Теперь, как никогда прежде, свою сущность он торопится выражать открыто. Он внешне свободен, его можно тщательно рассмотреть. И что мы видим? Сотни миллионов лет создавался человек — и такое глубокое разочарование! И в прошлом, и в настоящем! Например, Горбачев подарил им свободу, а они проявили свою полнейшую несостоятельность. Свобода сделала человека униженным, нерадивым и закомплексованным. Несостоявшийся homo sapiens, так называемое разумное существо, должен исчезнуть, уйти в историю. Как вымерли когда-то синантропы и туры, ирбисы, лошади Пржевальского и туранские тигры. Ведь в природе всегда появляется что-то новое! Оно развивается до своего максимального предела, потом стареет и исчезает навсегда. Именно так должно произойти с ними , с человеками. И не где-то в далеком будущем, а уже сегодня. Я лично готов ускорить этот процесс!.. В этот момент сновидения меня кто-то толкнул в плечо. Я проснулся и увидел перед собой помятое лицо проводника. Его глаза были выпучены, лоб исполосован царапинами, на скуле сидел свежий синяк. Мои видения тут же исчезли, внутренний монолог прервался, в горле запершило, я раскашлялся. «Вставай! Чего дрыхнешь? Поездка закончилась. Проваливай! Если хочешь спать — плати. Два рубчика до семи вечера!» — бросил он. Недовольный тем, что меня вернули в прежний мир, я нехотя слез с верхней полки. Однако утешительная мысль, что я в Москве, заставила меня поскорее подхватить свой полупустой мешок и выйти из вагона. «Эй, рыжий! Ты, дурень лапотный, шапку забыл! Забирай, нечего у меня вшей разводить!» — крикнул проводник. «Да ну ее!» — подумал я и, не отвечая ему, зашагал по перрону Казанского вокзала. После моего радостного сна на меня опустилась тяжеленная грусть: Москва без людей? Как же! Какой издевательский сон приснился мне на пороге мегаполиса! Это что, чье-то желание посмеяться над убеждениями юного путивльца? Вон их тут сколько! Не перечтешь! Голова пошла кругом, затошнило, захотелось сплюнуть, перенестись в тарный цех, где сколачивают ящики. Только, Может, не для водки, не для овощей и яблок, а для каждого из них ? Какая гадость это скопление народа! Никогда не думал, что их окажется так много. Тут я еще сильнее уверовал, что их время действительно закончилось. Ну и бог с ними! Зачем мне вообще думать о них ? Я ведь сам по себе! Моя цель — лишь ускорить процесс. Чувство долга вернуло меня к реальности. Я прибыл в столицу, чтобы овладеть знаниями лучших из человеков. И только после этого можно будет начать создавать новый вид землян, тоскующих по осмыслению макрокосмоса. Необходимо использовать знания предыдущих поколений, чтобы приблизить новую эру — эру homo cosmicus. Я еще точно не знал, как это будет происходить. Но чувствовал: в какой-то момент это чудо случится само собой. Я замечтался, готовый бросить всему миру: «Я — Василий Караманов, совершенно новое существо! Противник всего человеческого, трезвого и пьяного, творческого и упадочнического. Я прибыл в этот мир с великой миссией — озарить небосклон факельным шествием человеков в потустороннее бытие». Тут, однако, полный надежд и гордости, я подошел к схеме московского метро. «Что тут найдешь, — мелькнуло у меня в голове, — это же целый неизвестный мир! А я ищу лишь какой-нибудь угол, каморку для жилья, ночлежку, заброшенный двор. Чем метро-то поможет?» Но дел никаких не было, идти было совершенно некуда, и я без особой надежды стал читать названия станций. Вдруг в самом центре карты я неожиданно наткнулся на название «Библиотека имени Ленина». «Вот что мне нужно! — пронеслось у меня в голове. — Да и станция названа в ее честь, ситуация благоприятствует успеху». С этими мыслями я ступил на эскалатор и направился по указанному адресу. Такого количества людей я никогда не видел. Несущиеся потоки пассажиров напомнили мне рой саранчи на гречишных полях Поволжья. А набитые людьми вагоны походили на маковые рулеты, которые старушка Хватайко посылала своей дочери, путивльской учительнице. Я сам на станции московского метро почувствовал себя именно той маковой крупинкой из плотно сбитых в ряд черных зернышек кондитерского изделия. А когда вагон поезда скрылся во мраке туннеля, у меня возникло ощущение, что я попал в ад, сотворенный человеком. Неведомое прежде чувство паники моментально сковало все существо. Меня с силой домкрата подпирали со всех сторон, — исхудавшее тело спрессовалось в комок страха. Кто-то стал навязчиво сжимать мужскую часть моего тела. Чья-то рука лезла в мой пустой карман. Острый каблук какой-то дамы больно уперся в мою ногу. На моем плече кто-то пристроил клетку со щеглами. Человеки, нисколько не стесняясь — более того, как бы даже сознательно и целенаправленно, — дышали на меня кто перцем, кто луком и чесноком. Мне вдруг показалось, что из меня хотят изготовить отбивную, что вот-вот я буду обжарен на чудовищной сковороде, а энергия жарки будет направлена против homo cosmicus. Я терял самообладание. «Как такое возможно? — думал я. — Еще ничего не сделано, но сколько всего намечено! Всю свою жизнь я хотел посвятить приходу путивльцев. Каждый день своего срока заключения, проводя дни в лагерной котельне, я мечтал о “Дне икс”, о том счастливом моменте, когда полностью исчезнет человечество. Я даже хотел помахать ему рукой: дескать, пока-пока, злой дядька! Надеюсь, что никогда больше не встретимся. Но такого финала я никак не ждал». Тут я услышал голос из динамиков: «Станция “Лермонтовская”. Следующая станция — “Кировская”». Поезд вынырнул из мрака в освещенный зал станции, затормозил, открылись двери, одна толпа вынесла меня из вагона, другая внесла в него, и поездка продолжилась. Мои прежние испуганные мысли пропали под упрямым натиском пассажиров. «И они причисляют себя к разумным существам? Их поведение — это насмешка над интеллектом», — подумал я. Мне даже захотелось рассмеяться. Дунуть в кольцо большого и указательного пальцев. Свистнуть от радости встречи с ярким примером людской убогости. Выкрикнуть: «Ничего себе, умники! Эй, вы, люди из породы так называемых разумных! Торопитесь на кладбище! Пришла ваша пора!» Впрочем, это эмоциональное состояние достаточно быстро улетучилось, и я стал рассматривать соседей по вагону. Подумалось, что будет полезно вглядеться в незнакомые лица москвичей. Вдруг найду что-то необычное, отличное от волжских и сумских типов. «Может, встречу своих? — пронеслось в голове. — Не просто жителя Путивля, но моего, нашего путивльца, спешащего на смену кроманьонцам!» Увлеченный обдумыванием своей сверхидеи, я вдруг услышал: «Станция “Библиотека имени Ленина”. Следующая станция — “Кропоткинская”». Долго не раздумывая, я вышел на платформу, поднялся наверх, оказался на улице и увидел памятник Достоевскому. Несчастный, он так неуклюже сидел, что создавалось впечатление, будто из стула торчал острый гвоздь, травмирующий писателя. «Это так они ценят своих великих?» — подумалось мне. За памятником, через дорогу, на здании бирюзового цвета виднелась выцветшая табличка: «Приемная Верховного Совета РСФСР». «Остатки прежней империи», — мелькнуло у меня в голове. Я посмотрел направо: передо мной, в ста метрах, выросла кремлевская башня. Тут я вспомнил свою детскую обиду, когда воспитатели детсада солгали местной журналистке, что автором рисунка кремлевской стены был не Василий Караманов, а Витька Выпорков. «Нечему удивляться, ген вранья доминантен у этого вида млекопитающих», — сокрушенно признал я. Тут я обернулся назад: колонны внушительных размеров высились над подиумом. На всем верхнем фронтоне здания были рассажены изваянные из камня фигуры — видимо, очень известных писателей и ученых. Нескольких я признал, но большинство видел впервые. «Это и есть библиотека. Какая огромная! Целой жизни не хватит, чтобы прочесть все фолианты хранилища!» — тут же пронеслось в голове. Впрочем, торопиться войти в храм знаний я не стал. Я побрел по левой стороне вокруг здания, раздумывая совсем на другую, неожиданную тему: насколько правильно с точки зрения морали homo cosmicus, ненавидя в себе все человеческое, постоянно убеждаясь в собственном превосходстве над этим видом животных, посвящая свою жизнь уходу из природы человеков и замене их путивльцами, тянуться при этом к знаниям прежней и современной цивилизации? То есть среди человеков искать себе советников для уничтожения их собственного вида? Иными словами, использовать плоды их исследований против них же самих. Не противоречу ли я себе? Насколько эта мораль, характерная для человеков, приемлема для существ будущего, к которым я себя причисляю? Или наоборот — совершенно неприемлема? Этот простой, но совершенно неожиданный вопрос застал меня врасплох. Но тут я вернулся к отправной точке: чтобы понять, как именно должен совершиться исход людей в другой, потусторонний, мир и приход на их место нового, более сильного и разумного существа, я нуждаюсь в академических знаниях. А все книги — продукт мыслительной деятельности человеков. Если знания исключительно людские, а я на них хочу опереться в выработке своей методологии, то человек разве не разумен? Может быть, какую-то, хотя бы самую незначительную часть людей — ну, скажем, полпроцента, — можно все-таки отнести к элитной категории? Тогда эту элиту, наверное, следует взять с собой в мир cosmicus. Согласен, что необычные мысли семнадцатилетнего паренька, жившего в полном одиночестве, перечитавшего лишь книги лагерной и городской библиотек, кому-то могли показаться наивными. Однако эти мысли, влекущие к новому миру, переполняли меня, и я стремился продвигаться по своему пути дальше. Усилить свой поиск, углубить знания. Но именно обходя вокруг известной столичной библиотеки, я впервые задумался, что вся ненависть к человеческому роду была у меня несколько незрелой, очень личной, никакими книжными трудами еще не обоснованной. «Посмотрим, что нового дадут мне книги в моем главном вопросе, насколько верна моя юношеская концепция, что путивльцы должны срочно прийти на смену кроманьонцам». Впрочем, внушительные объемы московского книгохранилища стали все больше смущать меня. Порой меня охватывало желание вернуться на Казанский вокзал, найти свой поезд, дать два рубля проводнику и провести день на верхней полке общего вагона, а потом вернуться на Волгу, чтобы не подвергать себя разочарованию. Чтобы вдруг не принять сердцем и разумом род людской! Не согласиться с его правом существовать вместе с hоmo cosmicus. Ведь разбитая мечта — самая страшная вещь для увлеченного разума! Но тут я подумал о другом: а что если книги Дома знаний подтвердят правильность моих мыслей и это потребует от меня решительных действий? Не знаю, каких именно, но чрезвычайно смелых, необычных, великих с нашей точки зрения, но чудовищных, исходя из их морали? Если я пойму, что самые умнейшие книги писались не человеками, а случайно попавшими в этот чужой мир путивльцами? Ведь неизвестно, почему на картофельном поле иногда сам по себе вдруг вырастает сочный пшеничный колос! Что, мне придется организовывать вселенский пир с ядом в вине? Нет! Это слишком человеческий прием. Путивлец на такое пойти не может. Я могу согласиться лишь на чудо: например, в один час из двух полов сделать один. Женский или мужской? Нет, лучше женский! Или чтобы все в одночасье постарели! Все человеки стали восьмидесятилетними! А может, наделить священников, мулл, раввинов и брахманов удивительной способностью увлечь всех за собой в потусторонний мир? Это же трюк человеков! Или чудо cosmicus? Нет, это их стиль. Они же веруют! Требуют свободного вероисповедания! Пожалуйста! Или каким-то образом поставить заслон деторождению: одних лишить яйцеклеток, других — сперматозоидов! Или вообще что-нибудь сверхинтеллектуальное: к примеру, ускорить вращение Земли вокруг своей оси в десять — нет, пожалуй, в сто раз. Сутки будут равны 0, 24 часа! Это две с половиной минуты в день, это девятьсот двенадцать минут в год. За восемьдесят лет — средняя европейская продолжительность жизни — пройдет семьдесят три тысячи минут. Переведем на биологическую возможность жизни человеков — значит, за пятьдесят дней они исчезнут. Закончится их ресурс жизни! Или всего на каких-то пятнадцать градусов уменьшить или увеличить температуру на планете. За год-два они вымрут. Или усилить влияние генов ревности, зависти и мести в три, в пять раз. Они перережут друг другу глотки! Или изменить их ген питания, увеличить его воздействие на психику — они посъедают друг друга; или, наоборот, сократить его влияние, нивелировать его атаку на мозг человеков — разовьется дистрофия, и они запропастятся в истории. Как сильно зависят люди от стабильности, гармонии природы! Лишь небольшое, мельчайшее ее изменение — и человеки больше не существуют! Ну что такое пятнадцать градусов плюс или минус, если известны высокие температуры Солнца и низкие, близкие к абсолютному нулю температуры открытого космоса! Я тогда еще не представлял, что придет мне в голову десять, пятнадцать лет спустя. Ужас потряс бы меня полностью перед столичной библиотекой! Можно было бы поседеть в долю секунды! Меня чрезвычайно радовала радикальность идеи «опутивливания» человеков; мне пришлись по душе те взбалмошные мысли о формах и методах исследования homo sapiens, которые я вынашивал; мне было отрадно встречать со стороны людей брезгливое презрение к собственной персоне; мне были по вкусу те мелкие шаги, каторые я начал предпринимать, продвигаясь к заветной цели. Нет, пока в голове никаких четких планов, кроме одного, не было. Мои мозги сверлила главная мысль: быстрее получить знания, чтобы согласно морали путивльцев решить, как поступить с человеками дальше. Ждать их естественного вымирания или интеллектуальным штурмом ускорить этот процесс. Но другая, второстепенная проблема — как же вести себя по отношению к ним сейчас? — тоже не давала покоя. Я продолжал бы себя мучить этими вопросами, если бы вдруг передо мной не оказался музей Валентина Серова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25