В основе замысла и расчета лежат два святейших геральдических исключения: Герб Океании – серебряная четырехлучевая звезда в золотом поле, герб императоров – восьмилучевая золотая звезда в серебряном поле; стало быть, императоры, Усаги Смелый, а вслед за ним и Рабари Первый, отягчая златыми коронами серебряную главу на щите у награжденных маркизов, сознательно шли на кажущееся нарушение…
– Демоны тебя раздери, Санги! Я ведь лично помню, как это случилось! Усаги был пьян в тот день, да будь и трезвый – он не то что в геральдике, он грамоты толком не знал!
– И Его Величество Рабари – тоже был пьян и неграмотен, да?
– Нет, ты меня не путай. Рабари был и учен, и трезв, но у него голова от превеликих забот шла кругом в эти его первые дни правления, вот он и брякнул, не подумав. И то утро я весьма неплохо помню, с самого близкого расстояния. А потом уже Рабари постеснялся отменять принятое решение, как бы спрятал свою оплошность за предыдущую. Вот как дело было, Снег, дружище. Единственная туга, что никто, кроме меня, подтвердить сию истину не может.
– Погоди… А храмовые свитки, свитки Дворца? Уверен, если все их тщательно изучить, все до единого, то наверняка где-нибудь…
– Нигде, я проверял. Ни одного свидетельства, ни устного, ни письменного от древних тех объяснений не осталось.
– Ну, а раз так, если никто подтвердить не может, ни устно, ни письменно, то истиною, бесспорною, причем, будут служить мои рассуждения, для потомства в свитке запечатленные.
Санги Бо засмеялся, до икоты довольный, что ему удалось утереть нос самому Зиэлю, ибо сие – почти невозможное достижение для смертного.
Ухмыльнулся и Зиэль, которому показалось забавным столь ясное и наглядное подтверждение его собственных мыслей об относительности истин людских.
– Да подавись ты, и рассуждениями, и свитками, и самою истиной. А ну как через денек-другой не останется на Земле человеческого потомства, годного к воспроизведению? И жди тогда, покамест цуцыри читать научатся! А, Санги?
Санги Бо вместо ответа развел руками и подлил себе из котелка в кубок бурлящую розоватую жидкость.
– Что молчишь? Кстати, как считаешь: правильно я сделал, что Лину не показался? Мне, признаться, было завидно смотреть на вашу взаимную радость. Я ведь ему тоже не чужой!
– Правильно ты все сделал, Зиэль, совершенно правильно: зачем лишний раз мальчишке ум бередить?
– Вот и я так посчитал. Говорят, он в неплохого колдуна вырос, твоими чаяниями?
– Кое-какие способности есть, – осторожно откликнулся Снег, почему-то совсем не польщенный похвалами Зиэля.
– Еще бы, при такой-то умелой матушке, да с таким наставником… Я, грешным делом, удвоил против обычного магический панцирь, именно для того, чтобы ни он, ни его зверушки меня не обнаружили.
– Угу. А Гвоздик-то учуял.
Зиэль поперхнулся своей порцией взвара, затем сморщился и вылил остатки на землю.
– Ну и гадость же ты пьешь! С чего ты взял, что охи-охи меня учуял?.. Погоди, бороду протру, а то она вся на лысо вылезет от твоего варева…
– С того и взял, что он подошел и опрыскал тебя, пометил. Как доброго знакомого.
– Что ты врешь, выдурь старый! Где это он меня пометил???
– Не тебя, а когда ты камнем был.
– Все равно врешь! Не мог он меня коснуться, ни сам, ни отходами своими. Ни даже дыханием, чтобы ты знал! Вот за что я вас, людишек, и не люблю: всегда норовят гадость ближнему смастерить, и сказать, и сделать… и карман изнутри пометить – только подставь!
Зиэль несколько мгновений уничтожающе смотрел на хохочущего Санги Бо, потом встал и подошел к небольшому кусту ракиты. Стоило ему прикоснуться к ближайшей из веток – а это уже не куст: здоровенный конь, оседланный и взнузданный, мастью – серый в яблоках.
– Выпью-ка я винца, вместо того, чтобы порубить на мелкие куски некоего старца, выжившего из ума весельчака, – сообщил Зиэль коню и вынул из седельной сумки небольшой узкий кувшин.
– Будешь, Санги?
– Нет, я в военном походе. Я лучше взварчику.
– Отравчик у тебя, а не взварчик.
– Меня устраивает. – Санги Бо, видимо, устал смеяться и теперь смирно сидел спиной к костру, покачивая кубком с остатками взвара в нем. Смотрел он, вроде бы, и на Зиэля, но, в то же время, как бы и сквозь него, туда, на восток, на неровные желто-красные дали, дрожащие в робком мареве осеннего полдня. Лицо его, худощавое и всегда бледное, ныне осунулось и побелело еще больше, холодный взор, обычно непроницаемый для чужого любопытства, казался смягченным, чуть ли не растерянным…
– Боишься, святой отшельник Снег?
Тот, кого попеременно называли то Снегом, то Санги Бо, немедленно вынырнул из задумчивости, взор его стал прежним, внимательно-холодным. Помолчав еще самую малость – ответил, правильно поняв, о чем спрашивает Зиэль:
– Смотря чего. Смерти своей, старости – не боюсь, переболел этим страхом. За судьбы мира обидно.
– За судьбы ми… – Зиэль, не глядя, бросил за спину опорожненный кувшин и захохотал звонким басом. – Нет, это просто день веселья у нас с тобой: то я тебя смешил, то ты меня потешаешь! Что тебе до судеб мира? О себе думай! Ты закончишься – и весь мир вместе с тобой. Ну… разве что я тебя буду иногда вспоминать. Вот и все, вот тебе и судьбы… хы-хы… мира, понимаешь!
Снег поднял голову и даже когда собеседник перестал смеяться, взора перед ним не опустил.
– Мира. Белого света. Мне горько осознавать, премудрый Зиэль, что все это может закончиться одним ударом судьбы. Да. Завершится Моревом – и впору спросить себя или богов: какой смысл был во всем этом??? В истории, в осеннем полудне, в умении читать и запечатлевать на свитках мысли свои, в радости семейного бытия, в зодчестве, в любви, в наблюдениях за звездами… В битвах, в созерцаниях…
– Отвечу, дорогой Санги: ровно никакого. И сейчас в мировом бытии смысла нет и после Морева не будет. Это я тебе со всей ответственностью заявляю, как человек поживший, с опытом.
– Да, я помню, ты уже говорил все это.
– Но, между прочим, ты богохульствуешь сомнениями своими.
– Мне не привыкать.
– Винца? Выпей, Санги, сразу полегчает, отпустит. А может еще и в пляс пустишься!
– Нет, я в походе. Кстати…
– Да?
– Зачем тебе шутейство, зачем ты суешь руку за вином в пустую сумку? Не проще ли наколдовать вино не кривляясь? Наколдовать, или… не знаю, как ты это делаешь…
– А хотел бы, чтобы я тебя научил так же уметь? Без маны, без нудных заклинаний, одним усилием воли?
– Хотел бы.
– Нет, Санги, дорогой! Нет, не получится. Не обижайся, просто для такой волшбы у тебя сил и знаний маловато.
– Именно у меня?
– И у тебя, и у Лина, и у Его Величества, и у светлейшей княгини Ореми, и даже у великого мага Татени Умо.
– Это еще кто такой?
– Величайший колдун из восточных земель империи. На днях его увидишь, он в вашем походе участник.
– Ну – нет, значит – нет. Не пора ли нам по коням? Не то до самого вечера будем задницами осеннюю почву греть.
– А ведь, небось, хотел опять сбогохульничать, отшельник Снег, сблизить в один ряд слова задница и Матушка-Земля?
– Тьфу! Нет! Я сказал то, что сказал. Собираемся, Зиэль, действительно пора. Сворачиваемся и разбегаемся.
– Хорошо. Но, Санги, вопрос на вопрос…
– Да?
– Почему тебя так раздражают беседы со мною? Мы ведь старинные друзья?
– Во-первых, мы не друзья…
– Отвечай, не увиливай.
– … А во вторых, если честно… Зиэль, мечом клянусь: я, скорее, не нашим с тобою общением раздражен, а самим собой в этом общении. Каждый раз, уже тысячный, наверное…
– Меньше.
– Каждый раз я надеюсь, что извлеку в разговоре пользу из мудрости твоей, возьму себе в поклад, вдруг что-то новое пойму, обойму… И каждый раз лютое раздражение: голод и жажда пробуждены, а утоления нет!
– Ну, уж, Санги, моей вины в этом – поменьше половины будет.
– А я так и сказал: не тебя, себя виню!
Собирался рыцарь Санги Бо весьма скоро, несмотря на возраст, а собеседник его, Зиэль – и того резвее: туда-сюда, нагнулся, повернулся, рукой повел – готово дело, только в седло осталось вспрыгнуть. Конечно же, пригасили и притоптали костер, но не для того, чтобы избежать пожара, невозможного посреди промозглой осени, в набрякших сыростью травах, а чтобы любопытствующим – случись вдруг такие – не разобрать было по следам: когда стоянка покинута, сколько народу отдыхало, да долго ли? Воздух еще не остыл от волшбы, от рассуждений о смысле бытия, о мудрости – ан вновь уже оба воины, по макушку во власти воинских обычаев.
– Встретимся ли еще, Санги?
– Хм… Тебе виднее.
– Пожалуй. Ходу, Горошек, х-ходууу!
Стар отшельник Снег, умен отшельник Снег, хитер, осторожен, опытен… Жизнь полными пригоршнями насыпала в этого странного человека знания и умения, половины из которых с лихвою хватило бы по отдельности и на славнейшего рыцаря, и на мудрейшего жреца… А все же – нет, не тягаться ему с Зиэлем в проницательности и мудрости! «Зачем мальчишке ум бередить?» Нет, не за спокойствие ума воспитанника своего так волновался отшельник Снег! А подозревает Снег, пряча свои подозрения на самое дно души, что мальчик Лин, теперь уже молодой князь Докари Та Микол, возмужав и наполнившись мощью, телесной и магической, встретившись со спасителем и недолгим наставником своим – с Зиэлем – учует или вспомнит то, что не должен был бы… Например, забрезжат в нем воспоминания раннего детства, забытые, казалось бы навсегда. Вот чего боится старый воин и маг: что Зиэлю не понравится возвращение возможных воспоминаний к юному Докари, и он вмешается в личность его и память, силою заставит их измениться… Потому и смеялся над Зиэлем, чтобы отвлечь, отвести помыслы Зиэлевы на другую дорогу… А с чего он взял, собственно говоря, с чего старый хрыч решил, что Зиэль причастен к таинственному исчезновению малыша из древнего княжеского рода??? Наглец! Ну… положим… почуял он правильно, разобраться бы на досуге – как ему это удалось?.. Да только что с того? Я действительно выставил магический щит вдвое против обычного, однако сделал это исключительно из человеческих желаний, как я их для себя понимаю: из лени! Да, сугубо из лени – это очень мощное человеческое побуждение, может быть, даже, самое сильное из всех «духовных», испытываемых на сытый желудок. И совершенно не опасаюсь, что Лин что-нибудь вспомнит, ни за него, ни, тем более, за себя. Мне-то – чего и кого бояться???
Снег совершенно верно предсказал Лину: не успеть ему вернуться к началу событий из южного удела – раньше Морево начнется, где-нибудь на половине его пути, если мои подсчеты верны. Согласно тем же подсчетам, я к своему рубежу успею, как и Санги Бо к своему, хотя путь мой не менее долог, нежели у «крестника» моего Докари-Лина. Но я – это я, смогу чуть-чуть и поторопиться противу обычного, использовать куда более быстрые способы передвижения, нежели верхом на Горошке. Я и летать могу.
Судьбы мира не так уж и волнуют меня, честно признаюсь, но меня снедает любопытство: кто так распорядился, или – что тому причиной? А я? Где мое место в надвигающемся конце света? Я его не заказывал! Да, я его не приближал, не вызывал и хочу попробовать его остановить. С четырех сторон Морево приближается к… А к чему оно приближается? Хм… Отвечу, не соврав: к границам Империи! Не думаю, чтобы у Морева было именно такое намерение – империю сокрушить, тем более, что нет у Морева лица и намерений, но – совпало. Рухнет весь мир, все человеческие и животные царства, но рушиться он начнет в границах империи, постепенно распространяясь дальше. Разве только если боги, люди и я сего события не отменим деяниями своими. Знать бы как выглядит это Морево? Не в общих чертах, а та самая сердцевина, телесное, либо предметное воплощение его…
Вот, всегда так!!! Стоит мне только задуматься всласть!.. Ух-х, как настойчив этот мир, даже – назойлив, в неуемном стремлении так или иначе до меня добраться… Вот и сейчас он постучался ко мне, но я, все же, наскоро додумаю начатое, довспоминаю. Расстались мы со Снегом достаточно тепло: ножей, секир и проклятий в спины друг другу не метали, он на запад, я в противоположную сторону. Да только лень мне было закорюки выписывать в поисках имперской дороги, и я попросил своего коня, Горошка, следовать прямо, по довольно ровному и относительно сухому бездорожью. Горошек не любит мне возражать, потому как любые строптивости отдаются ему в бока и в губы, от шпор и узды, а бывает, что и кулаком меж глаз приласкаю, чтобы снять все наши с ним разногласия, но по-пустому Горошек никогда мною не наказывается, и поэтому привык к совместной жизни и, как мне кажется, даже любит меня. А почему бы и нет? – всегда сыт, напоен, ухожен, сбруя самая лучшая, нигде ничего ему не натирает, подковы всегда сам ему ставлю, бережно, точно… Отвлекся. Идем мы не спеша, но быстро, хорошей рысью, от меня лишь магическая защита его ногам от возможных нор и провалов. Наконец, сделали привал, с костерком, с перекусом: я вяленое мясо ем, ключевой водой запиваю, Горошек щиплет под ногами пожухлую дрянь, пытаясь извлечь ту, что помягче. Морщится, понимает, что не овес – да куда деваться? Я же не полезу в овсяные торбы посреди вполне съедобных трав? Горошек травку уминает, я кротко созерцаю пространство. До вечера недалеко, но пока не смеркается. Если не мешкать – можно будет переждать ночь в одном из трактиров на имперской дороге, с ужином, с перинами, со всеми удобствами. В трактирах, правда, любят деньги брать за предоставляемые услуги, но с деньгами у меня полный порядок: путнику за месяц не пропить, при умеренном образе жизни. То есть, мне на неделю – пожалуй, хватит, но эту неделю еще нужно прожить в существующем мире. Не станет этого – попробую отыскать какой-нибудь иной. А пока – созерцаю, раздумываю о судьбах людей, демонов и богов, о четырех направлениях Морева, о возможных воплощениях оного, гадаю о том, чье оно порождение… И вдруг понимаю, что близлежащие кустарники, достаточно густые, чтобы в них прятаться, наполнились тайнами, злоумыслом и осторожным движением!
1 2 3 4