Общество позволит, оно богатое. Роддэры для общества опаснее,
но, в сущности, и они терпимы...
Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.
-- Ты молодец, дружок, -- тихо сказал он. -- Мыслишь вполне здраво. Одна
беда -- с позиции одиночки.
-- Это как? -- заинтересовался Игорь. -- Ваше обращение "дружок" я
принимаю...
-- По поводу биовозраста, -- без улыбки закончил мистер Эванс. -- Ты прав,
мы живем в трудное время. Время беззаботности. Мир всегда двигали вперед
считанные проценты людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили
гении. Те, кто придумали колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и
многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры...
Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную инженерию! Дискеты
компьютера ударили мне в лицо жесткой коричневой лентой запаха. Пузырек с
лекарством на столе -- удушливым искрящимся облаком. Не надо!
А Тиммин отец, не замечая болезненной гримасы на моей физиономии,
продолжал:
-- Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны тысячи людей,
чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И не нужны еще сотни, чтобы
прокормить гения и строителей. И десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и
тысячи -- тоже не слишком-то нужны...
-- Киберюмористов пока не существует, -- возразил вдруг Игорь.
-- Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы получились
неверные.
Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках авторучку и
негромко, словно самому себе, говорил:
-- Таланты могут найтись у каждого, только пока это у нас не очень-то
получается. Но есть и другой выход. Заниматься своим делом, даже если
таланта в тебе -- миллионная доля, а остальное -- просто труд и терпение.
Заниматься, зная, что никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь
останешься одним из миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как
один-два настоящих гения.
-- Вы имеете в виду себя? -- жестко, не колеблясь, спросил Игорь.
-- Да.
Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его
пальцах затейливым вензелем.
-- Я занимаюсь программой "Конвергенция". Это создание единого языка,
основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а
на принципе логэм.
-- Логэм?
-- Да. Логэма -- это логическая единица речи, звукосочетание, которое на
любом мировом языке имеет одинаковый смысл.
Игорь рассмеялся.
-- Чушь. Этого не может быть.
-- Может. Выделено уже шестьдесят три логэмы. Они понятны без перевода
любому человеку в мире. И каждая из этих логэм -- на счету
лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от бога. Возможно, даже
наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но
вычислить его невозможно -- настолько он мал.
Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на дискеты с записями.
-- Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке
двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не
знаю. Но, возможно, поможет.
-- Шарль Дежуа -- это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? --
задумчиво спросил Игорь. Не дожидаясь ответа, попросил: -- А вы не можете
произнести хоть одну логэму?
-- Могу.
Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно
разминая щеки, набрал воздуха и произнес... что-то короткое, отрывистое,
почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное...
-- Конечно, непонятно, -- засмеялся Игорь. -- Вот так логэма! На роддэров
не действует.
-- Нет, не понял, -- с некоторым сожалением ответил я. И тут до меня
дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через
мгновение это понял и Игорь.
-- Вот так, -- улыбнулся мистер Эванс. -- Я произнес вопросительную логэму
понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос
вы уловили.
-- Хорошо, -- после некоторой паузы признал Игорь. -- Я беру назад свои
слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не
смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? Их будет все
больше и больше...
-- А им надо держаться. Жить. Хоть роддэром, хоть
художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять
самой сложной на свете машиной.
-- Какой это машиной?
-- Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому
возможность преобразиться.
-- Телепаты-телекины... Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие... Так, что
ли?
-- Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои
болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм...
-- Это мной-то? -- Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.
Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во
мне клокотала ярость.
-- Значит, преобразимся? -- спросил я. -- Расширение возможностей человека
-- как лекарство от болезней человечества? А вы не слыхали, что есть
лекарства опаснее, чем сама болезнь?!
Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.
-- Конечно, без случайностей не обходится... Ты имеешь в виду что-то
конкретное?
-- Я имею в виду вашего сына.
У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал... У мистера
Эванса исказилось лицо.
-- Да, Тим -- психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я. Но
ничего плохого ему эта способность не принесла.
-- Вы видели взрослых психокинетиков? -- тихо спросил я.
Он покачал головой.
-- А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых
локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.
-- Я знаю. Слышал... Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает,
если очень сильно перегружаться. Очень... Но что я могу поделать? Вы же
теперь все взрослые... Не надо дожидаться пятнадцати... или сколько там
было раньше, лет. Сдал экзамен -- и можешь распоряжаться собой. Если вы
сможете уговорить Тимми -- я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы
два... Ну, три раза в неделю.
-- Оперирует? -- Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем
известно, что психокинетики становятся, в основном, хирургами. Только они
способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми
его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка.
Игорь повторил: -- Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень.
Право на коллективную ответственность...
В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает из ящика стола
знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем
другие: "Достиг возраста коллективной ответственности".
-- Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
-- Ну я дурак... -- отчетливо прошептал Игорь. -- Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.
-- Если бы их было больше... -- как-то безнадежно произнес мистер Эванс.
Ухода Игоря он, похоже, не заметил. -- Тим ведь понимает -- если он не
поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в день...
"А в редкие выходные развлекает своими способностями любопытствующих
роддэров", -- подумал я.
-- Это ведь оказалось не очень и сложно -- телекинез. Синтезировали
какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но выпуск
его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты раствора.
Кажется, оно называется псикиноверрином...
-- Псикиноферрином, -- автоматически поправил я. -- Там молекула гема в
цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
...Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие все тело
судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные добела шарики.
Вот такой он -- запах ПКФ для моего "суперобоняния". Длинный коридор.
Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу.
Навстречу уже бегут -- проклятые, ненавистные белые халаты, такие же
холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с блевотиной
выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые халаты, в
сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в поднимающих меня
руках: "Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил вашу похлебку,
пробуйте! И это, это жрите! Жрите..."
В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода. Уходя,
сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как я сам.
Соврал... Меня погнала в роддэры боль.
Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы. Откуда
это роддэру известно точное название препарата? Но в кабинет ввалились
Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
-- Пап, пошли купаться, -- выпалил Тимми. -- Покажешь нам, как плавать на
спине.
Оба они -- и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и абсолютно
счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал.
-- Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо раздумывая, интересно ли
настоящему роддэру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с
беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
-- Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
@
После устроенной беготни я спал, как убитый. И проснулся лишь когда моя
кровать начала ездить по полу.
Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне доводилось видеть
разрушенные землетрясением дома... Но вокруг все было спокойно. Лишь
дергалась, как в конвульсиях, кровать. Потом лежащая на столе книга
поднялась в воздух и зашуршала перелистываемыми страницами. Я еще ничего
не понимал. И только когда Тим глухо застонал во сне, до меня дошло...
В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать, взял Тимми за
руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно он держался за что-то,
мне не видимое.
-- А ну, кончай, -- тихо сказал я. -- Все хорошо. Заканчивай.
Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал Тима по щеке.
-- Тимми, все хорошо... Просыпайся. Или смотри другой сон. Тимми,
успокойся...
Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто разбудить пацана.
Но мне не хотелось этого делать...
Когда книжка тяжело осела на пол, а Тимми задышал ровнее, я тихо, не
включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся. Посмотрел еще раз на
Тимми -- теперь он спал вполне безмятежно. И вышел.
В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал вполголоса:
-- Мистер Эванс, до свидания.
Я был почти уверен, что он меня не услышит -- за дверью слабо жужжало
печатающее устройство компьютера. Но звук исчез, а еще через мгновение
мистер Эванс недоуменно посмотрел на меня.
-- Вы уходите?
Я кивнул.
-- Жаль... -- Он беспомощно улыбнулся. -- Честно говоря... Тимми вчера так
здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
-- Пусть и дальше играют.
Он понял. И кивнул -- не соглашаясь, а скорее с благодарностью. Потом
вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
-- Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот самый
мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
-- Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. -- Я попытался
улыбнуться. -- Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
-- Это очень трудно, -- тихо сказал я. -- Понимаете, человеческий мозг не
рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов восприятия.
Ну, он и выкручивается, как может, превращая запахи в свет, звук... Иногда
и боль. Очень больно, честное слово. А если просто лишить меня обоняния --
я ослепну и оглохну. Все слишком тесно связано...
-- Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
-- Я вернусь в Веллесбергский Центр, -- торопливо сказал я. Мне
показалось, что он уже готов уйти. -- Я тогда был младше, чем Тимми. А
сейчас, наверное, выдержу... Ведь все равно, что бы я ни делал, моя дорога
туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
-- Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
-- Тимми выдержит год?
-- Да. А почему год?
-- Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет, никогда не
сможет работать так, как вы -- в миллионную долю. Только не обижайтесь.
-- Я не обижаюсь.
-- У него характер такой. Ему надо быть или первым, или хотя бы в первом
ряду. Если он не найдет своей дороги, то так всю жизнь и останется
роддэром. Лучшим роддэром в мире. И многим задурит головы, не со зла, а
так... Но это не нужно, роддэры ведь не форма протеста и не поиск нового
пути. Мы -- боль. Форма боли в середине двадцать первого века. Такие, как
я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь. Середина, не желающая ей
оставаться. А я все верю, что помогу ему найти свое место.
Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
-- Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
-- Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим, как
настоящие роддэры -- не прощаясь, тайком.
Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и добрая.
Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась именно такой.
-- Ветра в лицо, роддэр, -- сказал он.
Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логэм, чтобы понять друг
друга.
@
Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу. Игорь
насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой полезной мелочью
болталась у него на плече.
-- Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? -- спросил он меня, когда
дом скрылся из глаз.
Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы крепко сжали
мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже, проснулся Тимми.
Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.

1 2 3