лягушонка всухомятку. При таком раскладе было смешно и заикаться о какой-то форе. Но она и не заикалась. Она просто летела. С таким видом, словно не замечает несущегося мимо стального монстра. Словно эти электрические чудища не собираются выпить всю воду из полей и передавить всех лягушат. Словно цапли пребудут на этой земле вовеки – и никогда не улетят туда, куда уже улетели все ибисы и почти все журавли.
Она летела сбоку, на почтительном расстоянии – поэтому обгон выглядел растянутым во времени. Вынырнув в переднем крае окна, она успела сделать десять взмахов, с каждым из которых я выворачивал шею вправо и прижимался левым виском к стеклу, – потом сделала одиннадцатый и слилась с оконной рамой.
Мой притиснутый к окну левый глаз продолжал фиксировать проносящиеся мимо объекты: группу крестьянских домишек, высоковольтную линию, храмовые ворота, белый щит с рекламой пилюль «Дзинтан», кладбище на пригорке, автостоянку, рощицу, мостик, снова поля... Стекло медленно запотевало. Когда все объекты расплылись в тумане окончательно, я отнял голову от окна и вернул ее в нормальное положение – носом вперед.
Не успел мой взор упереться в спинку переднего кресла, как натренированный левый глаз зафиксировал сбоку еще один объект, на сей раз неподвижный. Какие-то цветные пятна в проходе. Их неподвижность была подозрительной даже для бокового зрения. В вагонных проходах останавливаются только тележки с напитками и закуской – но тогда громогласно перечисляется ассортимент. А этот объект молчал. И, судя по всему, пялился на меня.
Я повернул голову налево. В проходе стояла женщина в стиле Кустодиева, будто сошедшая с полотна «Купчиха за чаем». Она смотрела на мой откидной столик. Там, рядом с начатой банкой пива, лежал нераскрытый книжный том, по обложке которого бежали красивые буквы:
Владимир Шинкарев
«Папуас из Гондураса»
Женщина перевела взгляд на меня. Ее губы робко шевельнулись.
– Боже, – произнесла она. – Вы русский, да?..
– Русский, – кивнул я. – Как есть русский.
– Это надо же... Вот уж чего не ожидала... Русский... Здесь...
– А что такого?
– Ну, как-то... А можно я к вам присяду?
– Конечно... Пожалуйста...
Усевшись на соседнее место, она обдала меня духами и туманами.
– Вы знаете, японцы все такие курильщики... Невозможно высидеть! Вот, пришла в некурящий вагон. Хорошо, тут у вас место свободное оказалось.
– Ага, – сказал я.
– Повезло нам! – добавила она. – А то ведь могла бы и не заметить!..
– Что, – спросил я, – давно русских не видели?
– Ой, да мы в такой дыре живем! – сказала она скороговоркой и как-то очень доверительно.
– А где?
– Да тут везде! – она хохотнула и колыхнулась в плечах. – А живем далеко. Шашидо сити. Знаете?
– Нет.
– Конечно. Японцы такие беспардонные! Заслали в тьмутаракань...
– Вы работаете?
– Муж. У нас контракт. Он химик.
Почти без запинки она добавила:
– Синтез производных пирролоиндолов.
И небрежно повертела рукой: мол, понятно, о чем речь.
Затем последовал тяжелый вздох:
– Но жизнь тут!.. Я прям не знаю. Ехали, думали: цивилизация. А тут вон чего.
Она перевела дух, вгляделась в меня и спросила:
– Вы из Москвы?
Вопрос был пропитан такой горячей надеждой, что я счел долгом ее оправдать:
– Из Москвы.
А оправдав, сразу пожалел. Сейчас спросит, из какого я района. Что отвечать? Какие там есть районы? Арбат есть, Марьина Роща, Черемушки... Скажу, что из Черемушек.
– И давно здесь?
– Шесть лет.
– О, господи! – воскликнула она с таким сочувствием, как будто я стоял голый на пепелище. – Да как же это? Как вы смогли выдержать?
Не зная, что сказать в ответ, я взял банку с пивом и сделал несколько хороших глотков.
– Мы тут два года только, – продолжала она, – и уже на пределе. Как можно среди них жить?! Они все такие бестолковые!
– Хм, – сказал я, тряхнув банкой. На донышке плеснулись остатки.
– Ничего с первого раза не понимают. Все надо повторять дважды.
– М-м-м, – промычал я и вылил остатки в рот.
– И еще они очень любопытные.
– Ага. – Опустевшая банка вернулась к своему папуасу.
– Вы согласны?
– Даже не знаю...
– Только выйдешь на улицу, как они сразу на тебя смотрят.
– Неужели?
– А на вас разве не смотрят?
– Бывает.
– Ну вот, видите...
Двери в тамбур разъехались. Вкатилась тележка. Девица в синей униформе церемонно поклонилась пассажирам.
– Обеденные наборы, закуски, чай, кофе, пиво...
Я выхватил из кармана зеленую бумажку с двумя танцующими журавлями.
– Пиво, будьте любезны!
– Триста иен.
– А побольше нет?
– К сожалению, только такие.
– Тогда две.
– Шестьсот иен. Пожалуйста.
– Спасибо.
Зажав сдачу в кулаке, я откупорил банку и сделал глоток. Моя попутчица смотрела на меня.
– А вы что, знаете японский?
– Ну... В каком-то объеме. Вы попить ничего не хотите? А то она сейчас уйдет. Кофе, чай...
– Да чай-то, поди, зеленый...
– Черный тоже бывает. Спросить?
– Не надо. У них разве чай? Разве они в чае понимают?
– Да уж, – сказал я. – То ли дело в Мытищах!
– Ой! – всплеснула она руками. – Вы из Мытищ?!
– Нет, – мотнул я головой. – Я из этих... Из Черемушек.
– Да-а-а... – мечтательно произнесла она. – Закрою глаза и вижу. Дачу вижу... Клубнику... Вы сейчас из Токио едете?
– Из Токио.
– Свеклу везете?
– Не понял.
– Живете-то где?
– Тут недалеко. Минут через двадцать вылезать.
– И что, у вас там свеклу продают?
– Не замечал...
– Значит, в Токио надо покупать! Там все есть. Гречка, свекла, укроп, черный хлеб... Вы женаты?
– Нет.
– Тогда тем более. Я вам нарисую, как магазин найти. Там даже пряники один раз выбрасывали. У вас есть на чем?
Я отогнул картонную обложку «Папуаса» и протянул ей.
– Что, прямо в книге?
– В этой можно.
Она принялась вычерчивать схему, а я допил вторую банку и повернулся к окну. Начинало темнеть. Летящий мимо пейзаж понемногу украшал себя робкими огоньками. На горизонте еле заметно выступил горный кряж, готовый тут же раствориться в сереющем небе. Зеленые холмы превращались в черные. Держалась только желтизна спелых полей.
– Доезжаете до метро Шинбаши! – раздалось сбоку. – Проходите под мостом. Видите, вот сюда. Потом налево, и идете метров двести. Там будет вывеска. Зверь какой-то – енот не енот, медведь не медведь, не поймешь даже. Обойдете зверя – и в переулочек. И вот там, в третьем или четвертом доме, оно и будет.
– Что будет?
– Магазин! Называется как-то вроде «Сибирь», только по-японски.
– «Сибэриа»?
– Да, кажется. Японцы ведь очень косноязычные, их не поймешь. Но мы сегодня хорошо отоварились. Одной свеклы десять кило, до вокзала еле дотащили. Муж в курящем сидит, караулит.
– Скучно ему там, наверное?
– Да уж само собой. Эти-то расселись вокруг, языками чешут... До чего болтливый народ!
Она тяжко-претяжко вздохнула.
– Может, это панда?.. – предположил я.
– Где?
– Не енот и не медведь... Панда, скорее всего.
– Какая панда?
– Гималайская. Японцы ее почему-то любят.
– Бог знает что они тут любят. Один раз с мужем на банкет пошла – до сих пор плююсь, как вспомню. Какие-то стручки... Осьминоги какие-то...
– Морской еж...
– Не помню, может, и еж был...
– Еще натто...
– Что?
– Натто, бобы такие подгнившие.
– Откуда вы все знаете?
– Так ведь шесть лет...
– Ужас. Вам надо памятник ставить. Как вы живы до сих пор?
– Сам не пойму.
– Они ведь такие... Как бы это сказать... Злонамеренные!
– В каком смысле?
– Да в любом. Ну вот, помню, меня полицейский остановил, когда я нечаянно по правой стороне поехала. И давай что-то такое лопотать. Я ему на чистейшем английском говорю...
– Простите, – перебил я. – На каком английском?
– На чистейшем. Говорю: «Ай кэн нот ту спик джапанис». А он в ответ специально – вы понимаете, специально! – говорит по-японски!
– Так может, он по-другому и не умел?
– Да прям! Видно же – смотрит на меня и радуется, что я не понимаю.
– А потом?
– Потом отпустил.
Световое табло над дверью вспыхнуло красными иероглифами новостей. Они резво бежали справа налево, повествуя о курсе иены на токийской бирже. Я открыл третью банку. Интересно, подумалось мне, – сколько пива выпил Кустодиев, пока сидел с мольбертом перед своей натурщицей? Наверное, целыми самоварами дул.
– Дорого, конечно, – вздохнула она. – Пятьсот иен кило. Где это видано?
– Ничего, – сказал я. – Вон, говорят, что иена растет.
– Кто говорит?
Я показал на табло.
– Господи! – вырвалось у нее. – Вы что, и эти закорючки понимаете?
– Ну... Не все, конечно, – поспешил я ее успокоить. – Кое-какие только...
– Вас в институте учили?
– Нет, я сам...
Она глядела на меня с болью и состраданием.
– Вы что, до смерти тут собираетесь жить? Такой молодой...
– Почему обязательно до смерти?
– А до каких пор?
– Не знаю... Как получится.
Она изучающе побегала по мне глазами, как по непонятному зверю.
– Вы здесь как вообще? По контракту?
– Да. В университете...
– Один?
– В смысле?
– Наши люди еще есть?
– Довольно много.
– Ну, тогда еще ничего. Можно позавидовать.
Я влил в себя остатки пива. К горлу подступила отрыжка.
– Нет, я ничего плохого не имею в виду, – сказала она. – Замечательная страна, великая культура... Но ведь здесь невозможно стать своим!
– Невозможно, – согласился я.
– Здесь вы всегда будете... Как это... «Га...»
– Гайдзин.
– Да. На вас будут показывать пальцем. Над вами вечно будут смеяться. Вы будете белая ворона.
– Конечно.
– Ну вот, видите...
Она шумно выдохнула, вся обмякла и некоторое время сидела молча. Потом покачала головой:
– Хотя да, понятно... Не обратно же...
Длинная сережка в ее правом ухе хотела было поболтаться маятником – но стукнулась о щеку и обреченно повисла.
Вагонные динамики исполнили музыкальную заставку. Мягкий женский голос объявил о скорой остановке.
– Подъезжаем, – сказал я. – Мне выходить.
– Вы тут живете?
– Не совсем. Еще час на автобусе.
– И не расспросила ни о чем... Все про себя, да про себя...
– Ничего, в следующий раз.
– Конечно. Я вам визитку дам. Мужа.
Порывшись в сумочке, она протянула мне картонный прямоугольник. На нем значилось:
Ivan I. Zheludenko,
Shashido Chemical Research Institute,
Heterocycles Synthesis Lab.
– Вот адрес, – ткнула она пальцем в уголок, – вот телефон. Звоните.
– Обязательно, – кивнул я.
– Мы должны держаться вместе.
– Безусловно.
– А у вас визитка есть?
Я выразительно похлопал себя по всем карманам.
– С собой нет. Извините.
– Ну ничего. Напишите телефон, я вам позвоню.
Я потер лоб.
– Вы знаете, на днях переезжаю. Номер сменится.
– Тогда звоните вы нам. Мы еще долго здесь будем. Нам, скорее всего, контракт продлят. Хотя это не сто процентов – японцы такие непредсказуемые! Но мы надеемся.
– Желаю удачи, – сказал я, засовывая папуаса в сумку. – Разрешите...
Поезд уже тормозил.
Ее духи и туманы следовали за мной по перрону, карабкались по лестнице, дышали мне в затылок, когда я проходил выходной турникет, и отстали только на привокзальной площади, когда я побежал к отходящему автобусу. Вскочив на подножку, я обернулся и по-драконьи изрыгнул пивные испарения. Они смешались с выхлопным газом и повисли дымовой завесой.
В автобусе сидели бестолковые, непредсказуемые и злонамеренные люди, погрязшие в беспардонном любопытстве и косноязычной болтливости. Пройдя сквозь их недобрые взгляды, я уселся на самом заднем сидении. Автобус тронулся. Выпитое пиво плескалось в животе морским прибоем, отдавалось в голове и убаюкивало.
В окно кто-то поскребся. Я отодвинул занавеску и увидел цаплю. Она лихо гребла по воздуху жилистыми крыльями и радостно скалила клюв. Куцый хвост вертелся, как пропеллер, а тощие ноги работали брассом.
– Привет! – сказал я цапле. – Ты откуда?
– Из Хабаровска, – ответила цапля.
– Ну, и как там?
– Холодно! – Она поежилась на лету.
– А здесь не холодно?
– Не... Здесь погано!
– Погоди, – сказал я. – Какой еще Хабаровск? Сюда не летают цапли из Хабаровска!
– Раньше не летали, теперь летают. Теперь даже панды летают.
– Какие панды?
– Гималайские. Сам-то откуда?
– Из Черемушек.
– Оно и видно.
– Ты мне голову не морочь, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7