– Не твоя забота. Так я уже работаю у вас?
– Ираклии! – Упоров нашел глазами Князя – Нам нужен людоед?
Грузин брезгливо оглядел фигуру Барончика и сказал, не переставая крутить гайки:
– Если вырвать зубы…
– Слыхал – вырвем зубы, если начнешь мутить воду. Иди к Серякину и скажи – я не возражаю. К вечеру перед входом на участок должен быть лозунг. Дай придумаю…
– Русский с китайцем – братья навек! – подсказал Вазелин.
– Уже нет.
– Эйзенхауэра – в БУР!
– Помолчи, Вазелинчик, надо что-то роковое, чтобы мурашки по коже.
– Лично меня от этого трясет, – Ольховский кивнул на теплушку, где висел лозунг: «Коммунизм – неизбежен!», – страшно подумать!
– Боишься, вражина, коммунизма, – торжествовал Зяма, – а как возьмем и построим?!
– Предлагаю: «Мы придем к победе коммунистического труда!», – бросил на ходу Ветров и через плечо уточнил: – Это тоже Ленин.
– Другому такое хрен придумать, – согласился Калаянов. – Ну, что, Борман, съел?! Мы придем, а вас не пустят.
– Решено, Селиван! Иди – рисуй. Без ошибок только!
Вадим встал на гусеницу, рывком вскочил в кабину бульдозера и сел за рычаги.
– Ты хорошо закрепил? – спросил он у Зямы.
Тот сделал кислое лицо – что за вопрос?!
– Тогда отвали!
Бульдозер выбросил синий клубок дыма из торчащей в небо трубы, враскачку направился к полигону.
Упоров бережно опустил клык в грунт и пошел на малой скорости, ощущая тугое сопротивление. Он отработал минут двадцать, подъехав к ремонтной базе, сказал:
– Штука нужная. Мощи не хватает. Но ты молодец, Иосиф!
Упоров выпрыгнул из кабины, а Ираклий его спросил:
– Зачем нам людоед, Вадим? Лишний «сухарь» в бригаде.
– Он с руками. Для нужных людей может нужное сделать. Приближается каше время.
– Барончик – мразь.
– Слыхал, Иосиф? – спросил Упоров Гнатюка. – Скажи своим ребятам, чтобы приглядели. Жалости он не стоит…
Гнатюк кивнул, как будто речь шла о пустячной услуге.
– Очень рад, Семен Кириллович! – приветствовал начальника участка Упоров.
– Напрасно радуетесь, – пробурчал в ответ большой рыхлый человек с роскошной, ниспадающей на плечи шевелюрой, – подводите меня, а числитесь в самых передовых. Сознанье где ваше?
– Как можно? Такого человека!
– Вы же при мне сказали Ключникову, чтобы он подобрал людей для рытья могил, – продолжал брюзжать с детской обидой Семен Кириллович. – Все бригады уже выделили, а Ключников говорит: «У нас нынче никто умирать не собирается!»
– Андрей, – крикнул Упоров, – иди сюда! Ты почему не отправил людей рыть могилы?!
– Так ведь все живы – здоровы, слава Богу. У кого ни спрашивал – никто умирать не собирается.
– О будущем думать надо, заключенный Ключников, – решил показать характер при поддержке бригадира Кузнец, – с перспективой. Нельзя людей хоронить в старых шахтах. Кощунственно!
– А что говорит партия? – ни с того ни с сего спросил Семена Кирилловича Ключник и хитро прищурился точно сам был парторгом. – На последнем Пленуме? А?!
– Что она говорит? – снизил тон начальник участка, обратившись взглядом за помощью к Упорову. Тот только пожал в ответ плечами.
– Вот-вот! Не следите за развитием генеральной линии, потому и не прислушиваетесь к массам культ личности культивируете. Вы член партии?
– Кандидат уже полгода.
Упоров тихонько отошел от беседующих думая что начальник участка – большой трус, а от таких чего угодно можно ожидать. Но людей послать придется как ни крути…
– Кандидат! Тем более надо с массами советоваться. Газеты вы хоть читаете? – у Ключика был искренне озабоченный вид.
– Читаю, – оправдывался Семен Кириллович – когда есть время.
– Значит, у вас – склероз, – зэк похлопал себе по лбу ладонью. – Болезнь есть такая. Ленин им тоже хворал, до того маялся, что забыл, перед тем как отбросить хвост, сказать этим полудурьям, куда нас вести. Они повезли на Колыму. А он наверняка думал про Крым. Склероз! У меня на Мольдяке был кент из воров-идеалистов, так тот на сходках радовался, ну прямо как пионер: «Колыма – самая населенная часть планеты!» Будто это его личное достижение, будто партия здесь ни при чем. Вот такой был задавака. Грохнул его по запарке…
Семен Кириллович вздрогнул, судорожно проглотил слюну.
– Вы же знаете, как это делается?! Ну, не будем говорить о грустном, гражданин начальник. Непременно займитесь материалами последнего Пленума. Принципиальный, взыскательный разговор, вдохновляющее постановление! А Никита Сергеевич! Слов нет. Трудно с ним империалистам…
– Да у меня тут теща приехала, – заныл Семен Кириллович, – как снег на голову!
– О! Это почти война. Вы квартиру-то отремонтировали? Нет! Мы вам кое-что из мебелишки сообразим. Не надо паники, гражданин начальник. Свои люди не должны обижать друг друга отказами. Управимся с могилами…
– Да уж ладно – найду людей. Сниму с водокачки. Чифирят целыми днями и ничего не делают!
– Вы будете большим руководителем, Семен Кириллович, – проникновенно поведал начальнику участка Ключик, – большим! Верите – нет? Предсказал своему участковому трагедию. Все – в масть: пистолет потерял но пьянке. За тот пистолет меня и устроили… Ну, всего вам доброго. Теще привет передайте!
– Непременно, Ключников, непременно, – Семен Кириллович думает о брошенном вскользь предложении зэка, – мне бы в первую очередь – буфетик необходим: вся посуда на полу.
– Буфетик? О чем вы говорите?! Уже изготавливается.
…Зэк – существо чутьистое, несмотря на беспородность, а порой и малограмотность, удивительно тонкое и наблюдательное. Неволя развязывает в нем проникающее тайномыслие. Черное оно, коварное, но существует, и им он нащупывает в другом человеке, допустим, вольном, наличие притаившейся страстишки. Ведь в самой серединочке укрылось, ан нет – распознал. Как удалось, сам себе разъяснить не может, и крадется к ней лунатиком босиком по козырьку крыши. Куда ж тому дикому зверю до стоически терпеливого упорства лишенного судьбы каторжанина!
Все двойное в человеке – ловце: живет в одном мире при строгом досмотре, а играет в другом, без образа, с холодным бесовским расчетом, зряче ориентируясь во внутреннем расположении жертвы, проникая всю глубину ее тайны своим осторожным взглядом.
Вот он заприметил в темноте алмазно-черные глазки страстишки. Мягко поманил без звука, без посул, одним внутренним намерением, чуть погодя, дыхнул на нее желанием ей угодить. Она зашевелилась, поползла на призыв голодной змеей. Вдруг замерла, как навсегда, окаменела. Другой ловец не сдержится – схватит.
(Кто же змею хватает?!) И нет того ловца. Настоящий-то ловец, кому, может, и свобода не дороже самой игры, потерпит, помучается, не отзовется на страсть собственную, будет терпеливо дожидаться взаимности и греть ее, липкую, грязную, поощряя к доверию.
Аркадий Ануфриевич Львов не поделился даже со сходкою: каким чутьем коснулся паршивой склонности к извращениям начальника конвоя Лисина, о котором на Валаганахе говорили – «человек без нервов». Нервы нашлись, страстишка обнаружилась. Вор не пошел сообщать о ней в политотдел Управления, а сказал, передавая туалетное мыло и дорогой одеколон освободившемуся с поражением в правах Тофику Енгибаряну:
– Ты, красивый, сильный мужчина. Ты должен ему понравиться.
Тофик кивнул. Он знал, кому можно возражать…
– У тебя не должно быть срыва. Запомни – ты его любишь. О другом не надо думать.
Воспитанный, сдержанный Аркадий Ануфриевич был на этот раз почти жесток и выражался ясно: он ничего не сможет простить Тофику.
Бывший зэк сумел оказаться рядом с железным майором, а тот не сумел устоять перед искушением.
Страсть выпрыгнула из своего укрытия на волю, опрокинула в нем весь прежний порядок. Настало время тайных свиданий, озорного любопытства, клятв и ревнивых взглядов. Позднее человек без нервов «сел на иглу». Он познал все сладости греха, и когда ему был предъявлен счет, ответил согласием оказать услугу ворам. Не переживая, без маеты и сомнений, как будто ждал этой минуты, чтобы окончательно стряхнуть придуманные сложности, отдаваться целиком пороку. Лисин не юлил перед внезапно объявившимся Львовым, потребовав дать слово вора. Аркадий Ануфриевич дал свое слово, хотя «медвежатник» и не совсем вор, но не принял протянутой руки, плюнул под ноги растерявшегося майора со всем презрением, на какое был способен человек, уже ненавидящий свое создание.
Цель достигнута, победитель уходит оскорбленным…
Тогда-то, в день начала Петрова поста, и состоялся знаменитый воровской побег с рабочей зоны Валаганаха. Колыма замерла. Это тебе не оголодавшее мужичье.
Каждый из девяти бежавших отдаст жизнь с пустой обоймой. У солдат в засадах от страха сводило челюсти, а якуты согласились травить беглецов только за дополнительную водку. У Трех Сестер, так звали три сопки, поросшие низкорослым стлаником, отстреливался Червяк, экономно посылая пули в чекистов из-за каменной гряды. Две из них нашли цель прежде, чем Серякин, тогда еще старший лейтенант, без суеты и истеричного возмущения, кинулся к зэку, расчетливо меняя направление бега. Бежал на смерть, уверенный – разминется. Когда пуля прошелестела рядом с ухом, выстрелил сам. Червяк опрокинулся на стоящую за спиной березу и получил, не надо было дергаться, еще одну в живот.
Остальные беглецы вели себя получше, однако и их перестреляли. Всех, кроме одного…
…Вахтанга Берадзе – красавца из Кутаиси, спасла любовь. Два месяца он жил на чердаке дома полковника Шитова, прислушиваясь к неясным шорохам за дощатой дверью, сжимая рукоятку пистолета, надеясь и презирая свою зависимость от чувства молодой женщины, которая была женой полковника.
Временами овчарка во дворе ловила его запахи, злобно лаяла, не понятая хозяином, вскинув вверх морду.
Дни сменяли ночи, бутерброды с колбасой – рыбные консервы. Он целился в дощатую дверь, когда она вздрагивала. Женщина входила с опущенными глазами, и, видя это чудо с особой воздушной статью, которой отличаются красивые женщины, знающие о своей красоте, Вахтанг думал, что напрасно променял студию на острую профессию вора, клялся, что теперь, если Бог дарует ему свободу, будет рисовать только ее, ту, что бесшумно пересекала расстояние, разделяющее старый диван с чердачной дверью, едва касаясь сухих опилок предназначенных хранить тепло ее семейного очага
Женщина ставила перед ним еду, молча удалялась, унося с собой путаные желания: признательность, сомнения и страх приговоренного к подозрению человека.
Он хотел ее обнять, но боялся снять палец со списка пистолета. Вор ручался, однако не хотел делить мучения на двоих, а женщина жаждала принять эту ношу.
Он считал ее не совсем нормальной, ребенком не вызревшим во взрослого человека, помогающим ему из чувства самоутверждения. Но чем больше Вахтанг думал о ней, тем настойчивей из темной бездны человеческого падения пробивался тихий свет надежды: на спасение грешной души, уже познавшей бескорыстие ближнего, уже готовой ответить на жертву полной взаимностью.
Он считал ее не совсем нормальной… оно любили.
Она была женщиной, космически далекой от земной логики, житейской мудрости скучных людей, как грешный ангел, кружа и ниспадая в глубину порочного желания посвятить свою жизнь этому угрюмому преступнику. Господь терпеливо ждал, покачни я блудничал – и еще не был изречен Его Суд, потоми падение казалось взлетом, овеянным благодатным настроением.
Все овеяно тайной и приятной, но щекотливо острой гармонией, когда взгляды заменяют слова.
…Она была женщиной, космически далекой от земной логики, не забывая при этом уносить с собой ведро с испражнениями беглого вора. Опустив глаза, чтобы не видеть его бессильного стыда.
Ровно через полгода после знаменитого побега черный «ЗИМ» Шитова доставил в Магаданский аэропорт жену полковника и секретного порученца, поразительно похожего на дослужившегося до капитана Христа.
В левой руке офицер держал портфель, опломбированный, согласно инструкции по хранению и перевозке документов, двумя металлическими пломбами, правая находилась в кармане хорошо подогнанной шинели.
…Все обговорено: он должен застрелить, если будет опознан, вначале таможенника, затем – ее и себя. "Так они решили, еще не связанные звучащими клятвами любви и физической близостью. Каждый уже прошел свое личное испытание, стал причастником преступления общего, имя которому было – любовь. Следующее, опять же совместное, могло кончиться смертью. Они, однако, рискуют с таким естественным спокойствием, точно счастливые жители Будущего Небесного Града.
Слепцы…
– Здравствуйте, Вера Игнатьевна! – козыряет молодой женщине таможенник в засаленном френче и с положенной для начальства улыбкой.
– Здравствуйте, Липатов! Капитан Зафесов выполняет поручение полковника Шитова. Вот его билет и поручение.
– Зафесов? – Таможенник наморщил лоб, вспомнил: в каком журнале значится эта фамилия, раскрыл и попросил расписаться в графе вылета.
Подписи совпали. Сомнения остались. Без причины. И женщина это заметила. Она сказала несколько раздраженным голосом:
– Полковник срочно выехал в Сусуман с московскими товарищами, просил обеспечить порученцу приличное место в самолете. Найти полковника в Сусумане можно по номеру прииска «Коммунар». Звоните!
– Ну, что вы, Вера Игнатьевна! В краску меня ввели.
Они стояли на пороге смерти, были удивительно красивы какой-то вдохновенной красотой. Но почему-то этому факту старый служака не придал значения.
Возможно, он никогда не любил или любил что-нибудь преходящее: службу, Сталина, Коммунистическую партию, те же тихие пьянки после работы в обществе жены, старшины Пидорко, приглашенной на должность вахтера.
– Ах! – говорила она, заламывая пухленькие ручки, совсем как Сильва из Хабаровской оперетты. – Что делаю?! Что делаю?! – Я старая больная женщина!
Эта фраза повторялась неизменно при каждом новом свидании, когда бдительный Пидорко уходил на внезапные проверки подчиненных, зажигая в Липатове тоже опереточное чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61