Я жестикулировал, улыбался и дипломатично опускал глаза.
Я вложил всего себя в полчаса самого лучшего обмана в своей жизни.
Однако Клетчатого никак не тронул мой цветистый монолог – в самой его середине он вдруг встал, извинился и вышел. В дверном проеме тут же возникла фигура давешнего грубого оперативника. Сложив руки на груди, сыщик стал молча наблюдать за тем, как адвокат склонил свою голову к моей и горячо зашептал:
– Ни о чем не волнуйся!.. Как я понял, у них ничего на тебя нет. Никаких доказательств. Но по закону они могут продержать тебя, без предъявления обвинения, целых тридцать суток...
– Тридцать суток! – воскликнул я в отчаянии. – Целый месяц! А как же мой бизнес? Это катастрофа! Все рухнет! Мне нельзя – на тридцать суток! Иди, договорись, придумай что-нибудь!
Лоер в ответ только грустно покачал головой. Я выругался площадными словами.
– Кстати,– тихо спросил Рыжий,– ты вообще знаком со спецификой уголовного делопроизводства?
– В общих чертах,– буркнул я. – Насколько мне известно, они обязаны предъявить мне официальное обвинение. За подписью прокурора. И одновременно избрать «меру пресечения». Либо это будет подписка о невыезде, то есть: я гуляю на свободе, но по повестке являюсь на допросы; либо это – заключение под стражу: я сижу в тюрьме, и к следователю меня приводят из камеры...
Адвокат поддернул манжеты своей рубахи. Моя рубаха стоила примерно в семь раз дороже.
– Не в тюрьме,– поправил он меня,– а в следственном изоляторе.
– А что, есть разница?
– Если честно,– признался Рыжий,– нет. Никакой.
– Значит, я сижу тридцать суток, а потом они предъявляют обвинение?
– Да.
– Ага! – хохотнул я, чувствуя облегчение. – Но в казнокрадстве я не виноват! Доказательств нет и не будет! Они смогут обвинить меня лишь в неуплате налогов. Легкая статья! Три года! Такого обвиняемого они вряд ли станут держать в изоляторе!
– Ты прав. Лицо и руки адвоката были очень белые и сплошь покрыты веснушками.
– Тридцать суток! – вновь ужаснулся я. – Месяц! За это время моя контора рухнет! Клиентура разбежится по конкурентам! Я понесу убытки!
– Мы подадим в суд,– предложил Рыжий.
– На кого?
– На прокуратуру.
– Я подам иск против Генеральной прокуратуры страны? Это смешно.
– Пожалуй, ты опять прав. Тридцать суток тюрьмы! – с горечью подумал я. За что? А как же справедливый суд?
Меня отягощал недостаток, схожий с недостатком босса: я полагал себя самым эрудированным из всех шести – или сколько их там есть – миллиардов человеческих существ. Поэтому следующий вопрос я задал, стесняясь:
– А разве не суд решит, где именно я буду пребывать весь период следствия,– за решеткой или на свободе?
Адвокат печально улыбнулся.
– К сожалению, в этом вопросе отечественная юриспруденция... как бы это сказать...
– Буксует.
– В общем, да. – Рыжий снова вытер пот со лба. – Сейчас людей сажают в изолятор только волей прокурора. Там, в изоляторе, подследственный годами ждет решения своей участи. Человек может просидеть год, пока идет следствие, и еще год или даже два, пока услышит свой приговор. Суды переполнены. Очередь. Подсудимых много. Судей мало. Говорят, что скоро в законы внесут изменения. Но нас с тобой это не коснется. Тебя лишит свободы не суд, а чиновник прокуратуры. А он поступит так, как ему удобно . Он сочинит постановление, там будет сказано, что, находясь на свободе, ты можешь скрыться от правосудия...
– У меня бизнес! – выкрикнул я; сыщик у двери вздрогнул и сменил позу. – У меня семья! Ребенок! Старенькая мама! Куда я сбегу?
Рыжий поднял ладонь.
– Кроме того, находясь на свободе, ты сможешь оказать давление на свидетелей и помешать ходу расследования. Я лишь цитирую официальные формулировки...
Я глухо зарычал от досады, но справился с собой и хрипло спросил:
– Так что же меня ждет?
– Пока – месяц.
– А потом?
– Тебя отпустят,– уверенно ответил Максим. – Повесят неуплату налогов, дадут три года, условно, и все закончится...
– Ладно. Месяц – значит месяц. Отсижу.
Отвернувшись в сторону, я несколько раз сильно надавил большим и указательным пальцами на оба своих глазных яблока – чтобы они покраснели и веки припухли. Когда Хватов вернулся, я тут же пожаловался ему на усталость и плохое самочувствие. И деликатно попросил закончить разговор.
– Что же,– почти равнодушно кивнул морщинистый очкарик, – продолжим завтра. А сейчас, извини, будем вас, это самое, оформлять...
– Нас?
– Тебя и твоего завхоза,– будничным тоном пояснил Клетчатый. – По Указу Президента о борьбе с организованной преступностью и, это самое, бандитизмом – временно задерживаем обоих на тридцать суток!
– А завхоза за что?
– За компанию. Я встал.
– Значит, посадите, да? – после паузы спросил я, ощущая, как последняя слабая надежда рвется в лоскуты и исчезает где-то пониже и правее сердца.
– Посадим,– буднично произнес Хватов.
– Это незаконно! – воинственно выкрикнул мой лоер и тоже встал. – Я подам жалобу. Сегодня же. И не одну.
– Ваше право,– ответил Хватов, едва не зевая. – Ты, Андрей, не волнуйся. Посидишь, это самое, отоспишься, отдохнешь...
– Сегодня ночью,– мрачно заявил я,– вас, гражданин следователь, будут мучить кошмары. Вы сажаете в тюрьму невиновного человека!
– А я вообще здесь, в этой ужасной Москве, плохо сплю,– усмехнулся Клетчатый. – Слишком, это самое, шумно... Машины бибикают... А ты сегодня ночью подумай, не дать ли тебе настоящие показания. Подробные. Пока ты по существу дела сказал только несколько слов...
– Поймите меня правильно,– возразил я с апломбом,– у меня – бизнес. В моем кабинете, как и в вашем, много чего происходит.
– Повторяю,– обиделся Хватов,– давай не будем путать, это самое, твой кабинет и мой!
– В моем кабинете,– продолжил я,– бывали такие люди, о которых я никогда никому ничего не скажу. Ни на каком допросе. Ни в вашем кабинете, ни в другом.
Иначе сквозь меня живо штырь проденут. Хоть в камере, хоть в бараке. Такая у меня жизнь. Иногда – дешевле отсидеть ... И меня повели сидеть.
4
О бизнесменах, очутившихся в местах заключения, ходили в то время ужасные легенды. Говорили, что уголовное сообщество не приняло коммерсантов. Говорили, что преступный мир – организованный, спаянный убеждениями и обычаями – относится к новым людям с большой неприязнью. Говорили, что предпринимателей бьют и унижают. Отнимают еду и одежду. Говорили, что богатый человек, очутившись за решеткой, в обществе воров, убийц и насильников, окружен атмосферой всеобщего злорадства, его осыпают насмешками, презирают и сторонятся.
То же самое, впрочем, говорили в разное время об осужденных милиционерах, и о солдатах-дезертирах, и об иностранцах.
В общем, шагая меж двух решительных оперов в глубины Лефортовского замка, я не очень нервничал. В конце концов, со мной мои доллары! И адвокат! И босс! И влиятельные друзья! Со мной, наконец, я сам – поджарый, ловкий, умный, решительный, единственный в своем роде. Нищий студент, в несколько коротких лет поднявшийся до запредельных высот, до миллионных контрактов. Состоявшийся и состоятельный. Тюрьма? Пусть будет тюрьма: каземат, камера, изолятор, зона, каторга, лагерь – все что угодно.
Я делаю самое главное на свете – деньги. И на своем пути пройду сквозь всякую тюрьму, как нож проходит сквозь масло.
ГЛАВА 3
Я начал всерьез размышлять о тюрьме очень давно. Не то чтобы думал с детства – но тянуло. Заведение с решетками на окнах всегда казалось мне самым страшным местом на свете, и этот страх возбуждал меня.
Свои детские годы я провел в веселой ромашковой стране Совдепии. Преступность на ее территории была побеждена физически, морально и нравственно. Если в далекой провинции дураки грабили сберкассу, это расценивалось как чрезвычайное происшествие в масштабах всей Империи. Газеты, конечно, молчали – но все руководство милиции, госбезопасности и администрации той территории, где произошел акт бандитизма, в один миг лишалось своих мест.
Когда два брата по фамилии Грач образовали преступную группу, раздобыли автомат и убили из него милиционера, случилась чудовищная сенсация. Про неслыханный случай даже сняли художественный фильм.
Тоталитарные режимы уничтожают всякую серьезную преступность, не говоря уже о преступности организованной. Муссолини в пару лет вырезал под корень всю сицилийскую мафию. Известный историкам факт.
И вожди Совдепии пошли схожим путем. Хитрые – как и положено настоящим византийцам,– они решили совсем лишить своих подданных какой бы то ни было информации об уголовниках и местах их обитания. Официально преступность считалась ликвидированной. Тщательно, кропотливо насаждалась культура, полностью свободная от преступной идеи. Героями книг и фильмов, радиопередач и театральных постановок выступали честные, весьма положительные мужчины и женщины, не склонные к авантюре. А преступный мир изображался в виде горстки полностью опустившихся, ни на что не способных, глубоко несчастных людей, где каждый второй мечтает перековаться в добропорядочного члена общества.
Городские дети в дни каникул едут к бабкам в деревню; я же, сельский отрок, всякое лето путешествовал в обратном направлении. Из зноя и пыли – в прохладу, в город, к цивилизации. Десять кинотеатров, три стадиона, библиотека с читальным залом, парк культуры – а посреди всего великолепия бабушкина квартира. Просторная, с окнами в тихий двор. Во дворе – гипсовая балерина, в бабушкином шкафу – десять желтых томов «Детской энциклопедии» издания 1958 года. Можно почитать том «Наука и техника», а лучше том «Моря и океаны», после – оседлать велосипед, домчать до кинотеатра, изучить рекламный щит «Скоро на экране», купить и съесть мороженое за семь копеек, всласть погонять по дворам и вернуться к морям и океанам. И так – каждый день.
Отрок ощущал счастье, как нечто постоянное.
Но речь не о морях и океанах, а о тюрьме и об уголовниках.
Их я увидел впервые в жизни именно в городе, на летних вакациях. Во всяком населенном пункте моей страны есть особенные места – возле дверей в винный магазин, и еще на задах ларьков приема стеклопосуды – вытоптанные и заплеванные пятаки, где собираются в группы, переругиваются и занимают друг у друга медные монеты наиболее опустившиеся горожане. Там и заметил однажды счастливый юнец с мороженым в руке необычных людей. Шумных, бесцеремонных, в обвисших исподних майках, открывающих взору публики острые татуированные плечи. Угловатые, нечистые, смердящие приторным портвейном существа с выбитыми зубами. Особенно неприятными выглядели их подруги – невероятно грубые и крикливые женщины с опухшими, жирно накрашенными лицами.
Уголовники, с ужасом догадался отрок и нажал на педали своего блестящего велика. Уголовники! Преступники! Злодеи! Плохие, нечестные люди! Вези, вези меня прочь от них, мой быстрый велосипед!
Cам я был из тех мальчиков, которые, найдя кошелек с деньгами, тут же вешают на забор объявление: «Найден кошелек с деньгами». Моя честность, принципиальность и порядочность простирались в дали, столь же бесконечные, как глубокий космос. Тогда я бредил космосом, полетами, скафандрами, лазерными пушками и прочими подобными штуками.
В тринадцать с половиной лет я твердо решил, что стану писателем-фантастом и превзойду мастерством любимых мною авторов – братьев Стругацких. Гениальные братья открыли мне, что смысл и счастье человеческой жизни – в созидательном труде, в творчестве, в познании мира и в развитии личности.
Я решительно взялся за дело. С самого начала я положил себе за правило делать тексты каждый день. Минимум по два часа. Еще столько же времени проводил в городском читальном зале. Я изучал мировую литературу и упорно портил бумагу. Сверстники уже зажимали девчонок по подъездам, а я только усмехался – я строил свое будущее. Полировал за письменным столом детали секретного оружия, необходимого для победы над миром.
К шестнадцати годам я полностью сформировался как писатель: я знал, что буду делать легкую и злую сюжетную прозу. Смешную и горькую. Точную и отвязную. Я решил, что от моих книг чуваки и чувихи будут балдеть, как восьмиклассница от первой сигареты. Я поклялся себе, что буду работать без сна и отдыха, до обмороков, до темноты в глазах, – но превзойду всех. Стану самым лучшим. Великим. Неподражаемым. Поставлю на уши всю тысячелетнюю мировую словесность. Моими романами будут зачитываться, над ними станут хохотать и рыдать, их будут экранизировать и цитировать. Мои романы взорвутся, подобно бомбам. Они изменят человечество. Они выведут людей к свету.
Осталось накопить жизненный опыт.
Тут я опять подумал о тюрьме и об уголовниках.
Я хотел делать экстремальные, бьющие наотмашь истории. Соответственно, они требовали экстремального материала. В его поисках я для начала устроился строительным рабочим – отбойным молотком долбил землю в тридцатиградусный мороз. После часа работы лицо, шея и руки по локоть покрывались слоем машинного масла. Подлинного экстрима я тут не обрел. Вообще, я легко переношу тяжелый физический труд. Приучен сызмальства. В обеденные перерывы писалась повесть, где действовал герой, плотник-бетонщик Колюха, и героиня, председатель профкома, по прозвищу Доска Почета. Одновременно шла подготовка к поступлению на факультет журналистики Московского университета. Сочинялись бойкие репортажи для многотиражки строительного треста, боевого листка формата А2 с многосмысленным названием «Огни новостроек».
Однажды фотограф принес в редакцию портрет, сделанный им в каком-то котловане: красивейший черноволосый мужчина, рабочий, с ясным, открытым лицом, высоким лбом, белозубо улыбающийся, в романтически расстегнутой новенькой брезентовой робе, в ловко сидящей каске. Фото украсило бы любую выставку или обложку столичного журнала.
Возникла идея дать портрет на первую полосу, рядом поставить маленький очерк. Я тут же позвонил в отдел кадров конторы, где числился герой портрета, и сваял тридцать строк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10