За столом было как-то бесприютно. И становилось все тревожнее.
Прошло довольно много времени. По крайней мере, дети, укрывшиеся флагом с Бобом Марли, успели сочинить до конца сказку про величайшего исполнителя реггей. Сказка вышла мрачной и заканчивалась гибелью героя в снегах России.
Мы в сгущающейся тишине прислушивались к этой душераздирающей истории. И как раз в тот момент, когда, прикрытый медвежьей полостью, Боб Марли синкопированно пел свое завещание, внутренняя дверь клуба открылась. А жаба на перилах предостерегающе квакнула. Если честно, я бы на ее месте сделала то же самое.
Из двери вышел на удивление низкорослый индеец. Я бы даже сказала, что он был карликом, если бы не боялась, что это будет банальностью в условиях все более нахмуривающегося триллера.
Индеец подошел к нам и что-то недружелюбно сказал. По-индейски, разумеется. Кто-то из наших, желая разрядить обстановку, легкомысленно развалился на стуле и заказал пить. Чтобы как-то внедрить в сознание зловещего карлика, что он не герой триллера, а бармен. Но индеец не поддался на эту дешевую провокацию. Он продолжал что-то говорить на своем гортанном языке. Он говорил так долго, что не оставалось сомнений: он тренирует свои голосовые связки, потому что ему нечасто приходится встречать собеседников. Собеседников на индейском. Еще он выразительно помахивал рукой в сторону выхода.
А потом он развернулся и исчез за своей дверкой.
Мы для приличия еще посидели. Без всякого результата. Мы хотели показать друг другу, что еще верим в историю про офигительный ямайский клуб на горе.
А потом мы сорвались с места. Мы побежали дорогой, которой пришли. Мы даже попытались поймать машину, но она промчалась мимо, не останавливаясь, только ослепив. Если честно, я на ее месте поступила бы так же. Потому что место было глухое, а дорога к столь со вкусом сделанному клубу – нехоженая. Это теперь сильно бросалось в глаза.
И тут один из наших детей замер как вкопанный. Этот ужасный ребенок сказал, что никуда не пойдет. Потому что забыл в гамаке сумочку. И за ней непременно надо возвратиться.
Как ни печально в том признаваться, это был мой ребенок. Моя несносная малолетняя дочь. И по всему выходило, что за долбаной сумочкой из банки кока-колы, за этим вырожденцем мира глобализма придется переться мне. Я нервно пообещала изготовить этому ребенку такую же сумочку. Но этот ребенок уперся.
Когда мы зашли на веранду, везде гостеприимно включился свет.
– Быстрее!!! – завопила я.
Но дочь и без меня нервно шуршала в недрах гамака. Потому что, хоть и была мала, понимала, что к чему. Она читала про Карлика-Носа и про бедных Гретхен и Гензеля.
Когда мы сбегали со ступенек, она невинно спросила меня: «А ты кем предпочла бы стать на ближайшие сто лет – индейцем или жабой?»
Один из наших сказал, что этой дорогой не пойдем. Спустимся с другой стороны горы. Потому что там быстрее. И там есть признаки человеческого жилья. Там и вправду был щелястый забор. А сквозь забор виднелись призывные проблески костра.
Когда мы пробегали мимо, нам было прекрасно видно костер и тех, кто вокруг него расположился.
И тогда мы побежали быстрее. Мы все время скатывались, потому что бежали под гору, потому что бежали в сандалиях и потому что земля осыпалась. Мы очень сосредоточились на дороге и совсем не обменивались впечатлениями.
И только ребенок, не так давно обретший сумочку ценой немыслимого личного героизма, вдруг спросил в кромешной темноте:
– А почему эти люди, которые жгли костер, такие странные? Почему они были целиком замотаны в бинты? Прям с головой?
– Так! – завопил один из тех, кто относился к мужской части нашего арьергарда. – Что за чушь!
Еще он сказал, что это все от безделья. Если бы мы работали, как обычно и бывает в тропических странах, то нам бы все казалось раем. Как это неоднократно бывало.
И он, например, завтра же поставит камеру. Чтобы создать иллюзию работы. Он поставит камеру на целый день, потому что он оператор, мать вашу!
Мы почтительно замерли на осыпи. Мы поняли, что ему ничего не остается, как собрать рудиментарные остатки европейской логики и выставить их перед неведомыми эскападами непредсказуемого восточного морока. Но мы не знали, насколько далеко зашел этот человек в своей европейской фронде.
А он взял и сказал, что камеру на целый день он поставит не где-нибудь. Он сказал, что он заберется на гору и поставит ее около бара. А сам притаится в болоте.
– Нет! – закричали мы.
Потому что некоторые из нас имели к этому человеку какое-то отношение, другие возлагали надежды на какие-то отношения, а основное большинство просто отдавало себе отчет, что мы и так потеряли много народу. Как это и было предсказано в книге «Пляж», написанной по мотивам этого острова…
Когда мы, наконец, добрались до Брайана, то были так измотаны, что Брайан пошел на неслыханные уступки. Он пожарил нам яичницу.
А потом сильно удивился нашим расспросам.
– Какой клуб на горе? Нет там никакого клуба. И?никогда не было.

Ракшасы-2

Понятно, что на зловещую гору мы больше не ходили. Ее объезжали на своем мопеде даже молодые. Хоть они отвалились от нас вовремя и избежали индейского морока, но слухи о ракшасах глубоко затронули их сознание.
Как ни прискорбно об этом говорить, гораздо глубже, чем нам хотелось. Потому что нам вовсе не хотелось, чтобы ракшасы внедрились в сознание молодого и там окопались. А они это сделали. Что было видно невооруженным глазом.
Молодой стал нас «социализировать». А это сильно попахивало бесовством. Потому что социализация в таких местах – как пробка от шампанского в Сахаре, правда. Кроме того, мы вполне нашли себе применение, компромиссное с западным образом жизни. Потому что человек, бывший оператором по ту сторону желаний, все-таки настроил камеру и стал снимать цейтрайфер. Он снимал целыми днями цейтрайфер облаков. А ночью мы эту съемку с большим интересом просматривали.
Молодой не поддался на эту уловку. Он входил, бодрый после утренней поездки и завтрака в настоящем ресторане райцентра, и не давал нам покоя. Возможно, он не хотел, чтобы мы слились до неразличимости с пассивным окружающим миром. Потому что он знал: нам придется вернуться в социум – он хранил наши обратные билеты. Полагаю, он хотел нам добра.
Но добро и зло амбивалентны, как утверждается в религиозных постулатах этой страны. И не врется!
Действия молодого ракшаса походили на кошмар. Он придумывал экскурсии и осуществлял их.
Он заманил нас в кузов джипа и при помощи недоумевающего тайца доставил на ферму слонов. Молодой сказал, что слоны – это основа животноводства и туристического бизнеса этой страны. Слоны не походили на своих стразовых собратьев из сувенирной лавки (оказавшейся, естественно, тут же на ферме). Слоны какали, посыпались пылью и очень неохотно (хоть и по-буддистски покорно) подставляли спины для катания туристов. Они были базисом курортного бизнеса этой страны вместе с трансвеститами и временными женами и должны были отрабатывать карму.
От поездки на джонках (которую наш ракшас расхваливал с демоническим восторгом) мы решительно отказались. Мы перешли к открытому бойкоту сансары. Этот бойкот напоминал бойкот травой сенокосилки.
Молодой дошел до такой степени демонической безнаказанности, что разбудил нас в пять утра и сказал, что машина подана. Вообще-то мы машину не заказывали. И таец был никакой. Слава богу, что он был тайцем, а то бы он озверел. Наш товарищ взял нас тепленькими, спросонья. Мы, подобно тайцу, не имели никаких моральных сил, чтобы озвереть. И в эту рань он попер нас в райцентр. Потому что хотел показать нам особенности национального быта. Он хотел показать нам, как здесь жарят креветок в каком-то самоваре. Мы, не приходя в сознание, сфотографировали его на фоне самовара, сильно уповая, что отработали свою карму, в отличие от слонов.
Увы.
Наш товарищ сказал, что у нас есть прекрасная возможность посмотреть все ваты этого острова. Раз уж мы на этом острове так прижились.
– Все?!!
– Это по дороге домой, – уламывал хитроумный ракшас.
Мы согласились. Мы помнили, как удачно избавился в вате от подобной напасти наш товарищ Брайан. Которому теперь никто не мешает вести асоциальный образ жизни внутри необитаемого, как провинциальный ват, клуба.
В большинстве своем ваты располагались в самых замысловатых местах. Было совершенно ясно, что сюда никто не захаживал, кроме нас. Это было в духе страны: крашенных золотой краской Будд никто не донимал. Их оставили в покое и избавили от впечатлений в их просветленном бессмертии.
Но в одном вате мы застали праздник. Там народ веселился от души и кушал за длинными столами. Милая дама, приплясывая, подошла к нам и просила присоединяться. Она сказала, что это праздник ее папеньки. Передавайте поздравления папеньке, сказали мы, отступая. Но милая дама сказала, что у нее нет этой суетной возможности – что-то такое передать ее дорогому отцу. Потому что отец ее вчера помер. И собственно, по этому поводу они тут и отжигают. Мы умоляюще посмотрели на нашего ракшаса:
– Слушай, есть еще какие-нибудь ваты?
Очень уж нам было неловко веселиться по поводу человека, которого мы знать не знали и который, соответственно, не успел сделать нам ничего плохого.
Молодой понял ситуацию, молниеносно извлек из кармана карту и радостно крикнул:
– Есть!
Это был аутентичный ват в дальней деревне. Деревня была в сырых джунглях, по настилам бегали полчища муравьев. Некоторые из муравьев имели глупость забегать в гигантские плетеные корзины. Там их склевывали куры. Мы даже поозирались: не завалялась ли где-нибудь поблизости тайка с рыбой, которую мы выронили из джипа в день приезда. Тут было несколько таек, но идентифицировать их не представлялось возможным. Они все были пожеванными жизнью, одетыми наперекосяк и равнодушными к деталям этого некомфортабельного мира.
Ват стоял на отшибе. Прямо напротив золоченого Будды, принаряженного в самые роскошные тряпки из местного сельпо, был стол для пинг-понга. Два тайца азартно убивали на нем пластиковые мячи. То есть, если не успевали отбить, свирепо приколачивали их ракетками. Как насекомых. Мы выстроились в линию, уважительно относясь к обрядам местных прихожан, и терпеливо дождались конца партии. Тогда один из тайцев положил ракетку и призывно свистнул. В ват вошел старец в желтой драпировке. Старцу стукнуло уже, наверное, лет сто. Он был так высушен, что казался резьбой по дереву. Старец с достоинством сел рядом с Буддой. Будда выглядел более светским в своей пестрой мануфактуре. И однозначно более откормленным.
Старик внимательно оглядел нас. И поманил к себе ракшаса.
«Вот, – злорадно подумали мы, – наконец-то!»
Но выбор старика был не порывом к экцорцизму, выбор был меркантильным – в отличие от нас всех, у молодого в руках угадывался бумажник. Молодой пожертвовал старцу денег, старец вложил что-то в руку молодому, а потом как ни в чем не бывало включил черно-белый телевизор, случившийся за статуей Будды.
– Я тоже такое хочу, – завопил, перекрикивая телевизор, один из наших детей. Увы, это был мой ребенок. Мне пришлось полезть в карман за кошельком. Мой жест привлек внимание местного святого. В обмен на небольшие деньги он тоже вложил мне что-то в руки. Он сделал это заговорщицки, будто играл со мной в «колечко, колечко, выйди на крылечко». Я отошла с добычей подальше и начала ее рассматривать. Будда! Но, боже мой, до чего же крошечный! Он был вырезан на косточке от какого-то фрукта, типа финика. И у него все было. И ручки! И ножки! И даже глаза угадывались!
Местный святой смотрел на нас выжидающе. Мы нервно почесывались и переминались на босых ногах.
Потому что мы были профанами в местных обычаях, варварски вторглись в своеобразную религиозную культуру, а что делать после вторжения – не представляли.
И тогда меня осенило! Я поняла, что этот Будда на финике – что-то типа просвирки в православных храмах.
Я решила, что закинуть Будду в рот, как семечку, и легкомысленно схрумкать будет не так торжественно. И?тогда я как можно медленней и уважительней поднесла врученного мне Будду ко рту и почтительно откусила ему голову.
Святой выпучил на меня глаза.
Молодой сзади мученически застонал. (Наверное, все-таки не ракшас. Раз так переживает за религиозные святыни, подумала я.)
Во рту появился явный привкус глины.
Я остолбенело рассматривала крошечный огрызок Будды на ладони и судорожно думала, что придется объясниться.
Потом подняла глаза на святого и, показав на свой пищевод, сказала: «Будда внутри каждого из нас».

Бангкок

Про Бангкок мне сказать решительно нечего, кроме того, что он стал последней каплей. В Бангкоке мы разосрались окончательно и бесповоротно и, уже не скрывая, тыкали друг другу пророческую книгу «Пляж». Книгу про людей, которые хотели создать рай, а создали ад.
Этот ужас начался, естественно, с молодого. Он сказал, что еще в Москве заказал билеты до столицы, а в столице – лучшую гостиницу. Потому что ему хотелось сделать нам подарок накануне Нового года. Ему хотелось расширить наши горизонты.
Мы страшно обиделись. Он вел себя с нами, как с несовершеннолетними недоразвитыми преступниками. О?чем мы ему и сказали.
Тут он обиделся в свою очередь. И раздал нам наши билеты, документы и деньги. Раз мы такие самостоятельные. В самолете до Бангкока он с нами не разговаривал (а может, мы с ним, теперь уже трудно восстановить события). В аэропорту он по привычке кинулся искать утраченный кем-то из наших багаж. Но мы ему достаточно дерзко сказали, что сами с усами.
На молодых было страшно смотреть. Они чуть не плакали от страха. Они представляли, что с нами случится. Жена молодого (которую мы знали с самой лучшей ее стороны в доматримониальные времена) напоследок сказала, что в Бангкоке всех разводят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35