Живые люди обычно туги на ухо. Их отвлекает шум. Только мертвые и готовые вот-вот родиться могут слышать абсолютно все. Для мертвых и для Гийома, который скоро родится, Ариана по вечерам рассказывает прекрасные истории возле розового лавра. А Гийом растет, несмотря на молчание, слова, полеты и похрапывание. Он растет очень быстро. Часы текут, жизнь парит, небо развлекается. Мудрый Гийом слушает в темноте биение сердца своей безумной матери.
* * *
Растянувшись на кухонном столе, Рембрандт читает книгу Терезы Авильской. Он начал ее уже несколько недель назад. Но дело продвигается медленно и он дошел только до восемнадцатой страницы. Строки святой сверкают как заснеженный березовый лес. Рембрандт может не спускать глаз с одного предложения несколько долгих недель подряд. Он черпает в этом занятии отраду и утешение. Он даже облизывается от удовольствия.
Из глубины сада приближается Ариана. На ее левом виске вздулась вена, как случается всякий раз, когда она в гневе. Ариана садится напротив Рембрандта, берет книгу, видит имя на обложке, пожимает плечами, кладет книгу обратно, молчит еще несколько секунд. Рембрандт щурит глаза, вздыхает. Ван Гог пожаловался на тебя, и у меня есть полное право прочитать тебе нотацию. Урок начинается: "Я знаю, старина Рембрандт, что тебе от природы свойственно есть птиц. Я уважаю твою природу и даже счастлива, что ты ее сохранил. Тем не менее, хочу напомнить, что и речи не может быть о том. чтобы съесть кенара. А причина проста. Она метафизическая. Месье Люсьеи меня научил, что значит "метафизический". Это значит "по ту сторону физики". То есть еще дальше, чем можно увидеть. Любовь, например. Я люблю этого кенара, и поскольку я его люблю, он носит свое собственное имя - то имя, которое я ему дала. Это не просто кенар. Это месье Ван Гог. Ты можешь хоть целый день бродить вокруг клетки, но я тебе запрещаю его есть. Имена и те, кто их носит, несъедобны. Это относится и к тебе. Ты тоже не просто кот. Ты месье Рембрандт. И ты им останешься до скончания века. Даже когда вас не станет, я сохраню в сердце ваши имена, и по-прежнему буду их напевать. Вы -две маленькие вечности - одна с мехом, а другая - с перьями. Если Ван Гог когда-нибудь умрет, то только от старости. Понятно? Держи, вот твоя книга. Я вижу, ты ценишь эту Терезу. Ты бы хотел, чтобы ее съели?"
Гийом из пузыря в животе Арианы слышит эти слова, как и многое другое. У него уже есть все, что нужно. Уши, ноги, руки, мысли, юмор. Самое главное - юмор. Бог, сотворивший мир, получил удовольствие от этого творения. А то, что доставляет удовольствие, хочется делать вновь и вновь. Еще и еще. И Бог - не исключение из этого правила. Как только женщина начинает мечтать о ребенке, Бог создает в ее животе миниатюрный мир: леса, океаны, звезды, и в самом центре - малыша, ведь для любого зрелища нужен зритель. Б момент, когда Бог собирается покинуть свое творение, в последнюю секунду, он вкладывает искру юмора в глаза Будды, еще погруженного в амниотическую жидкость. Ребенок, наделенный юмором, должен родиться в срок, он получает, наконец, право появиться на свет. И приходится признать очевидное: большая часть человечества родилась недоношенной.
С некоторых пор Ариана разговаривает со всеми, даже с карликовыми помидорами в саду. Ей никто не отвечает, но это ее не обескураживает. Она больше поет, чем говорит. Она больше щебечет, чем поет. Она благодарит - вот точное слово - благодарит все, что существует. Но за что? Просто за то, что оно существует. Ребенок, которого она носит, ее опьяняет, делает легкой, радостной. Благословляющей.
Сегодня не надо заниматься уборкой. Ариана пьет чай и смотрит на гору Рембрандт крутится вокруг Ван Гога, а тот, в свою очередь, вокруг солнечного луча. Ариана допивает чай, споласкивает чашку и выходит па площадь купить хлеба. Ярмарочные артисты выступают здесь уже два дня, но раньше она их не замечала. На обратном пути из булочной она садится на скамейку, смотрит на тех, чья профессия - развлекать других. У дамы в будке возле детской карусели такой хмурый вид, будто в этой будке идет дождь. Каждые три минуты она выходит из своего укрытия и крутит над головами смеющихся детей надувной пляжный мячик с привязанным к нему помпоном - пучком красных шерстяных ниток. Маленькие ручки тянется к нему. Тот, кому удастся схватить этот пучок ниток, получит право - о блаженство! -на бесплатный круг. Детская радость не трогает карусельную даму, не разглаживает хмурые морщины на ее лице. Она здесь не для того, чтобы развлекаться. Она на работе. Давайте не будем плохо говорить о работе.
Ариана поднимается со скамейки, покупает "яблоко любви" - настоящее красное яблоко, покрытое карамельной глазурью. Через два-три года я приведу на эту площадь Гийома. Я ему куплю билет на карусель, на один круг. Нет, на десять. Мне будет забавно наблюдать, что он выберет: вертолет, мотоцикл или поросенка, который поднимается и опускается. Я чуть не сломала зуб об это яблоко. Ты слышишь, Гийом, шум праздника? Думаю, я еще ненадолго здесь останусь. У меня полно времени. Пойдем, прокатимся на поезде в комнате страха.
Ариана, круглая как "яблоко любви", покупает билет и садится в вагончик. Ярмарочные артисты и матери семейств смотрят на нее неодобрительно. Поезд трогается. Двери открываются, затем закрываются, поезд мчится в темноту, убийцы тянут к вам крючковатые руки, гигантские пауки цепляются за ваши волосы. Вы со смехом преодолеваете все ужасы - а вот и выход, успокаивающий яркий дневной свет, поезд тормозит, останавливается. Ариана не сходит. Гийом начал рождаться. Толпы людей, смятение, поучения. Мадам, беременные таких вещей не делают, это безответственно. Ариана улыбается: я не согласна. Гийом идет без усилий, скользит из ее живота как кусок мыла в мокрых руках. Праздник - очень хорошее место, чтобы рожать детей. Приходит вызванный владельцем аттракциона врач, но слишком поздно: Гийом уже тут, он появился в тот самый миг, когда его мать произносила слово "свет" Он плачет в глубине вагона Воздух, в первый раз наполнив легкие, жжет их Вопрос привычки Все хорошо Все почти хорошо он не совсем здесь Потому что он - это не он Он - это она Ариана заливается смехом До чего жизнь забавна! В ней все устроено, чтобы нас удивлять! Ждешь мальчика, а получаешь девочку Но скажите, что это меняет? Ничего Абсолютно ничего Все тот же сумасшедший смех Та же внезапная смертельная усталость Глядя на крошечное пухлое личико, внимательно его рассматривая, Ариана придумывает настоящее имя, то имя, которое будет сопровождать это личико во всех его метаморфозах, - Манеж. /Manege - карусель (французск.) /
- Мадам, но такого имени нет
- А теперь, месье, будет.
* * *
Манеж медленно движется по саду, сидя верхом на Рембрандте. Время от времени она дергает кота за уши, чтобы тот шел быстрее. Какое безобразие! Читать великих мистиков в оригинале - на испанском, латыни, греческом, идиш - и служить пони для четырехмесячного ребенка. Издалека, покачиваясь на своей трапеции, за этой сценой наблюдает Ван Гог, получая огромное удовольствие.
Четырехмесячная Манеж делает свои первые открытия - мир имеет вкус молока и света. Мир входит в тебя через рот и глаза Правда, иногда мир отлучается, и его заменяет темнота. Манеж всматривается в темноту, не закрывая глаз. Она ждет. Она наделена даром ожидания, умением ждать. Она догадывается, что темнота - это лишь часть времени, что темнота временна, а время идет, не так ли? Иногда время становится чем-то,
что нельзя назвать временем, чем-то вечным или, по крайней мере, спокойным (во времени нет ничего спокойного), чем-то светлым и белым молоком и светом.
Как дела, Ариана? Малышка не мешает вам спать по ночам? Если вы устали, несколько месяцев можете не приходить убирать квартиру, я вам все равно буду платить. Нет-нет, месье Гомез. Совсем нет. Я даже сама удивляюсь. Ведь я прочитала много книг на эту тему: Режину Перну, Франсуазу Дольто. А еще я наблюдала за молодыми мамами в городских парках. Я умею читать между строк и могу услышать то, что не было сказано. Раньше я считала, что маленькие дети - это чудовища. Естественно, никакая мать не осмелится такое сказать, Но я читала, я видела, я предчувствовала: крики и плач через каждые три часа. Тревожные, разбитые, бессонные ночи. Я готовилась к тому, что так будет с Гийомом, то есть с Манеж. Но ничего подобного. Я сплю еще спокойнее, чем прежде. Даже можно подумать, что этот малыш меня охраняет и заботится о моем сне.
Месье Гомез улыбается. Он наливает себе второй бокал порто. Месье Гомеза охватывает ностальгия. Он совсем не прочь стать ребенком Арианы Месье Гомез пускается разглагольствовать. Месье Гомез возвращается к истокам своей грусти: он не знал своей матери. Она родила, как говорится, "под знаком икс". Месье Гомез родился от икс. Икс - это мама месье Гомеза. В сердце месье Гомеза живет уравнение, решить которое он не может: X - это его мать, У - его отец. Что получится, если X прибавить к У? Получится месье Гомез, специалист по финансам, прогнозам и балансам. Он щелкает как орешки любые расчеты, кроме этого грустного уравнения, достойного всеобщего сожаления; и жизнь месье Гомеза - кроме тех моментов, когда он слушает Ариану - сплошное сожаление: X плюс У равно никто.
Месье Гомез на мгновение забывает об уравнениях его работы и его рождения. Он щекочет пухлый подбородок Манеж, а она смотрит на него своими совершенно круглыми глазами. Днем и ночью Манеж смотрит. Прошло несколько месяцев, прежде чем Ариана заметила: Манеж никогда не закрывает глаза. Никогда? - Никогда.
Когда Манеж впервые увидела свою мать летающей, ей было девять месяцев. Она знакомится с карликовыми помидорами, а Ариана на скамейке возле окна читает газету. Манеж попадает в джунгли. Она меньше, чем колышки для помидоров или подпорки для фасоли. Но в джунглях она ничего не боится. В мире есть вещи, которые колют, режут и щипают. Но нет ничего, что могло бы испугать эти два постоянно - днем и ночью - открытых глаза. Она движется по джунглям в сопровождении покорного и безропотного Рембрандта. Она жует стебель петрушки, глотает божью коровку. Проходит час. Один час для малыша как десять лет для взрослого. Примерно. Манеж задела колючие кусты, растущие в глубине сада, около стены. Колючки делают немного больно и сильно раздражают, Раздраженная, Манеж поворачивается, возвращается к дому и застает Ариану заснув-шей, парящей над крышей. И тут же делает про себя вывод о матерях вообще. Меня зовут Манеж, мне девять месяцев, и я кое о чем думаю, но не умею еще об этом сказать. Войдите в мою голову. Мой мозг сложен в восемь раз как хлопчатобумажная скатерть. В восемь или даже в шестнадцать раз. Разложите скатерть - вот моя мысль в девять месяцев: с одной стороны, божьи коровки невкусные. С другой стороны, колючие кусты обжигают. Наконец, матери летают. Короче говоря, ничего особенного, совершенно обыкновенные вещи. В этом мире нет ничего, кроме естественного. Или, если хотите, - и это одно и то же - в этом мире нет ничего, кроме чудес.
Странно, Ариана, что эта девочка никогда не закрывает глаза. Я бы хотел, чтобы она была совершенно здорова, но ваша беспечность меня тревожит. Вы должны проконсультироваться с врачом. Я очень близко знаком с одним врачом. По понедельникам мы играем с ним в теннис. Сходите к нему от моего имени. Его зовут Морандус, - да, я знаю, некоторые имена не идут носящим их людям, а некоторые им подходят даже слишком.
Месье Люсьеи решил, наконец, поговорить с Арианой. Судьба Манеж его особо не занимает, но вот уже несколько дней ребенок устраивает изрядный беспорядок в его коллекции оловянных солдатиков. Ариане забавно его слушать. В конечном итоге, все дети такие же как ее собственный ребенок: их большие глаза открыты навстречу невероятной жизни. Очень трудно выдержать пристальный взгляд совсем маленького ребенка - это как если бы Бог стоял перед вами и без стеснения смотрел на вас в упор, сосредоточенно, внимательно, будто удивленный тем, что видит вас здесь. Манеж немного перестаралась, вот и все. Она смотрит на мир чуть с большим вниманием, чем остальные дети. Решено, месье Люсьеи, я схожу к вашему врачу, хотя, на самом деле, не о чем беспокоиться: моя малютка растет нормально. Она хватает Ваших оловянных солдатиков, как это делал бы любой ребенок в мире. Ведь олово прочное? Более прочное, чем африканские фетиши мадам Карл: вчера Манеж отломала половой член одной деревянной статуэтки. Мадам Карл еще этого не заметила, и я хотела спросить, месье Люсьеи, нет ли у вас хорошего клея, чтобы приделать статуэтке этот крохотный кусочек дерева, придающий ей такое очарование?
Детей окружают два типа людей. Те, кто занимается ими, и те, кто их не выносит. Порой это одни и те же люди. Морандус, педиатр, испытывает отвращение к детям. Еще большее отвращение он испытывает к матерям и к их безумной манере возводить вокруг ребенка почти непробиваемую стену, непробиваемую даже для педиатра, у которого за спиной восемь лет образования и который, уж наверное, знает, каким образом функционирует такая вещь как ребенок. Ариана входит в кабинет Морандуеа. Она не произнесла ни единого слова, и это сразу погасило его раздражение. Ариана не такая мать как остальные. Она не возводит стен. Манеж смотрит педиатру прямо в глаза и произносит свои первые в жизни слова: "Морандус, машина, бум". Эти три слова восхищают Ариану и вызывают улыбку у врача. Восхищенные, они улыбаются. Они ничего не услышали, ничего не поняли, - а назавтра, после обеда, Морандус погибает в автомобильной катастрофе. Морандус, машина, бум. Случайность. Будем считать, что это была просто случайность.
"Гомез, мама, прийти". Таковы вторые слова Манеж. Безобидные слова. Месье Гомез отвечает на них любезно, как и следует: "Ну да, моя маленькая. Твоя мама скоро вернется. Я послал ее за покупками, она ушла ненадолго. Ты слышишь, в дверь звонят. Это она". Но это не она. Это полная дама с наброшенной на голову шалью, в длинной, до пола, юбке, с пухлыми маленькими пальчиками и с фотографией в дрожащих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9