Но это было еще не все. Когда Аррас оказался в руках революционной армии и вокруг города был сформирован постоянный заслон, чтобы ни один из предателей-роялистов не мог спастись, около пятидесяти женщин и детей, двенадцать священников, старые аристократы Шермуа, Деллаве и Галлипо, а также многие другие, проскочили через заставы – и вернуть их уже никто не смог.По домам подозреваемых проводились рейды в надежде найти убежища или, более вероятно, приюты спасителей и помощников. В Париже возглавлял и проводил эти операции общественный обвинитель Фукье-Тенвиль на пару с кровожадным вампиром Мерленом. В данный момент они находились около дома на улице Старой Комедии, где, по сведениям доносчиков, на целых два дня останавливался какой-то англичанин.Они потребовали впустить их и сразу же проследовали в бедно обставленные комнаты. Оборванная хозяйка еще не убрала того места, где спал англичанин; она даже не знала, нашел ли он место получше.– Он заплатил за комнату на неделю вперед, а приходил и уходил когда ему вздумается, – объяснила она гражданину Тенвилю. Еще старуха сказала, что не готовила ему и не убирала за ним, поскольку он никогда не ел дома и жил всего два дня, и что она не знала, был ли ее постоялец англичанином, пока он не уехал. Она-то думала, что он француз с юга, поскольку говорил с типичным южным акцентом.– Это был день восстания, – продолжала она, – он собирался уходить, а я сказала ему, что на улицах сейчас небезопасно, особенно для иностранца. Он всегда одевался очень богато, и я была уверена, что нищие непременно набросятся на него. В ответ он рассмеялся, дал мне клочок бумаги и сказал, что, если не вернется, можно считать его погибшим. А если меня будут расспрашивать о нем из Комитета общественной безопасности, показать этот клочок – и меня оставят в покое.Хозяйка говорила бойко, нисколько не испугавшись угрюмого выражения на лице Мерлена и угрожающих жестов гражданина Тенвиля, известного своей жестокостью.Но у гражданки Брогар, деверь которой содержал харчевню в окрестностях Кале, совесть была чиста. От Комитета общественной безопасности у нее имелась лицензия на сдачу апартаментов, кроме того, она регулярно извещала записками эту бдительную организацию о прибытии и отъезде своих постояльцев. Единственно разве, что о тех постояльцах, которые платили больше, чем было принято, – именно так и сделал англичанин, – она сообщала по уговору несколько позже, но зато с описанием внешности, положения и национальности.Так произошло и в случае с недавним английским гостем. Но старуха не стала рассказывать об этих подробностях ни гражданину Мерлену, ни гражданину Тенвилю.Тем не менее она вручила им листок бумаги, данный ей англичанином с уверениями, что, увидев эту записку, ее ни о чем больше не станут спрашивать.Тенвиль грубо вырвал листок у нее из рук, но смотреть не стал. Он скомкал бумагу в шарик, однако Мерлен с грубым смехом выхватил шарик у него из рук и, разгладив его на колене, некоторое время изучал.Там было нацарапано четыре строчки, похожие на стихи, на незнакомом Мерлену языке, вероятно английском. Но одно было абсолютно легко понятно любому – маленький рисунок красными чернилами в нижнем углу – звездообразный цветочек.Увидев это, Мерлен и Тенвиль, с громкими ругательствами приказав своим людям следовать за собой, отправились прочь с улицы Старой Комедии, не обращая более никакого внимания на беззубую хозяйку, подобострастно изъявляющую им вслед с порога свой горячий патриотизм и желание служить Комитету общественной безопасности.Тенвиль и Мерлен принесли сей клочок гражданину Робеспьеру, который, в свою очередь, злобно улыбаясь, скомкал этот маленький документ в своей только что вымытой ладони.Робеспьер не ругался и не чертыхался, ибо никогда не употреблял никаких проклятий в разговоре. Он опустил улику на второе дно своей серебряной табакерки и послал на улицу Корнеля к гражданину Шовелену специального гонца с приказанием прийти в тот же вечер после десяти часов в комнату № 16 бывшего дворца Тюильри.Была половина одиннадцатого; Шовелен и Робеспьер сидели друг против друга в будуаре бывшей королевы, а между ними на столе, как раз под горящей свечой, находился многострадальный и весьма грязный клочок бумаги.Ему пришлось пройти через множество нечистых рук до того, как белые непорочные пальцы гражданина Робеспьера разгладили его и поместили перед глазами бывшего посланника Шовелена.Последний, однако, не смотрел ни на бумагу, ни на бледное и жесткое лицо перед собой. Он прикрыл глаза и на мгновение отрешился от вида маленькой темной комнаты, безжалостных глаз Робеспьера, загаженных стен и замусоренного пола. Будто в ясном и неожиданном озарении он увидел блестящий салон министерства иностранных дел в Лондоне, где танцевала, подобно королеве, в объятиях принца Уэльского прекрасная Маргарита Блейкни.Он слышал шелест вееров, шуршание шелковых платьев и над всем этим шумом и гулом танцевальной музыки – глупый смех и манерный голос, читающий корявое стихотворение, которое теперь было написано на грязной бумажке, положенной перед ним Робеспьером: Сами ищем там и тут,И французы не найдут.Кто он? Дьявол или Бог,Чертов этот Сапожок?! Это было сильным ударом. Маленькое грязное напоминание воскресило в памяти Шовелена другие неизгладимые картины. В эту самую минуту, когда глаза его были закрыты, а Робеспьер внимательно глядел на него, бывший посланник увидел пустынные скалы Кале и вновь услышал тот же манерный голос, распевающий «Боже, храни короля!», грохот мушкетов, отчаянные крики Маргариты Блейкни – и ощутил горькую и пронзительную тоску страшного унижения и полнейшего поражения. ГЛАВА IIIБЫВШИЙ ПОСОЛ Робеспьер сидел и спокойно ждал. Он совсем не спешил; судя по всему, он был готов просидеть здесь всю ночь до самого утра, наблюдая, как Шовелена передергивает от воспоминания последних месяцев.Ничто не могло так удивить Неподкупного цвета морской волны, как вид человека, столь безнадежно сражающегося с петлей, которая затягивается вокруг его шеи все туже и туже.Вдоволь насмотревшись на покрывшийся от напряжения морщинами гладкий шовеленовский лоб и нервно отбивающие дробь пальцы его тонкой руки Робеспьер спокойно откинулся на стуле и с удовлетворенным вздохом сказал, дружелюбно улыбаясь:– Итак, теперь вы согласитесь со мной, гражданин Шовелен, что ситуация стала совершенно невыносимой?И поскольку последний ничего не ответил, он продолжил еще более выразительно:– И как это досадно, что мы не имеем теперь возможности отправить его под нож гильотины благодаря вашему последнему промаху.Голос его стал тяжелым и резким, как тот самый нож, на который он намекал столь часто. Шовелен продолжал молчать. Сказать ему, воистину, было нечего.– Гражданин Шовелен, как же должны вы ненавидеть этого человека! – воскликнул в конце концов Робеспьер.Лишь после этого Шовелен нарушил молчание, которое, как уже могло показаться, он поклялся хранить вечно.– О, да, – произнес он с нескрываемой злобой.– Тогда почему вы даже не пытаетесь загладить ваш прошлогодний промах? – мягко спросил Робеспьер. – Республика была и так слишком терпелива по отношению к вам, гражданин Шовелен. Она поручала вам много дел, и ей хорошо известны ваши заслуги и ваш патриотизм. Однако вы знаете, – значительно добавил он, – что в бесполезных орудиях она не нуждается.Но поскольку Шовелен снова окаменел в молчании, он продолжал все с той же ничего хорошего не предвещавшей лаской:– Ma foi! Гражданин Шовелен! Когда наступают на мои модные туфли, я не откладываю мщение за унижение ни на час!– У меня не было ни малейшей возможности! – вырвалось у Шовелена с горячностью, которую он не сумел скрыть. – Что я могу сделать с пустыми руками? С тех пор как объявлена война, я не могу отправиться в Англию, если только правительство не соизволит послать меня туда с каким-нибудь официальным поручением. Здесь много ворчат и злятся по тому поводу, что чертова лига Сапожка Принцессы продолжает действовать, а сотни драгоценных подарков все продолжают и продолжают ускользать от гильотины. А все только скрежещут зубами и сыплют бестолковые проклятия. Никто не предпринял ничего серьезного, чтобы прихлопнуть этих назойливых английских мух, прилетающих донимать нас.– Но вы забываете, гражданин Шовелен, – возразил Робеспьер, – что мы в Комитете общественной безопасности гораздо более беспомощны, чем вы. Вы знаете язык этих людей, мы – нет, вы знаете их манеры и обычаи, образ мыслей, методы, которыми они предпочитают пользоваться, мы же не знаем ничего. Вы в Англии виделись и говорили с людьми из этой чертовой лиги, вы знаете в лицо человека, руководящего ею, мы – нет. – Он придвинулся к столу и пристально посмотрел в тонкое бледное лицо перед собой. – Если вы мне сейчас назовете и опишете их предводителя, нам будет намного легче работать. А вы можете нам его назвать, и вы сделаете это, гражданин Шовелен.– Я не могу, – упрямо возразил Шовелен.– А! Тем не менее я думаю иначе. Но ладно. Я не осуждаю ваше молчание. Вам хочется самому получить награду за победу, вам хочется отомстить своими руками. Passons! Оставим (фр.)

По-моему, это вполне естественно. Однако, ради собственной же безопасности, не жадничайте так, гражданин. Если вы его действительно знаете, отыщите и заманите во Францию! Мы требуем его! Народ его требует! А если народ не получит что требует, то обернется против обманувшего его чаяния.– Гражданин, я понимаю, что ваша собственная безопасность и безопасность вашего правительства очень тесно связаны с поимкой Сапожка Принцессы, – уколол Шовелен.– И ваша голова тоже, гражданин Шовелен, – заключил Робеспьер.– Вы можете мне поверить, гражданин, что я мало беспокоюсь об этом. Вопрос заключается в том, чем сможете вы и правительство помочь мне, если удастся заманить этого человека во Францию.– Всем, – ответил Робеспьер, – что может обеспечить ваш ясный план и конкретную цель.– У меня есть и то и другое. Но я должен поехать в Англию хотя бы с полуофициальным назначением. Я ничего не смогу сделать, если мне придется прятаться переодетым вдалеке от проезжих дорог.– Это нетрудно устроить. Недавно состоялся разговор с британскими властями по поводу безопасности и сохранности здоровья мирных французских подданных, находящихся сейчас в Англии. После длительной переписки они согласились на наше предложение неофициального представительства, которое будет соблюдать коммерческие и финансовые интересы наших граждан. С таким поручением мы вполне можем послать вас, если это поможет вашим планам.– Восхитительно. Я нуждаюсь лишь в маске. Эта ничем не хуже любой другой.– Значит, все?– Не совсем. У меня есть кое-какие соображения, но я должен знать, что мне доверяют абсолютно. Кроме того, я должен обладать неограниченной властью.Ни одна деталь не говорила о слабости в этом маленьком, похожем на хорька, человеке, смотревшем прямо в лицо недоверчивому якобинскому лидеру. Робеспьер медлил с ответом. Он внимательно приглядывался к сидящему напротив, пытаясь прочесть под его нахмуренными бровями, не скрывает ли он каких-либо иных, эгоистических целей за требованием абсолютной власти.Однако Шовелен не дрогнул под этим взглядом, который заставил бы любого во Франции побледнеть от невыразимого ужаса. После непродолжительного молчания Робеспьер спокойно сказал:– Вы будете иметь полную власть военного диктатора в любом городе или области Республики, где бы вы ни оказались. Перед вашим отъездом революционное правительство назначит вас верховным руководителем всех подразделений Комитета общественной безопасности. Это означает, что каждый ваш приказ, каким бы он ни был, будет отдаваться от имени Республики и должен быть выполнен в точности под страхом обвинения в измене.Шовелен удовлетворенно крякнул, даже не пытаясь скрыть от Робеспьера своей радости.– Мне нужны агенты, – добавил он – Агенты или шпионы, мы можем назвать их как угодно. И, конечно же, деньги.– У вас будет и то и другое. Мы располагаем в Англии мобильной секретной службой, которая творит там великие и благие дела. В центральных графствах вспыхивают кое-какие беспорядки. Помните бирмингемский мятеж? Это в основном устроено нашими ребятами. Вам известна Кондей, актриса? Она неплохо пристроилась в кругах, которые в Лондоне считаются либеральными, кажется, их еще называют – виги. Забавно, не правда ли? По-моему, это значит – парик. Так вот, Кондей устраивает благотворительные представления в пользу парижской бедноты в нескольких клубах, принадлежащих этим вигам. И она может очень нам пригодиться.– Женщина всегда пригодится в подобных случаях. Я непременно разыщу гражданку Кондей.– И если она сослужит вам хорошую службу, я думаю, что смогу предложить ей что-нибудь весьма соблазнительное. Женщины так суетны, – добавил с нарочитой серьезностью Робеспьер, полируя при этом свои ногти. – Есть тут одна вакансия, в «Maison Moliиre». Впрочем, пожалуй, это будет более соблазнительно: у нас пока нет никого на роль богини Разума в предстоящем национальном празднике. Это может завлечь любую женщину. Процессии, парады, всенародные гуляния – такому может позавидовать кто угодно. Что вы на это скажете, гражданин? Надеюсь, теперь у вас нет никаких сомнений в том, что если вам в самом деле для исполнения ваших планов понадобится женщина, то она у вас будет? Подогреть ее желание – зависит только от вас.– Благодарю, гражданин, – скромно откликнулся Шовелен. – Я никогда не терял надежды, что революционное правительство однажды вновь призовет меня. Признаюсь, я в прошлый раз проиграл; англичанин неутомим, умен и богат, очень богат. Иначе вряд ли бы ему так везло; ведь, к сожалению, на нашем побережье, да и в самом Париже все еще господствуют коррупция и взяточничество. Он выскользнул из моих рук как раз в тот момент, когда мне казалось, что держу его наиболее крепко. Признаю это.
1 2 3 4 5