Было дело. Но чтоб вот так, внаглую…
Беременная прапорщица, говорит, сбежала! Следов, кроме хулиганской надписи, никаких, отпечатков и окурков — тоже, на стальные развороченные жалюзи аж смотреть страшно… Сбежала, говорит! Таблеток с собой прихватила на полгода вперед, сигнализацию весом в 165 кило, из них платины и драгметаллов на пятьдесят кило вытянет. Но главное, журнал унесла! Ага, в зубах, как видно!
А в тот журнал Пластюковой, может, даже генерал имел горячее желание поглядеть! Давно хотел. И тут, всем назло, журнал сперла какая-то беременная прапорщица!.. Вот чо бабки-то заколачивать? Вот как в таком бабском бардаке применять аналитику сыскного дела?
В самый ответственный момент похищения журнала, военврач третьего ранга решает вдруг по звонку до штаба пройтись! Для аппетита перед ужином и общего моциона. Оставив секретный журнал и прапорщицу. Тоже, поди, алиби себе обеспечивала.
Ну, сплошные непонятки! Ни журнала, ни прапорщицы! И эта Пластюкова дело вывернула так, что во всем подразделении только у прапорщицы алиби не было. А вся бета-гамма еще с подразделения молодняка твердо знала, что когда на ком-то сходились неопровержимые улики, того уже среди живых искать — зазря беспокоиться. Беременную не пожалела, врачиха-убийца!
Кстати, а от кого прапорщице беременной-то быть?..
И тут котик этот морской еще под ногами в штабе начал у всех мешаться. Все скулил про Женьку и Гренландию. Ах, вот кто у нас герой дня! Вот кто у нас решил прапорщицам отпуска декретные забесплатно устраивать! В Гренландии вот кто у нас медовые месяцы решил себе выкаблучивать за казенный счет!
Взяли этого котика за пушистую шкурку и давай на вертушке крутить. А тот стоит на своем: два раза только в клубе прижал, а когда в блиндаж звала — не пошла. Но с Пластюковой-то у него явный сговор был! И непонятно, чо теперь делать с этой Пластюковой? Не на пенсию же заслуженную отправлять…
Нет, устроить такое из-за какого-то паршивого журнала! Да уж если так надо было журнал похерить, сказала бы, что в унитаз уронила! Зачиталась, мол, задремала на очке… Только хотели ее к награде по выслуге представить… Какие все же эти бабы дуры неорганизованные! Ведь никогда не знаешь, что ожидать! На ровном месте писец устраивают!
Оправили обоих, котика с Пластюковой, в Гренландию. Не пропадать же путевке и командировочным на двух человек.
Котик морской, утираясь бушлатом, перед отправкой выл в дежурке, что его так прапорщицы уделали, суки. Чует, мол, он это атавистическими органами чувств. Хана, мол, ему теперь, хоть ни взрывайся на хрен в Ванкувере… После таких откровений уважение к подразделению прапорщиц во всей бета-гамме выросло неимоверно.
О пропавшей Женьке первое время погрустили. Н-да, что-то явно гнида-Пластюкова перемудрила с несчастной прапорщицей. Но доказательств и следов никаких. А Пластюкова, пущай, во льдах Гренландии теперь помудрит. Полезно некоторым.
…А в это суровое время где-то в Море-Окияне на далекой Тихоокеанской флотилии молодой технолог выглянул из трюма и заголосил в переговорную трубу: «Товарищ капторанг, господин директор флотилии! Чо щас скажу-то! Кальмар, что давеча поймали, весь розовый сделался! Может еще в рассоле подержать, пускай крепче просолеет, ась?»
Внимательно выслушал его седой, умудренный опытом капитан по фамилии Кургузкин, бывший в далеком прошлом таким же зеленым технологом с розовыми представлениями о жизни, певший когда-то в общагах романтическим девушкам под гитару: «На далеком севере бродят рыбаки, а за ихним сейнером бродит рыба-кит!» и припев: «Но нет кита, нет кита, нет кита не видно! До чего, чего, до чего обидна-а! А-а!»
— Слушай меня, Тищенко! И слушай внимательно, сволочь! — сказал капитан Кургузкин вполголоса, закрывая трубу от первого помощника. — Кого ты травить этим собрался? Народ свой, Тищенко, ты собрался травить! Сам, паскуда, нажрись, а другим не смей навяливать! Подумай о будущих поколениях, Тищенко! Которым еще жить и жить, когда ты сдохнешь! Немедленно всю эту хрень за борт!
Потом капитан долго о чем-то вздыхал в смотровой рубке, смотрел на вскипавшую за бортом волну и, доставая очередную сигарету из именного портсигара, задумчиво почесывал жабры за ушами…
сказ одиннадцатый
О ВОЗРОЖДЕНИИ РЫНОЧНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ И РАЗВИТИИ ЧАСТНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА В САМЫХ ОТСТАЛЫХ СЛОЯХ НАСЕЛЕНИЯ

Сколько, дама, вешать в граммах
Вам сегодня колбасы?
Сёдни прямо, без обмана
Оттарировал весы!
В чистой марлевой повязке,
Сопли натянув под глазки,
Я визита ожидал!
На коленках возле стенки
Снизив ради вас расценки,
Без утруски, без уценки,
Вам кусочек выбирал…
Раз кто новую веху в жизни начинает, это всегда в понедельник случается. Так сказка наша сказывается опять с понедельника, который начался, на удивление, сразу после воскресенья.
Явился дусик к новому месту назначения, а куда там себя приложить не знает, не ведает. Видит, народишко какой-то возле него шебуршится, ящики и мешки споро со складов таскает, брезент над прилавками растягивает, гирьки просверливает и свинец туды возле переносного мангала заливает. Потом размеренной походкой вышли какие-то важные мужчины в белых фартуках с синими печатями и портфелями в руках. На все куски парного мяса свои печати шлепнули, отобрав себе в портфели по хорошему такому кусищу да еще и ливера впридачу. Не обращая на них внимания, толстые хмурые бабы, зло ругаясь, хлопотали с весами, а суетливый мужичок с ноготок им какие-то печатки на весы навешивал. Всем было не до дусика, но лишь до той поры, пока в дверях невзрачной дощатой лачуги появился амбал в кожаной кепке и крикнул: «Деревенщина и бурлаки! Слышь меня! Все по машина-ам! Чужих немедленно выгнать с рынка! Сейчас Мамай за бакшишем подойдет!»
Сразу загудели машины, народ забегал, закричал, все почему-то дусика пихать к выходу начали. Дусик бочком-бочком да ото всех в сторонку шасть! И в щелку между двумя киосками таракашкой схоронился.
Задудели длинные трубы из бычьих берцовых костей, застучали тамтамами по прилавкам суетливые рыночные шестерки, и на опустевшую рыночную площадь торжественно выехал серебристый Мерседес-240. Сделав торжественный круг, он остановился перед входом в большой павильон, где уже разослали красную ковровую дорожку.
Подбежали два секьюрити, на ходу застегивая фраки, отворили заднюю дверку у фыркающей машины, и на ковровую дорожку осторожно ступил сафьяновыми ковбойскими сапожками сам Мамай Ишимбаевич Кердыбеев — смотрящий по Приволжскому Федеральному округу.
До дусика стало тихонько доходить, сколько он разного потерял в жизни, выбивая ненужные справки, стараясь по-хорошему дождаться подобающей его заслугам должности. Следом за секьюрити на поклон к Мамаю из павильона выскочили все недавние его партийные сотоварищи во главе с бывшим третьим секретарем обкома, еще на прошлой неделе крутившим барабан с назначениями в конференц-зале. Только тут дусик стал медленно просекать, откуда надо было к построению светлого будущего подбираться. Ну, да делать нечего. Валентин Борисович начал на шажок да полшажка протискиваться сквозь плотную толпу к становищу мамаеву, понимая, что это и есть та единственно возможная аудиенция, без которой в дальнейшем ему не найти своего места в жизни.
С ностальгической горечью Валентин Борисович вспомнил, как за просто так, за дореформенные три рубля повезло ему в молодости с покойной Виленой, а ведь раз на раз в жизни не приходится. Но все размышления о жизненных коллизиях он из головы выкинул и, выставив локти, не обращая внимания на тычки и пинки, принялся остервенело продираться к эпицентру событий сквозь плотную толпу, пропахшую потом и жаренным в нерафинированном подсолнечном масле репчатым луком.
Приподнявшись взглядом над склоненными головами к молочно-сизой полоске у самого горизонта, Мамай неожиданно крикнул страшным, отвратительным голосом: «Двасать процент со вщерашнего дни!»
Базарный люд вздрогнул, в страхе поддался назад, чуть не раздавив барахтающегося дусика в блин с начинкой о заколоченную дверь не работающего сортира. И лишь одна баба в грязном белом фартуке, завыв на всю площадь, бросилась перед ним на колени на край ковровой дорожки: «Не вели казнить, вели слово молвить, грозный наш Мамай Ишимбаевич!»
— Что это у тебя такой непорядок сегодня, Павлюченко? — недовольно спросил вполголоса Мамай краснорожего мужика в синих нарукавниках.
— Не могу знать, Ваше Превосходительство! — растерянно пробормотал тот.
— Второе тебе строгое предупреждение, Павлюченко, — прошипел Мамай ему, а для всех громко сказал: «Одно другому не помеха. Можно и слово молвить, а после — можно и казнить. На рынке, мадам, и два надвое случается. Говори, раз вылезла!»
— За что же это двадцать процентов-то, батюшка? — ныла баба, цепляясь за ноги отпихивающегося Мамая. — Ведь и так последнее выколачиваем!
— Ах, ты баба, глупая, неразумная! — заорал визгливо Мамай, ногами в сапожках сафьяновых на нее затопав, — Ты хоть раньше газетки читала? Ты хоть знаешь, сколько у народишки твоего по чулкам да по матрасам от меня средств финансовых в тайниках пораспихано? Прикидываются они! Чего им по базару шастать, если денег нет? Свою выгоду высматривают! В кого же ты такая — наивная, да легковерная? А нам их деньги нужнее! Мы их в оборот пустим. Знаешь, сколько денег на реформу торгового павильона надо? Иди отсюда! Решила народ жалеть — нечего на базар ходить, дура полоротая!
Острым взглядом выдернув дусика из напирающей на оцепление толпы, Мамай наклонился к молодцу с косой саженью в плечах и внушительной кобурой на поясе. Процедил какие-то важные слова вполголоса, и молодец рванулся рысью к Валентину Борисовичу, схватил его за шиворот и повалил перед узкими пронзительными очами своего начальника.
— Ну, здравствуй, собачий сын! — ласково молвил Мамай под подхалимские смешки ближайшей челяди. — Руководить с утра пораньше палатками пришел? Молодец! Видно делового человека издалека! Максимов, клешни грязные свои у него с горла подбери! Встань, Валя, подымись! На-кося, ручку мою поцелуй!
И, краснея от унижения, дусик с чувством чмокнул птичью лапку Мамая.
— Вот и ладно, Валя, — тихо сказал ему Мамай, — спасибо, что не возгордился, геройствовать перед чухней базарной не начал. Народ-то надо все-таки в уважении к приличным людям держать. Сам видишь, каждый день какие-нибудь непонятки случаются. А нам сегодня еще две зоны оффшорные до вечера открывать, выручку дневную и партийные взносы за полгода туда перекидывать. Дел-то — непроворот! Стой рядышком молча, я сейчас перед народом над тобой выкомыривать для вида стану.
Что-то еще стал кричать Мамай Ишимбаевич дусику глумливое и нарочито оскорбительное, но тому уже было не тонкой чувствительности при радостно гогочущих народных массах. Вспомнил он вдруг этот тихий шепоток в коридорах своего учреждения: «Мамай прошел! К Самому прошел, без доклада!», и стал до него доходить весь партийный расклад, в котором повезло ему лишь по чистой случайности. Можно сказать, как фраеру повезло. Понял он, что ничего не меняется в жизни за просто так, а все по-прежнему меняется по руководящей воле партийного руководства. Главное, как и прежде, не терять головы, шибко разными демократизациями не увлекаться, а нос держать по ветру. Да и давно такое надо было учудить, если честно. Сколько же это можно с разной шантрапой в равенство заигрывать? Какие они все ему в жопу «товарищи»?..
От больших, судьбоносных для всей страны мыслей дусика неожиданно отвлекли короткие и болезненные тычки в грудь и визги Мамая Ишимбаевича прямо в ухо: «Ты, — кричит, — сына своего сюда мне пришли, Сокольничка! Научу я его, как со своим народом бороться рыночными методами!»
Сколько ему Валентин Борисович не подмигивал, не шептал громким свистящим шепотом про бета-гамму, разошедшийся под истерический хохот толпы Мамай и слушать ничего не желал. Тут уж дусика принялись выпихивать в грудь от Мамая к прилавку с периодикой потерявшие терпение секьюрити. И хотя пихались они осторожно, приговаривая втихомолку: «В четверг, сразу после закрытия рынка, возле амбара! Пошел-пошел, товарищ боевой!» Но дусик все оборачивался к Мамаю, чтобы еще раз мигнуть ему на счет Женечки. Такой уж был папаша сознательный! Однако, оглянувшись еще раз, дусик, наконец, понял всю сложность своего положения. Из зеркальных тонированных витрин центрального павильона за спиной Мамая на него подслеповато таращилась Вилена Рэмовна…
Тут же к дусику баба подошла какая-то, потребовала в накладной за периодику расписаться. Пересчитала с ним все газетки с телепрограммами и горскопами, проверила целлофан на порнонушных журнальчиках… С отдельной гордостью за профессию помогла красиво расставить книжки восходящей литературной звезды ихней области. Отошла в сторонку, полюбовалась стендом, вздохнула с обожанием и любовью, да и подалась другие точки затоваривать. Как только она скрылась за рядами прилавков, дусик и сам решил полюбопытствовать, что за полиграфическую продукцию ему предстоит народу впаривать. Оглянулся, значит, да чуть окончательно с дуба не рухнул! Это, братцы, что-то! Представляете, стоите вы в киоске, где вам еще до четверга стоять и сам четверг продержаться, а позади ровной шеренгой выстроилось пятнадцать романов повышенного спроса! И с каждой обложки скалится ваша супруга на фоне молодых людей в темных очках возле иномарок, развязных красоток в одних ажурных чулках и разнообразного стрелкового оружия. Не то, чтобы похожа слегка, а прямо своей рожей широко улыбается, спутать невозможно, хотя и подписана не Елена Матвеевна такая-то, а как-то шиворот-навыворт: «Матвея Еленова». Дусик, бля, чуть о прилавок кумполом не приложился. Потом увидел, что никто вокруг такую знаменитую авторшу с ним, вроде, напрямую не ассоциирует, а еще опосля вспомнил про сегодня вечером, так хоть немного приободрился. Тем и держался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11