По-прежнему потрясая пистолетом, он махнул им в сторону проворно одевающегося Сканлани и Гонкальвеса с его по-миножьи широко раскрытым ртом – само капризное недовольство.
– Тофик, старина, наши гости как раз прощаются. Ты ведь, если я правильно помню, должен подбросить их до Дейр-эз-Зора, где вас ждет ночлег. В темноте, да по бездорожью, да добрых шестьдесят километров по прямой, как верблюду лететь; по-моему, тебе неплохо бы отбыть в ускоренном темпе. – Только сейчас Свиттерс и Домино заметили, что пахомианки сгрудились вокруг аббатисы.
Как только выяснилось, что Красавица-под-Маской пострадала не то чтобы серьезно, Свиттерс лично проводил итальянца и португальца к воротам. Первый кипел безмолвной яростью, второй громогласно изливал обвинения и угрозы. Пока Свиттерс забирал из машины свои вещи, подбежала Домино и потребовала, чтобы тот оставил ватиканской делегации свой номер телефона и электронный адрес. Она, дескать, очень сожалеет, что ситуация вышла из-под контроля – по ее словам, виноваты обе стороны, – и настоятельно просит связаться с ней и с аббатисой, когда страсти слегка поостынут. Возможно, говорила Домино, им удастся прийти к взаимоприемлемой договоренности.
Едва «ауди» тронулся с места, Домино свирепо воззрилась на Свиттерса – и не только потому, что расслышала, как тот обрабатывает несколько озадаченного Тофика, чтобы тот включил в следующую плановую доставку товара в монастырь щепоть гашиша.
– Ты, маньяк психованный, – бушевала она. – Твоя безответственная перестрелка в лучшем стиле мачо изувечила мою тетушку!
В ужасе при мысли о том, что, возможно, причинил Красавице-под-Маской непоправимый вред, Свиттерс со всей доступной ему скоростью покатился в лазарет, где его горе и чувство вины слегка поутихли, едва он узнал сущность так называемого увечья. Срикошетировавшая пуля оцарапала нос престарелой аббатисы, аккуратно срезав у самого основания миниатюрную китайскую гору ороговевшей плоти, фиолетовую вирусную цветную капусточку, двойную бородавку Божью, что торчала там вот уже не первый десяток лет.
В ту ночь в оазисе спать почитай что и не ложились. Даже скотина беспокоилась и нервничала. Сестры возбужденно щебетали, а Красавица-под-Маской, хотя, как ни странно, боли вообще не чувствовала, пребывала в состоянии шока от операции столь неожиданной и безыскусной.
– Ничего не поделаешь, придется вам привыкать к тому, что вы снова стали желанной, – сказал Свиттерс аббатисе. – Ну не замечательно ли это – вернуть себе красоту на планете, которую систематически уродуют и загаживают? А знаете, моя матушка всегда хотела, чтобы я стал хирургом, специалистом по пластическим операциям. Это бы ей целое состояние сэкономило на лифтингах да подтяжках.
Со своей стороны, Домино, даже намазывая его исцарапанную щеку йодом, продолжала дуться. Да, она и прочие сестры не просто приняли его покровительство, но настойчиво о таковом просили, – и однако ж в ее глазах напасть на официальных представителей Ватикана (и не важно, что таковые вели себя авторитарно и агрессивно) со смертоносным оружием в руках было отвратительной, антипахомианской жестокостью. На это Свиттерс ответствовал, что «напасть» – это некоторое преувеличение. И рассказал ей одну историю.
Историю, в свою очередь, поведал ему Бобби Кейс, а он выслушал таковую от одного из «мудрых ребят из числа стариков». Случилось так, что в стародавние времена один святой человек, бодхисатва, шел себе по сельской местности в Индии и набрел на кучку бедных, обеспокоенных пастухов и их изнуренные стада. Пастухи стенали, скрежетали зубами, заламывали руки; когда же бодхисатва спросил их, в чем Дело, они указали в сторону горной гряды. Чтобы перегнать стада на зеленые, изобильные пастбища по другую сторону гор, им нужно было пересечь узкий перевал. Однако на том перевале устроила логово гигантская кобра, и всякий раз, как пастухи там проходили, змея нападала – и вонзала свои длинные ядовитые зубы в плоть как животных, так и людей. «Мы никак не можем перейти через перевал, – жаловались пастухи, – и в результате наши коровы и козы голодают, голодаем и мы тоже».
«Не тревожьтесь, – отозвался бодхисатва, – я вам помогу». И он поднялся на перевал, и ударил посохом перед входом в логово, и прочел кобре такую лекцию, что не скоро забываются. До глубины души пристыженная, раскаявшаяся змеюка пообещала, что никогда, никогда больше не станет кусать ни пастухов, ни их подопечных. Святой человек поблагодарил ее. «Когда ты клянешься, что в будущем не станешь нападать на прохожих, я тебе верю», – промолвил он и пошел своим путем. Примерно год спустя бодхисатва снова проходил тем же путем. Еще издалека он увидел пастухов. Вид у них был довольный и счастливый, скот жирел и благоденствовал. Бодхисатва решил взглянуть и на кобру и похвалить ее за благонравие, но, хотя он долго стучал посохом о камни, ответа ему не было. «Наверное, змея переселилась в другие места», – подумал он и уже собрался уходить. В этот миг, однако, он услышал в глубине пещеры слабый стон. Бодхисатва протиснулся внутрь – и обнаружил кобру в состоянии весьма жалком. Тощая, как обрывок бечевки, избитая, как буксирный канат, она лежала на боку, уже изготовившись к смерти.
– Да что с тобой случилось? – вопросил гуру едва ли не со слезами.
– Ах, – отвечала кобра еле слышно, – ты заставил меня пообещать никого не кусать. Так что теперь все, кто проходит через перевал, бьют меня палками и швыряют в меня камнями. Тело мое изранено и в синяках, и я уже не в силах выползти из логова на поиски воды и пищи. Я стражду, я горюю, но, увы, я никак не могу защитить себя – ведь ты постановил, чтобы я не кусалась.
Бодхисатва потрепал бедолагу по голове.
– Верно, – согласился он, – но я же не запрещал тебе шипеть.
Смысл истории от Домино не укрылся. Вскорости она простила Свиттерсу его шипение. Она по-прежнему считала, что шипел он чрезмерно, более того, черпал в шипении неподобающее удовольствие, – но Домино была не из тех, кто надолго засиживается в затхлых подвалах обиды. И тем не менее ее отношение к нему резко изменилось. И если он легко списал бы эту перемену на свою бесцеремонную стрельбу или на случайное удаление нароста Красавицы-под-Маской (если он смог лишить аббатису щита, за которым она укрылась – ее сверхъестественной бородавки, – так не может ли он тако же выгнать Домино из-под укрытия ее сверхъестественной девственной плевы?), он инстинктивно почувствовал, что она стала другой, еще до того, как пальба началась. Так что когда Домино объявила, что их петтинговые сеансы в башенной комнате закончены, Свиттерс не слишком-то удивился.
– Я развлеклась на полную катушку, – пояснила она, – и спаслась относительно невредимой. Наверное, я со всей ответственностью могу заявить, что если еще когда-нибудь предамся подобным забавам, то только под эгидой брака.
– А я для твоего супружеского ложа кандидат неподходящий?
Домино не сдержала улыбки.
– Если это предложение руки и сердца, обещаю рассмотреть его должным образом.
Свиттерс предпочел не развивать тему дальше – возможно, из опасения разбудить бесенка; и она вроде бы не возражала. Им было о чем поговорить и помимо этого, и на протяжении последующих четырех месяцев – в течение которых едва ли не каждую неделю имели место быть затяжные и порой весьма желчные переговоры с Ватиканом по электронной почте – они беседовали с тем же пылом, с каким некогда целовались. Если кто-то из них – или даже оба – и находили разговор неудовлетворительным заменителем, они о том умалчивали.
Разговоры начались следующим же утром после достопамятного происшествия, когда, под сенью одного из ореховых деревьев, Домино придирчиво допросила его, с какой стати Церковь вообще прислала доктора Гонкальвеса и Сканлани за фатимским пророчеством.
Большая часть брифинга сводилась к чистой воды догадкам – сведению воедино обрывков информации, оброненных Гонкальвесом, в сочетании с интуитивным ощущением ситуации в целом, – но в последующие недели, когда обнаружились многие дополнительные факты, правота Домино вполне подтвердилась, хотя надо отметить, что вся история как есть прояснялась крайне медленно и во всех подробностях, видимо, не станет известна никогда.
В силу неведомых причин Фанни, сбежав из оазиса, отправилась в паломничество в Фатиму, в сельскую Португалию. Там, подпав под влияние того самого места, якобы ознаменованного самыми драматичными видениями Пресвятой Девы Марии за всю историю человечества, Фанни попросила аудиенции у епископа соседней Лейрии. Со временем ее приняли. Епископ хорошо знал о причастности своего предшественника к третьему пророчеству Богородицы – о том, как он прятал документ в сейфе с 1940-го по 1957 год, когда по распоряжению Папы Пия XII он лично привез его в Рим; и о том, как три года спустя он отправился помогать Папе Иоанну XXIII с переводом текста. О чем нынешний епископ понятия не имел, так это о том, отчего ватиканские власти так никогда и не обнародовали содержания пророчества. Слухи до него доходили, но епископ считал, что не его это дело. И все же рассказ лишенной сана монахини-ирландки его немало заинтриговал: епископ счел по меньшей мере вероятным, что Церковь почитала пророчество уничтоженным и что печально известная аббатиса Пахомианского ордена вполне могла, через своего покойного дядю, заполучить в руки единственную сохранившуюся копию.
Одно дело – заинтересоваться, другое – начать действовать. Если Папа Иоанн в самом деле сжег пророчество и, как он думал, единственные копии такового, он, верно, поступил так в силу самой что ни на есть веской причины. И Ватикан, вне всякого сомнения, с его решением согласился бы. И вряд ли возликует при вести о том, что перевод кардинала Тири был спасен из пещи огненной. А Рим испокон веков славится традицией убивать вестников – будь то в буквальном смысле или же в переносном. С другой стороны, если уцелевшая копия действительно существует, не должно ли Ватикану об этом знать? Особенно если текст находится в руках такой опасной личности, как аббатиса Кроэтина?
В конце концов епископ дрожащей рукой набрал номер того кардинала в Риме, в чьи обязанности входит рассмотрение чудес и явлений. Он пересказал все, что услышал от Фанни, – и стал ждать официального отклика. Каковой последовать не замедлил. Со времени звонка не прошло и недели, как кардинал перезвонил епископу и сообщил ему, что история Фанни суть кощунственная мистификация и таковую должно отбросить и забыть.
Однако склочница Фанни так просто сдаваться не собиралась. Она отправилась к сестре Лусии – которой на тот момент шел девяносто второй год и жила она опять в Португалии. К вящему изумлению всего ее окружения, Лусия, живущая затворницей, ирландку тем не менее приняла. Оставшись с ней с глазу на глаз, Фанни пересказала свою историю, и едва она принялась декламировать третье пророчество (за долгие годы пахомианки невольно заучили его наизусть), как церебральное окостенение пошло трещинами, с аксонных окончаний мнемонических нейронов осыпалась ржавчина – и в престарелом мозгу синапсы, что бездействовали вот уже многие годы, если не десятилетия, запульсировали, зашипели, затрещали и заискрились. Скорешились с другими синапсами – а в следующий миг старуха, неожиданно для себя самой, уже повторяла за собеседницей каждое слово того судьбоносного предсказания, что сама же приняла по воздушным каналам над чудесным лугом в 1917 году и записала для предполагаемых потомков в 1940-м, – те самые слова, что, как сама она предостерегала, «одним принесут радость, а другим – горе».
Пару раз в прошлом сестра Лусия уже вежливо изъявляла разочарование в том, что Церковь так и не попыталась «посвятить России Ее Пренепорочному Сердцу», как наставляла Пресвятая Дева Фатимы во втором пророчестве, и что третье пророчество Церковью вообще не признано. Однако Лусия в жизни не выходила из роли покорной служанки. Она всегда послушно смирялась с властью ватиканских отцов. Однако даже в своем преклонном возрасте она имела представление и о всемирном возрождении культа Девы Марии в целом, и об интересе к Фатимской Деве в частности. Более того, подобно Свиттерсу, она не осталась невосприимчива к ирландскому обаянию Фанни. Так что за один лишь вечер, попивая разбавленный водою портвейн в солнечном португальском садике, беглая пахомианка с легкостью убедила девяностолетнюю монахиню в том, что настало время выполнить пожелания Пресвятой Девы и ознакомить человечество с ее увещеваниями и предостережениями, будь то в сотрудничестве с Ватиканом или без такового.
Как Фанни, так и Лусия знали, что на начало июня в Амстердаме назначена важная конференция под названием «Современные католички»: съезд монахинь и мирянок, учительниц, писательниц и заинтересованных верующих, объединенных нарастающим духом сопротивления репрессивным женоненавистническим практикам и установкам, действующим в рамках их Церкви. Устроители конференции исходили из того, что непреходящая враждебность Церкви по отношению к женщинам ставит под угрозу их религиозную жизнь и, в силу незыблемого запрета на искусственные противозачаточные меры, их жизнь как таковую. Представители Синей армии, крупнейшего и наиболее известного из современных культов Фатимы, объявили о своем намерении приехать, и Фанни без труда внушила Лусии, что июньский съезд в Амстердаме – просто-таки идеальное место и время для обнародования содержимого тайного, третьего пророчества перед людьми, для которых Богородица таковое и предназначала. В силу причин как политического, так и религиозного характера, рядовые участники конференции «на ура» воспримут вести из уст Девы Марии, что до сих пор, по всей видимости, патриархами замалчивались. Да они все воспримут «на ура», не важно, верят ли они про себя или нет, что Дева Мария в самом деле являлась в Фатиме, а уж Синяя армия будет просто счастлива:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77