Разумеется, такое проникновение лежит за пределами понимания как самих отдельных индивидуумов, так и их групповых разумов. Когда мы покидаем уровень расового сознания, то не можем отчетливо помнить, с чем именно имели дело в наших объединенных экспериментах.
В частности, у нас есть одно весьма озадачивающее нас воспоминание о нашем расовом опыте, том самом, что включает кажущуюся невозможность его понимания. С помощью расового сознания наш собственный опыт познания был расширен не только пространственно, но и во временном отношении, хотя и весьма странным образом. Несомненно, в отношении восприятия времени разумы могут отличаться двойственно: по длине промежутка времени, который они воспринимают как «сейчас», и по краткости единичных последовательных событий внутри этого «сейчас». Как индивидуумы мы можем считать, что внутри одного «сейчас» заключена протяженность, равная одному дню древней Земли, и внутри этой протяженности мы можем, если захотим, выделить быстрые пульсации, такие, которые обычно слышим, слитые вместе, как высокий музыкальный тон. С позиций же расового разума мы воспринимаем в качестве понятия «сейчас» весь период от рождения самого старого из живущих индивидуумов, а все прошлое человеческого вида предстает как личная память, уходящая в туманную даль младенчества. Однако мы могли бы, если бы захотели, выделить внутри понятия «сейчас» последовательные волновые колебания. В этом случае воспользоваться аналогией увеличения ширины и точности в отношении восприятия времени было бы вполне уместным. Но как, спросим мы себя, может расовый разум оценивать как понятие «сейчас» тот продолжительный период, в котором он сам вообще не существовал? Наш первый опыт расового мышления длился ровно столько, сколько времени требовалось луне Нептуна совершить полный оборот. До этого момента расового разума не существовало. Однако в течение месяца своего существования он считал весь предыдущий жизненный путь расы как «настоящее».
Разумеется, расовый опыт весьма озадачил нас, как индивидуумов, и едва ли можно было сказать, что мы запомнили из него большее, чем просто необычайная острота и красота ощущений. Но в то же самое время мы очень часто получали при этом впечатление невыразимого ужаса. Мы, которые в знакомой нам индивидуальной сфере способны рассматривать все мыслимые трагедии не просто со стойкостью, а с радостью и восторгом, смутно принимали, что как расовый разум мы заглянули в бездну зла, такую, которую сейчас не можем постичь и не могли бы выдержать этого постижения. Однако мы знаем, что этот ад и раньше был вполне приемлемым составным элементом в строгом, даже аскетическом, обличье космоса. Мы помнили очень смутно, и, тем не менее, со странным сознанием, что все долгие искания человеческого духа, превышающие мелкие пристрастия отдельного индивидуума, были видны как четкие компоненты чего-то, превосходящего его самого, и что человек, в конечном итоге поверженный, привносит в это высшее совершенство вклад никак не меньший, чем человек, одержавший временную победу.
Как же бесцветны эти слова! Насколько неспособны они передать ту абсолютно убедительную свойственную всем вещам красоту, с которой мы непосредственно имеем дело, благодаря пробудившемуся в нас расовому способу мышления. Каждое человеческое существо любого вида может время от времени видеть мельком некий фрагмент или аспект жизни воспринимая его именно с такой же холодной красотой, которую обычно оно видеть не может. Даже еще Первые Люди, в их искусстве трагического, имели кое-что из этого опыта. Вторые – а еще более определенно, Пятые – безуспешно пытались постичь это. Крылатые Седьмые от случая к случаю имели с этим дело, когда находились в небе. Но их разум был ограничен, и все, что они могли воспринять – это их собственный небольшой мир и их собственная трагическая история. Мы же, Последние Люди, обладаем всем их жизнелюбием, как в жизни личной, так и в жизни всей расы, независимо от того, хорошая она или плохая. Мы обладаем ею во все времена и в отношении дел, непостижимых для низшего разума. Более того, мы обладаем ею сознательно. Прекрасно понимая, как это странно – восхищаться злом наравне с добром, мы отчетливо видим разрушительность последствий такого эксперимента. Даже мы, просто как индивидуумы, не можем примирить нашу преданность метущемуся человеческому духу с нашей собственной замкнутостью. И потому если бы мы были простыми индивидуумами, то в каждом из нас возник бы подобный конфликт. Но при расовом способе мышления каждый из нас испытал теперь на собственном опыте величайшее разъяснение разума и чувства. И хотя, как индивидуумы мы никогда снова не сможем пережить это проникающее в даль видение, смутная память о нем постоянно подчиняет нас и сказывается на нашей линии поведения. Художник, когда фаза его вдохновения заканчивается и он в очередной раз оказывается всего лишь в борьбе за существование, может внутри себя от начала и до конца выполнить тот замысел, что возник у него за короткий период просветления. Он припоминает, но уже более не наблюдает того видения. Он пытается воссоздать некоторое ощутимое олицетворение исчезнувшего великолепия. Так и мы, живя каждый своей личной жизнью, восторгаясь соприкосновением тел, общением разумов и всей утонченной деятельностью человеческой культуры, сотрудничая и конфликтуя в тысячах личных поступков и предприятий и выполняя каждый свою обязанность в материальном поддержании нашего общества, видим все вещи как будто пронизанными светом от источника, который уже невозможно обнаружить.
Я пытаюсь рассказать вам кое-что о наиболее особенных свойствах нашего человеческого вида. Вы можете вообразить, что частые случаи группового разума и даже весьма редкие случаи расового оказывают чреватый серьезными последствиями эффект на разум каждого индивидуума и, следовательно, на все социальное устройство. В нашем обществе, как ни в одном предыдущем, фактически доминирует единственная цель, которая в некотором смысле является религией. Но не так доминирует, чтобы вообще расцвет самостоятельной личности шел вразрез или противоречил этой цели. Скорее, совсем наоборот, потому что эта цель в качестве первого условия своего осуществления требует достижения духовного и физического богатства каждого индивидуума. Но в разуме каждого мужчины или женщины расовая цель принимается абсолютно, и с этого момента она становится безусловным мотивом всей социальной политики.
Мне не следует останавливаться на подробном описании нашего общества, в котором многие миллионы и миллионы жителей, сгруппированных в тысячу наций, живут в совершенном единстве и гармонии, без всякой помощи военной силы или даже полиции. Как не следует останавливаться на нашем выдающемся социальном устройстве, которое отводит каждому из жителей особую функцию, управляет воспроизводством населения любого вида в соответствии с социальной необходимостью и, тем не менее, обеспечивает неограниченную поддержку самобытности. У нас нет ни правительств, ни законов, если под законом понимать стереотипный договор, поддерживаемый силой и не подлежащий изменению без посредства неповоротливых организационных структур. Однако хотя наше общество в этом смысле являет собой анархию, оно существует на основе весьма замысловатой системы обычаев и норм поведения, некоторые из которых такие древние, что скорее стали непроизвольными запретами, чем преднамеренными соглашениями. Это дело тех из нас, кто соответствует вашим юристам или политикам – изучать подобные обычаи и предлагать для них усовершенствования. Эти предложения представляются на рассмотрение не отдельной представительной части, а всему населению в форме «телепатического» обсуждения. Таким образом, наше общество – самое демократическое из всех. Тем не менее, в другом смысле, оно чрезвычайно бюрократическое, поскольку порой требуется несколько миллионов земных лет на то, чтобы некое предложение, выдвинутое Группой Организаторов, было отклонено или хотя бы серьезно раскритиковано – так тщательно эти социальные службы изучают их материалы. Единственная достаточно серьезная возможность конфликта остается между мировым населением, как простой массой индивидуумов, и между теми же индивидуумами, замкнутыми в групповой или расовый разум. Но хотя в этих отношениях раньше и бывали серьезные конфликты, заметно потревожившие тех индивидуумов, которые оказались их участниками, сейчас такие конфликты встречаются чрезвычайно редко. Потому что, даже как простые индивидуумы, мы учимся все больше и больше доверять решениям и предписаниям нашего собственного сверхиндивидуального опыта.
Подошло время попытаться разрешить наиболее трудную часть стоящей передо мной задачи. Каким-либо образом, но очень коротко, я должен представить вам идею того взгляда на существование, которая определяет нашу расовую цель, делая ее по существу целью религиозной. Этот взгляд отчасти пришел к нам из работы отдельных личностей в процессе научных исследований и философских размышлений, отчасти под влиянием нашего группового и расового опытов. Вы можете вообразить, что не так-то просто описать это современное видение природы вещей каким-либо образом, понятным тем, кто не имеет наших достоинств. В этом видении есть многое такое, что напомнит вам о ваших мистиках; однако между ними и нами существует гораздо больше различий, чем сходства, как по отношению к материи, так и по отношению к образу нашей мысли. Потому что в то время как они уверены, что космос совершенен, мы убедились только в том, что он прекрасен. В то время как они пришли к своим заключениям без помощи интеллекта, мы использовали его на каждом шаге исследования. Таким образом, хотя в отношении заключений мы скорее согласны с вашими мистиками, чем с вашими настойчиво старающимися интеллектуалами, в отношении метода скорее одобряем ваших интеллектуалов; потому что они отвергают путь сознательного обмана с помощью удобных фантазий.
4. Космология
Мы обнаружили, что живем в обширной и бесчисленной, но тем не менее имеющей некоторый предел, последовательности пространственно-временных событий. И каждый из нас, с позиций расового разума, усвоил, что есть и другие такие же последовательности, другие и несоизмеримые области событий, не соотносящиеся с нашей собственной ни пространственным, ни временным, а каким-то иным образом бесконечного бытия. О содержании этих чуждых нам сфер мы почти ничего не знаем, кроме того, что они непостижимы для нас, и даже для нашего расового разума.
Внутри нашей пространственно-временной сферы мы отмечаем то, что называем Начало, и то, что называем Конец. В Начале начинает свое существование, хотя мы и не знаем как, та всепроницающая и невообразимо разреженная газовая субстанция, которая была предком всей материальной и духовной жизни внутри известного временного промежутка. Ее было весьма и весьма много, но, тем не менее, вполне определенное количество. Из скопления огромных совокупностей ее в многочисленные тучи со временем образовались туманности, каждая из которых, в свою очередь, конденсировалась как галактика, вселенная из звезд. Каждая звезда имеет свое начало и свой конец; и на протяжении немногих моментов где-то там, между своими началами и концами, некоторые, очень немногие, способны обеспечивать поддержку существования разума. Но в свое время наступит Конец вселенной, когда все останки галактик будут плавать вместе как единый голый и на первый взгляд неизменный пепел посреди хаоса бесплодной энергии.
Но космические события, которые мы называем Начало и Конец – это ограничения существования лишь в смысле нашего игнорирования событий, лежащих за их пределами. Мы знаем, и с позиций расового разума предчувствовали как отчетливую настоятельность, что не только пространство, но и время подобным образом безгранично, хотя и имеет предел. Потому что в некотором смысле время циклично. После Конца события, для нас непостижимые, будут продолжаться в течение периода, гораздо более длительного, чем тот, который прошел с самого Начала, но в конце концов произойдет повторение идентичного события, которое и есть само Начало.
Тем не менее, хотя время и циклично, оно не «бесконечно повторяющееся», ибо не существует другого времени, внутри которого оно может повторить самое себя. Потому что время всего лишь абстракция из последовательности проходящих событий; и поскольку все события любого вида формируют вместе цикл последовательностей, то не существует ничего такого постоянного, в отношении которого может произойти повторение. Итак, последовательность событий циклична, но не повторяема. Рождение всепроницающей газовой субстанции в момент так называемого Начала не есть простое подобие другому такому же рождению, которое произойдет далеко после нас и далеко после так называемого космического Конца; прошедшее Начало и есть Начало будущее.
Протяженность от Начала до Конца всего лишь промежуток от одной до следующей спицы огромного колеса времени. Есть более широкий промежуток, простирающийся за пределы Конца и далее по кругу к Началу. О событиях в нем нам ничего не известно, за исключением того, что таковые существуют.
В любом месте внутри временного цикла существует бесконечный ход событий. В постоянном потоке они совершаются и исчезают, уступая своим преемникам. Однако каждое из них – вечное. Хотя поток и является самой их природой, и без него они просто ничто, тем не менее, они обладают вечным бытием. Но поток их тоже не иллюзия. События имеют вечное бытие, и тем не менее вечно существуют они лишь в виде потока. Наш расовый способ мышления показывает, что это именно так и есть, но в нашем индивидуальном сознании это остается загадкой. Однако даже с позиций индивидуального разума следует принимать обе стороны этого загадочного парадокса как допущение, необходимое для рационализации нашего опыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57