Ну, знаете, наверно, таких! Фамилии называть не будем.
Конечно, сама мысль, что секретаршей у него будет не эта потрясающая, роскошная в своей бездуховности Петрова, а давно надоевшая Лариса Петровна из отдела поставок, стала вдруг для господина Кропоткина трудно переносимой. Он все-таки выскочил из-за стола к Петровой, ухватил ее за крошечную ручку в лайковой перчатке и восторженно произнес: «Да ты чо, Петрова! Как ты…то есть, как вы могли такое подумать, э-э-э…»
Петрова многообещающе, поощрительно улыбнулась лысому, толстому Кропоткину, усиленно потевшему возле ее руки, и сделала брови домиком.
— Мы же вас давно уже хотели главой отдела реализации поставить! — брякнул Кропоткин совершенно для себя неожиданно, начисто забыв, что уже обещал это место дочери Вячеслава Родионовича из министерства…
А Петрова только слегка пошевелила чернобурыми плечами, повела влажными глазами по навесному потолку и даже не улыбнулась. И господину Кропоткину на миг показалось, что внутри нее стучит не сердце, а маленький перламутровый арифмометр. Но только на миг почудилось… Ерунда какая-то!
Долго ли так времечко катилось, скоро ли, про то я, девочки, не ведаю. Это же надо внутри самой ситуации находиться, чтобы ощущать его разбег.
Через некоторое время Петрова прочно привыкла, что она и не дура какая-то вовсе, а самая умная, самая красивая, самая-самая во всем их городе. Куда она только не заходила, где только не появлялась, все тут же начинали ей бурно радоваться. А кто радовался не слишком бурно, того Петрова не извиняла. Поскольку приказ ею был дан, чтобы всем радоваться именно бурно. Ну, а кто в нашем сугубо демократическом обществе не понимает приказов, тот ведь везде лишним бывает. Остается с носом. А еще лучше — без носа. И все радовались! Бурно! А чо печалиться, если всем так сразу хорошо стало, так радостно!
Только один Мишка сумрачный все это время ходил. Завел он себе лунный календарь и крестиками дни считал. Перемены, происходившие вокруг него, одного только его, похоже, не радовали. Но Петрова сына извиняла. Как-то выделяла его из всех остальных. Понимала она, что, в силу своей занятости, слишком мало времени уделяет подрастающему поколению. Хотела даже повысить это время с семнадцати минут в день до двадцати двух, но не получалось пока. Дел было невпроворот.
Мишкину бабку Петрова сдала на принудительное лечение от алкоголизма в шикарную больничку для бывших жен коммерсантов. Такая петрушка у них в городе повелась, что как только жена вдруг не нужна становилась, так ее в такую клинику за большие деньги сдавали, потому как все свое имущество коммерсанты почему-то непременно на старых жен записывали. А больничное начальство им само уже потом продлевало доверенность на управление этим имуществом. Всем так удобнее было. Ни судов, ни скандалов. Сидят эти жены тихо по лавочкам. А бывшие их мужья передадут им пару бананчиков — да и к окошечку специальному в приемном покое рысью бегут. Им там печать — хрясть! Подпись главного врача — бац! Занимайся, дорогой товарищ, коммерцией!
Мишка старался вести себя тихонько, не привлекая к себе особого внимания мамки, поскольку опасался, что она и его куда-нибудь запросто может сдать. Ага. И будет он тогда сидеть на лавке у забора, как бабка, тоскливо глядя на проплывающие мимо лохматые облака.
Впрочем, и при желании не смог бы он доставить Петровой никаких огорчений. Михаил теперь ходил везде с такой специальной тетенькой — телохранительницей Софьей Платоновной. Петрова почему-то решила, что Мишку могут похитить, а она очень боялась шантажа. Вернее, не шантажа она боялась, насрать ей было на какой-то шантаж! Опасалась она, как раз, ряда непродуманных решений со своей стороны, Ну, там со стрельбой и прочей мокрушкой. После того, как она стала главной на своей работе, уволила всех прежних сотрудников, включая господина Кропоткина и Ларису Петровну из отдела поставок, захватила несколько смежных фирм, она вообще раздражалась по самым пустячным поводам. Отсутствие самоконтроля ее беспокоило, короче. Но даже не столько ее, сколько ее психоаналитика. Самого дорого в городе, конечно.
А Мишку беспокоило, что она ничего не помнит из того дикого пьяного вечера. О своем Принце ни разу не вспомнила даже. Будто и не было с нею никогда истерики в чужой машине, будто и не цеплялась она за того Альбертика-Отвандила, будто всю жизнь только и делала, что чужие фирмы захватывала, бандитов к конкурентам подсылала, ментов подкармливала, чиновников штабелями покупала… А ведь помнил Миша, что еще недавно мамка ему перед сном сказки рассказывала про то, как когда-то она была пионеркой… Э-эх!
Но вот прошло два полнолуния, приближалось и третье. Самое последнее, если, конечно, шоферюга не надул. Мишка про себя-то все давно решил. Бороться он решил, как мамкины пионеры! На фиг ему такой график! Хотя эти гаденыши — Микки Маусы в каждом сне ему доказывали, что это он так из эгоизма про мамку думает и по причине крайней инфантильности. Что если бы он был не таким сопливым, то понял бы, что теперяшняя жизнь в серебристой чернобурке для Петровой — самое милое дело!
И вот утром, когда Мишка прочел в своем тайном календаре «Полнолуние», Петрова с особенно тщательностью наложила макияж. Телохранительша уже сидела на скамейке перед подъездом, ожидая выхода Мишки, ковырявшегося вилкой в глазунье.
— Сынок! Скушай все немедленно, Софья Платоновна уже ждет! Обязательно съешь спаржу! Она тебе просто необходима! — привычно отдавала приказы Петрова из туалета. — Мне сегодня важный контракт подписывать! Не нервируй меня!
— С кем, мамочка? — как можно равнодушнее спросил Мишка.
— С фирмой Альберта Отвандилова. Не слышал по радио?
— Н-нет…
— Значит, сниму с них пени и неустойку. Обещали дать такую рекламу, чтобы все дошкольники знали. Подвел Михайличенко, значит. Так-так… Перчатки не забудь! Всего доброго! Чмок-чмок!
И понял Мишка, что какой умной теперь ни была его мамка, но снова обманул ее Отвандил.
Контракты мамка подписывала в 12 часов 37 минут. Перед ланчем. Поэтому на прогулке Мишка попросил ребят помочь ему отогнуть доски в заборе. За утаенную с прошлого уик-энда шоколадку ребята согласились помалкивать, что Мишка сбежал из садика…
Отвандил вышел из офиса весьма довольным без пяти минут час. Он сел в свою огромную машину, за рулем которой парился угрюмый дядя Вова. Санки пятиклассника Леши Дыбы Мишка спрятал рядом, в кустах, засыпанных снегом, с вечера. Леша уверял, что конструкция стальных проволочных петелек позволит Мишке колбасить даже за джиперами. Мишку только немного испугало, что когда он тихонько цеплялся к машине Отвандила, стараясь не засветиться в зеркало заднего вида, машина вздрогнула, как живая.
Мишка вцепился мертвой хваткой в санки, машина рванула с места, и началась поездочка, скажу я вам, не рядовая. Да чем угодно Мишка бы мог поклясться, что эта машина специально старалась его стряхнуть! А какие повороты эта штука закладывала! Мишка с трудом балансировал на одном лезвии полозьев, пытаясь не опрокинуться на спину! И ведь повсюду гаишники стояли! Никто на них и не взглянул! Хотя не май месяц был, могли бы хоть на похмельный штраф выпросить! Нет, все делали вид, будто даже не подозревают, что мимо них на дикой скорости несутся два демона с Мишкой на прицепе и душою безнесвуменши Петровой в контейнере.
Потом Мишка в каком-то диком бреду увидел вместо сверкавшего никелем бампера чью-то задницу невероятных размеров. Отвратительную, со всех точек зрения. Задница раздраженно подрагивала салом, вихляя из стороны в сторону. И, в принципе, Мишка понял ее недовольство, разглядев, к чему именно прицеплены стальные проволочные петельки конструкции Леши Дыбы… Он едва успел соскочить с санок перед тем, как с багрового неба на них опустился жуткий раздвоенный хвост, покрытый ошметками зеленоватой слизи… Хрясь! И санки превратились в кучку щепок с отлетевшими в стороны полозьями.
Тут изо всех подворотен вывалила какая-то пацанва. Мишка постарался смешаться с этой толпой низкорослых ублюдков, радостно кричавших: «Отвандил вернулся! Отвандил!» Хвостатые гаденыши с носами-пуговками принялись сновать прямо перед слюнявой мордой бывшей машины, и эта гнида резко сбавила ход.
Миша натянул треух на нос поглубже и тоже для виду стал скакать возле этой гадины, на хребтине которой, между двумя мохнатыми горбами сидел мамкин Альбертик. На нем теперь был парчовый пиджак, усыпанный сверкающими камушками по лацканам и манжетам. И весь он был такой гордый, преисполненный сознания выполненного долга перед радостно прыгающей мохнатой общественностью. Нос у него сплющился в кабаний пятачок, а на башке появились ветвистые рога. Последнее украшение его личности Мишка воспринял как должное, вспомнив, сколько вечеров мамка задерживалась на работе в период двух предыдущих лунных циклов.
Дядя Вова с кривой ухмылкой сидел на тонкой шее бегемотины и усиленно старался скрыть обуревавшие его чувства. Ничего хорошего он на этой шее не ощущал. Никто ему даже не обрадовался, не крикнул: «Ой, гляньте! Это же дядя Вова на шее сидит! Радость-то какая! И не изменился совсем! Как на фотографии! Те же рожки, те же ушки мохнатые, тот же пятачок! И костюмчик бархатный! Вовик, мы здеся!»
Всем было глубоко наплевать на бывшего черного рыцаря и мессира. За балы ему, видать, и прилетело на голой шее без подстилки сидеть. Лишнего, надо думать, на баб и водку потратил.
Вокруг стояли сооружения, протыкавшие золочеными шпилями небо, набухшее сиреневыми облаками. Окна, заключенные в бронзовые рамы, переливались перламутром, и сама эта вся… ну, такая… как ее там? Архитектура вроде! Да! Архитектура была чрезвычайно заковыристая. Вокруг богатство, прям, в ноздри лезло! Яшма, гранит, хрусталь горный, малахит… Больше я и слов таких не знаю, чтобы описать, что творилось вокруг Мишки. А над головой, на маленьких позолоченных мухах, почти как в сериале «Жизнь под чужими небесами», летали разные чудаки на известную букву и раскидывали над толпой листовки с рекламой спрея для шерсти лица.
Тут все это стихийно возникшее шествие начало медленно притормаживать перед огромным зданием с фасадом, убранным этажей на двести черным тонированным стеклом. Над входом висела строгая бронзовая табличка «Хранилище душ города Мухостранска». У подъезда стояли два важных хмыря в балахонах. Они поклонились Альбертику, подали ему трап золоченый, по которому тот спустился на затейливо вымощенный тротуар перед хранилищем. Вовик, естественно, с трудом сковырнулся с жилистой выи без посторонней помощи. В руках у Альбертика был контейнер из огромного цельного топаза, внутри которого что-то слабо светилось. И у Мишки в ответ на это свечение что-то екнуло в районе пищевода, а потом застучало в сердце.
Мишка бочком осторожненько просочился за спинами балахонистых швейцаров, прибиравших складную лесенку из чистого золота до следующей церемонии. В хранилище Альбертик вошел с серьезной мордой, держа на вытянутых руках топазовый контейнер. Вовик тащился за ним, вяло переставляя копыта. У какой-то двери Альбертик небрежно передал контейнер Вове, который при этом склонился и отрапортовал: «Вахту принял!» Альбертик небрежно ему ответил: «Давай теперь сам, масенький!» и протянул два мохнатых пальца для поцелуя. Мишка даже зажмурился от внутренней неловкости, глядя, как Вовик тут же их чмокнул. Из-за этих жмурок Мишка чуть замешкался, но успел-таки проскочить в дверку за дядей Вовой.
Ух, и огромный же зал был за той дверкой! Огромный-преогромный! А по стенам стояли такие стеллажи! Такие были только в сериале «Последняя страсть баронессы Розенблюмской», когда она еще входит в библиотеку к лорду Винкельнштейну, чтобы, наконец, признаться, что пять лет назад это она была в черной маске в харчевне «Пятнадцатый заяц», и теперь у них будет ребенок… Да, такие стеллажи были только там!
На застекленных дубовых дверцах с резной филенкой были привинчены серебряные таблички: «Городская дума», «Представители федерального Правительства на местах», «Политические партии и общественные движения», «Городское жилищное управление», «Комитет по управлению государственной собственностью», «Ментовка», «РАО ЕЭС России», «Городская клиническая больница»… Много разных табличек было. У дяди Вовы даже глаза разбежались. Не мог он сразу понять, куда ему душу девочки Петровой приткнуть. Некоторые души находились в больших бутылях с пробками на резинке и плавали там в спирту. Они только в спирту могли жить потому что. И Мишка с гордостью заметил, что практические все души в хранилище были с каким-нибудь изъяном, хоть неприметная чревоточинка, да была! Но, в основном, какие-то эти души были подгнившие, недоразвитые, покрытые голубоватой пленкой и разводами плесени. А мамкина душа, тихо томившаяся в контейнере, была такая ровненькая, такая беленькая…
— Ну, ты дерьмо прилипчивое! — вдруг услышал Мишка над самым ухом, рванулся и понял, что его прочно удерживают за воротник острым цепким когтем.
— Что, попался, поганец? — спросил его дядя Вова, поднося Мишку за шею к самому… этому… тому, что теперь у него было заместо лица.
— Дядь Вова! Я не нарочно! Я нечаянно! Покататься я хотел! Пустите! Я обсикаюсь! — заверещал Мишка.
— Не нарочно он! Да я тебя еще за магическим занавесом заметил! Вот пожру сегодня славно! — подавился слюной дядя Вова. — Сейчас пристрою душу твоей матери, тобою займусь, с удовольствием!
— Без суда и следствия? А вам можно? Вас не заругают? — подколол Мишка демона, вспомнив, как он пальчики у Альбертика в дверях целовал. Прикол его попал в цель немедленно. Дядя Вова даже застонал, несколько ослабив хватку на Мишкином горле.
— Говорят, чем меньше вошь, тем больнее кусается! Но учти, что в душу мне тебе харкнуть не удастся! Нету ее у меня! — рассердился дядя Вова.
— Да в чем проблема-то? Заведите душу, там и разберемся, кто кому глубже харкнет!
1 2 3 4 5