В городе, перегруженном пешеходами и машинами, то и дело образуются чудовищные пробки, машины налезают одна на другую, сливаясь в пестрое месиво из автобусов, пикапов, троллейбусов, автомобилей различных марок; и все же Марсель не так угнетает и давит ее, как Мартиг. Да и большие дома, витрины универсальных магазинов поражают своим великолепием.Мартиг – жертва людского каприза; кому-то внезапно пришло в голову, что лучшего места не найти, – и вот у некогда спокойной глади залива возник порт для танкеров, а вокруг сомкнулось гигантское металлическое кольцо нефтеочистительных заводов. В тесных коридорах улиц, где машины едут, как в туннеле, а на узких тротуарах едва могут разминуться двое прохожих, эхо многократно отдается от стен, а понизу стелются прибитые ветром затхлые запахи нефти, – все это одурманивает и губит бывший рыбачий поселок.Мари вспоминает цифру, недавно вычитанную в газете: через Мартиг проезжает свыше пятнадцати тысяч машин ежедневно. По подсчетам журналиста, в среднем выходит более десяти машин в минуту. Так что не будет преувеличением заключить, что в часы пик через Мартиг проезжает около тридцати легковых машин и грузовиков в минуту. Вот отсюда непрерывная сдвоенная цепочка автотранспорта между Феррьером и Жонкьером. Мартиг никак не обретет равновесия – на каналах дремлют рыбачьи лодки, а едва подходит танкер – и разводят чудо-мост, самый дерзкий по замыслу мост во всей Европе. Мартиг все еще колеблется между своим безмятежным прошлым, которое, однако, разочаровывает, когда глядишь на это кладбище старых домов, и бурным настоящим современного города, разросшегося как семейство поганок.Мари без труда нашла в магазине пластинок на Канебьере «Море» Клода Дебюсси. Она не решилась прослушать пластинку целиком – ограничилась только первыми тактами, от чего желание услышать эту музыку только возросло.Она спешит подняться по Канебьеру и скорее попасть к Жизели, которую надеется застать дома; по понедельникам магазин, где она работает, закрыт. Жизель живет на довольно спокойной улице в близком к центру районе с забавным названием Равнина, хотя на самом деле он расположен на плоскогорье у подножия холма.
– Значит, вы тоже, как мальчишка, поверили россказням Алонсо?– Не знаю. Я не хотел вас оскорбить.– Меня уже давным-давно ничто не оскорбляет. Но признайтесь, что вы поставили себя в смешное положение…– Извините.– И теперь не знаете, как из него выйти. Неужели я вас так пугаю?– Нет, мадам.
– Ладно, успокойтесь. Женщина, о которой рассказывает Алонсо, это не я. Дайте я вам все объясню, чтобы вы еще раз не дали маху. Я мадам Алонсо Гонзалес, законная жена рабочего-каменщика Алонсо Гонзалеса, который в данное время работает на стройке в Роньяке…Луи уже не старается понимать. Не иначе как ему снится сон. Все это путаный сон: начиная с возвращения домой в тот вечер и кончая смехотворным визитом в этот домик в Витроле. Все сон: Мари, статуя, Мари Беррская, жена Алонсо.– Та жена, о которой рассказывает Алонсо, существует только в его воображении. А поскольку вы ищете именно ее, вам не светит с ней повстречаться. Искать ее надо не здесь. В Мартиге наверняка есть бордель. Только позвольте заметить, что женатому человеку вашего возраста ходить туда постыдно.– Если бы вы знали…– Что «если бы я знала»? Что мужчины скоты? Ну так я знала это и до того, как вы сюда явились.– Нет, мадам, я не виноват…Луи необходимо излить душу. Но выслушает ли его эта непонятная женщина – ведь он до сих пор не знает, кто из них двоих говорит правду: она или ее муж? Нет, это невозможно. Он встает, собираясь уйти.– Сидите, сидите. Я вам еще не все сказала.Улыбка с лица мадам Гонзалес исчезла. Оно стало ожесточенным.– Вы увидите завтра Алонсо?– Да, непременно.– И он опять будет трепать языком про свои семейные передряги и шлюху-жену?– Надеюсь, что нет.– Не прикидывайтесь дурачком. Вы знаете так же хорошо, как и я, что он не упустит случая об этом поразглагольствовать. И что вы намерены делать?– Скажу ему все, что думаю.– Зачем?– Трепло он, вот что.– А почем вы знаете, что он врет?Стены наступают опять. Они сжимают ему виски, душат. Ему вдруг хочется крикнуть. Он выкидывает руки вперед, словно бы защищаясь, высвобождаясь.– Не вздумайте на что-то намекать и хихикать, когда Алонсо примется за свое. Обещаете?– Да, но…– Никаких но… Вы знаете, Алонсо воевал в Испании. Был ранен под Теруэлем.– В голову… Он что, псих?– Кто знает? Так сказать ничего не стоит. А вы не псих? Вели себя тут как кобель.– Как кобель – я?
Старикашка с бородкой выскакивает из-за куста. Столовая дома в Витроле погружается во мрак. Невозмутимо-насмешливое лицо толстухи расплывается. Остается один рот, разверстый, как на гипсовой маске, и вот он слушает еще одну историю, не понимая, кто с ним говорит – не эта ли статуя с провалами глаз на мертвом лице?– Алонсо скрылся во Францию. Во время войны он ушел в маки – сражался в Пиренеях, в Провансе. Потом оказался в районе Берр. Во время одной из операций его снова ранили. Надо было его спрятать. Меня попросили укрыть его здесь. Я согласилась. Рана заживала медленно. Он жил в моем доме. Это было больше двадцати лет назад. Я была молодой. Мужчина и женщина, молодые, под одной крышей… Чему быть, того не миновать. Я его полюбила. И он меня тоже, да только не так, как я его. Он признался мне, что в Барселоне у него была девушка, он любил ее с давних пор. Иногда он рассказывал мне о ней. И чиста, мол, она, как ангел, и красавица писаная, и человек редкой смелости – в общем, восьмое чудо света.А когда Алонсо выздоровел, он опять пошел воевать. После освобождения вернулся в Витроль. Мы были счастливы, хотя по временам я видела, что мысли его не здесь, а в Испании. Но я утешалась тем, что, как бы там ни было, наяву он со мной. И вот однажды навестили его два испанца – старинные дружки. Выложили новости, потом стали рассказывать, как там да что у них на родине. Ну, Алонсо вдруг возьми и спроси:– А как поживает Консуэла?– Не знаю, – поспешил ответить один из них. Несколько минут они увиливали от вопросов, в конце концов один сказал:– Э-э, лучше бы она умерла. Выкинь ее из головы, Алонсо. Ты нашел себе тут славную жену.– Или ты сказал лишнее, или недоговорил. Что, замучили они ее, изуродовали, обесчестили?– Отвяжись.– Она вышла за другого?– Нет. Все гораздо хуже, чем ты думаешь. Когда фашисты вошли в Барселону, началась охота на красных, аресты, доносы, расстрелы.– Знаю. Ну и что?– Большинство наших держались молодцом.– Что она сделала? Заговорила под пытками?– Да нет. Но тебя она недолго ждала… Спуталась с одним офицером, с другим, потом пошла по солдатам. Теперь она просто шлюха.Алонсо не сказал больше ни слова. Он только весь скорчился, сжался как больной зверь.Несколько дней спустя он сделал мне предложение. Я уж думала, он отошел, и считала себя достаточно сильной, чтобы заставить его забыть и это горе. А он пристрастился к вину и как напьется, так и начинает вспоминать Консуэлу, которая его предала.
– Твой проигрыватель еще работает?– Да, а что?– Мне бы хотелось прослушать эту пластинку, – говорит Мари, дрожащими руками вытаскивая ее из конверта.Не дав Жизели толком поприветствовать гостью, так и не присев, Мари отдается нахлынувшей на нее музыке.– Садись.– Ладно, ладно. Помолчи. Я на скалах Арнетта, в шуме ветра и волн, разбивающихся о камни. Ко мне словно бы тянутся чьи-то жадные руки. Я вся, с головы до ног, в брызгах. У них солоноватый вкус нежности. И нет у меня сил им противиться. Все мое тело стонет от боли.
Обежав последнюю бороздку пластинки, игла соскальзывает на гладкий ободок. Наступает тишина, нарушаемая лишь легким шумом мотора проигрывателя. Крышка отсвечивает как зеркало. Меня охватывает непонятная слабость. Ноги сделались ватными.– Хочешь слушать продолжение? – спросила Жизель.– Да, пожалуйста.Я не узнаю своего голоса. Жизель исчезла. А ведь она стоит возле проигрывателя. Море играет с ветром. Они гоняются друг за другом, приближаются, сливаются в одно, разлучаются и соединяются вновь. На месте Жизели какая-то тень; возникшая из пластинки, нет – из моря, эта тень идет на меня. Я уже ничего не слышу. Не чувствую под ногами земли. Вода приняла форму тела. Море озаряет взрыв. Все трещит. Песок раскалился. Я горю, и одновременно меня бьет озноб.– Мари! Мари!Мари чувствует, как чьи-то руки хватают ее за плечи, трясут. Она полулежит в кресле. Жизель склонилась над ней, в ее улыбке проглядывает тревога.– Мари! Что с тобой?– Ничего, ничего.– Уж не пластинка ли привела тебя в такое состояние?– Какое состояние?– Ты меня напугала. Что случилось, Мари?– Ничего, ничего.
Черное отверстие… высокая белая стена… Луи сам не помнит, как очутился на дороге. Дом в Витроле, голос женщины, вдруг зазвучавший без прежней насмешки, история Алонсо, отчаявшегося из-за любви, все это бежит, бежит, словно тучи, гонимые ветром.Все нереально, все – кроме его рук, плеч, груди, будто затянутой в железный корсет, да еще дороги; Луи изо всех сил вцепляется в руль мотороллера.Луи прибавляет скорость. Никогда раньше с такой силой не бил ему в лицо встречный поток воздуха. Сумерки сгустились, спустился туман. Тускло мерцают желтые фары и красные огни задних фонарей.Луи притормаживает и останавливается. Дорога ни с того ни с сего взялась танцевать вальс и танго. Деревья в полях окутывает туманная дымка. Как и накануне, мысли его прыгают. Луи мгновение стоит, опершись на машину. Потом выводит мотороллер на обочину и садится на траву в кювете. Где сон? Где явь?У меня болят плечи. Нет, ниже, между плечами, под лопаткой.
Он закрывает глаза. Роняет голову на колени. Спать… У меня теперь одно желание, вечно одно и то же – спать. Трава сырая. Штаны намокли.Эта женщина посмеялась надо мной. Я так про себя ничего и не выяснил. Конченый я человек. Конченый. Ну и длиннющий день.Жены Алонсо нет в природе. Вот так кретин: позабыл про Анжелину. Стоит поманить ее пальцем. А Мари? Какая из них настоящая? Мари Беррская… Мари Мартигская… Мари под душем… Мари – статуя, разлегшаяся на траве… Статуя женщины, женщина – статуя. Все сплошной обман. Люди посходили с ума. Мрамор из гипса. Девка Алонсо – тучная матрона… Жан-Жак сказал своей матери:«А знаешь, мам, как бы тебя звали? Матрона…»У меня болит спина, горит словно от ожога.«Ты совсем как старый господин, муж Мелисанды…» Я уже старый! А ведь мне всего тридцать пять… Ни на что не гожусь! Жена Алонсо наплела мне с три короба идиотских баек, вроде той, что тогда рассказал старикашка.Мари и учитель… Я с ним еще поговорю, с этим типом. Два развешенных в окне полотенца и это мини-платье… Что я знаю о Мари? Мы мало видимся, а когда нам случается быть вместе, всегда кто-нибудь да мешает – ребята, теща, соседи… Я уже позабыл, какая у нее фигура… Мари красивая – что верно, то верно… Этот паршивец Рене, разве он что-нибудь смыслит… Для него ничего, кроме постели, не существует… Щенок, чего там… Мы с Мари живем уже больше двенадцати лет… Откуда тут взяться неожиданностям? Ну, а в тот раз, когда я пришел домой раньше обычного, вышло неожиданно… Вроде как встреча с новой женщиной… А я возьми да усни.Эта бабища меня разыграла. Наверно, она и была такая, как говорит Алонсо. Но теперь она старуха и вот решила на мне отыграться, а заодно и себя выгородить. Не такой уж он псих, этот Алонсо.Мари тоже меня разыграла. Она давно уже охладела к этим делам.А я всегда был в порядке. И сейчас в порядке.У меня болит спина. Не при вдохе, а временами. Наверное, защемило мышцу. И чего это я дурью мучаюсь?
Луи едет дальше. Когда он приезжает в Мартиг, уже совсем темно. У него и в мыслях нет идти домой. Наверное, все уже смотрят телевизор: Жан-Жак, строящий из себя всезнайку, Симона, которая все мотает себе на ус, Мари с ее штучками. И даже малыш, которого он почти не знает. Спасибо еще, что он больше не ревет по ночам во все горло, как прошлой зимой. День-деньской корплю на работе, чтобы они ни в чем не нуждались. Никогда не отдыхаю, не развлекаюсь. С этим пора кончать.
Луи с решительным видом толкает дверь маленького бистро – он тут еще не бывал – и идет прямо к стойке.– Пастису, хозяин!Выпив вино залпом, делает знак повторить. Луи обдумывает, как бы так, половчее ввернуть вопросик.– Давайте выпьем, хозяин.Тот бормочет что-то невнятное и наполняет свой стакан бесцветной жидкостью.– Ваше здоровье!– Ваше!Народу ни души. Бар как бар. Кто же это мне говорил, будто здесь есть барышни? Не Рене… Вспомнил: парень, с которым я играл в белот. Да, точно. Он объявил четырех дам и добавил: «совсем как у Гю…» Никто не понял, на что он намекает, и тогда он рассказал, что один марселец купил у Гю бар, который прогорал, и переоборудовал в подпольный бордель с четырьмя потрясными девками. Имя парня я позабыл. А может, это все-таки был Рене. Не спросишь же у хозяина так, с бухты-барахты… Он и без того на меня косо смотрит, явно не доверяет.– Ваше здоровье!– Ваше!Хозяин, как принято, опять наполняет стаканы.– Я приятель Рене.– Какого еще Рене?– Рене Блондена.– Я такого не знаю.– Он штукатур… Работает со мной на стройке в Роньяке.– Ну и что из этого?
В глубине бара открывается небольшая дверь. Ах да, как же, как же: позади есть еще зал. Прежде там устраивали собрания. Выходит клиент. Ясное дело, барышни там. Хозяин прощается с ним за руку. Вот они завели какой-то спор. Не обо мне ли? Уж не принимают ли они меня за легавого?
– Налейте-ка мне анисовой, хозяин!Из задней двери выходит еще один тип.– Не помните Рене Блондена? Молодой такой парень лет двадцати трех – двадцати четырех, видный малый?– Нет, я такого не знаю.– Мне рассказывали, будто у вас теперь все по-другому. Но я что-то особых изменений не приметил. Хозяин не отвечает. Ей-богу, он глядит на меня косо. Оба типа направляются к выходу и, поравнявшись со мной, рассматривают в упор.
– Налейте-ка мне последнюю, хозяин.– Всегда пожалуйста.
Хозяин смотрит на меня волком. Кажется, он напуган. В бар входит мужчина… Черт, этот мне знаком. У него на нашей улице бакалея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19