Потому он и звал меня в жены, что отцу
завидовал... даже после смерти. А я отказала.
- Мама, а правда, что мой отец был илбэч, и что наш оройхон построен
им? - спросил Шооран, на секунду вдруг поверивший в утешительную сказку
всех одиноких мальчишек.
- Нет, что ты... - мама опустилась на землю, притянула к себе Шоорана,
словно младенца укутала его своим жанчем, и Шооран не возмутился, покорно
приник к матери, затих, слушая. - Я жила с отцом очень долго, а илбэч не
может сидеть на одном месте, он должен бродить по всем краям, выбирая место
для нового оройхона. Когда проходит слух, что родился илбэч, люди прежде
недоверчивые, соглашаются пропускать через свои острова бродяг. Это
тяжелое, дурное время. Никто не хочет работать, все снимаются с мест в
поисках новых земель или ждут, что их болотина станет вдруг сухим
оройхоном, а они сами из грязекопателей превратятся в знатных цэрэгов.
Бродяги воруют и грабят, опустошают оройхоны не хуже Многорукого. В конце
концов, жители начинают бить их, забыв, что среди бандитов бродит и их
спаситель. Постепенно слухи затихают, и люди остаются такими же нищими, как
были. А когда и вправду начинают возникать новые острова, то получается еще
хуже. Кому-то везет, а остальные пропадают, потому что Многорукий в такие
годы приходит чуть не каждую неделю. Он ищет илбэча, но гибнут-то простые
люди. Я хорошо помню, как это происходило больше дюжины лет назад и не хочу
второй раз пережить подобное, хотя именно тогда был построен наш оройхон. К
тому времени многие из людей думали, что истории, которые рассказывают об
илбэче Ване - сплошная выдумка. Со времен Вана прошло больше двойной дюжины
лет. Ты представить себе не можешь, как это много - дюжина дюжин. С тех пор
в мире не рождалось илбэчей, или они не желали строить оройхоны. Хулгал
даже рассказывает, что сам Ван на двойную дюжину лет отдал дар илбэча
Многорукому. Не знаю, кто прав, но только люди отвыкли от чудес. И вдруг
оройхоны стали появляться один за другим. Они возникали каждый месяц,
иногда по нескольку штук. Тогда и начались беды, о которых я говорила. Все
бросились искать лучшей доли, все мечтали о несбыточном, многие погибли, и
никто не стал счастливее. Это продолжалось почти два года, и когда люди
поняли, что илбэч исчез - скорее всего Многорукий дотянулся к нему - то
оказалось, что в стране не стало ни единым сухим оройхоном больше, илбэч
натыркал свои острова как попало, все они непригодны для жизни, лишь изгои
обитают там, и банды ночных пархов прячутся от войск вана. С тех пор
последнего илбэча называют безумным, да наверное он и был не в себе. Дар
илбэча слишком тяжел для нормального человека, так что не стоит верить
всему, что рассказывают о Ване. Впрочем, наш оройхон безумный илбэч
поставил так, что у нас появилась сухая полоса вдоль аваров. Поэтому здесь
не принято ругать безумного илбэча. Но и вспоминать о нем лишний раз - не
стоит. Пусть старик Тэнгэр думает о героях, мы с тобой их ждать не будем. Я
бы никогда не согласилась стать женой илбэча. Через два поколения его дела
покажутся прекрасными, но не допусти мудрый Тэнгэр жить с ним рядом.
Человек не должен мешаться в дела бессмертных и лишний раз будить
Многорукого. Твой отец был обычным человеком, но самым лучшим из всех, кто
ходил по оройхону. Если бы он захотел, он поселился бы в сухих краях и стал
цэрэгом, но он говорил, что там правды еще меньше, чем здесь. Поэтому он
жил с нами. Он был добр и не только кормил семью, но и помогал слабым и
одиноким. Пока он не умер, мы жили богаче вана. У отца были доспехи из
панциря огромного гвааранза. В них он в одиночку спускался в шавар и
приносил оттуда таких зверей, что посмотреть на них сбегался весь
оройхон...
- Когда я вырасту, я тоже буду таким, - перебил Шооран. - Я уже поймал
одну тукку, но она убежала.
- Ну, конечно, - согласилась мама. - Ты обязательно вырастешь и
добудешь еще не одну тукку, ведь ты очень похож на отца. Я была у него
второй женой, люди говорят, что это плохо - первая жена чувствует себя
забытой и обижается. Но у отца хватало любви на всех. Мы жили дружно, даже
после того, как отец погиб. В шаваре не было зверя, способного победить
его, но крошечный зогг сумел проползти под панцирь и ужалить в грудь. Три
дня отец мучился, потом почернел и умер. И я теперь даже не могу назвать
его по имени. Но с его первой женой мы продолжали жить дружно. Обычно жены
кличут друг друга сестрами, но мы и в самом деле жили как сестры. Любви
твоего отца хватало нам даже после его смерти. Наверно мы и сейчас жили бы
вместе, но два года назад ее взял Многорукий. У нее остался сын, он уже
совсем взрослый и живет сам, ты должен его знать, его зовут Бутач.
- Что?.. - спросил Шооран. - Бутач - мой брат?
- Ну, конечно, - сказала мама. - Ты разве не знал?
- Нет... - прошептал Шооран и, помолчав, добавил совсем тихо: - Лучше
бы я отдал ему мою тукку. Тогда мы оба сумели бы убежать. Я же говорил, что
Бутач остался на оройхоне.
- Тихо! - сказала мама. - Если он погиб, то называть его по имени
нельзя. Имена всех умерших принадлежат Многорукому.
- Мама! - укоризненно сказал Шооран. - В это верят только женщины, а я
- мужчина. Даже Многорукого я не боюсь называть по имени. Его зовут
Ероол-Гуй. Вот видишь - ничего не случилось.
- Все равно - не надо, - сказала мама. - Не зови беду. Вот, поешь
чавги и давай спать. Завтра мы уходим отсюда.
Они поужинали остатками старых запасов, легли на жаркую от близких
аваров землю, прижавшись друг к другу и укрывшись одним жанчем. И, уже
засыпая, Шооран повторил:
- Все-таки лучше бы я отдал мою тукку...
* * *
Наутро, едва туман, плывущий по небу окрасился в желтый цвет, мама
подняла Шоорана, и они отправились на восток. Там, разумеется знали о беде,
постигшей соседей, и давно приготовились гнать прочь ищущих пристанища
людей. Несколько дюжин воинов в роговых панцирях, в высоких утыканных
иглами башмаках, в шлемах с прозрачными забралами, сделанными из
выскобленной чешуи, ходили вдоль поребрика или сидели, положив на колени
короткие копья. Поскольку положение было чрезвычайное, то командовал
отрядом одонт - наместник вана. Это был грузный и уже немолодой мужчина,
чрезвычайно страдающий от необходимости таскать на себе доспехи из кости и
грубой кожи водяных гадов. Одонт сидел, сняв шлем и обмахиваясь пропитанной
благовониями губкой. Пот каплями выступал на его лице и лысине. Вид у
одонта был совершенно невоинственный, и Шооран немало удивился, когда мама
направилась прямо к этому, никакого уважения не вызывающему толстяку.
Один из стражников, не поднимаясь с места, потянулся за камнем, лениво
швырнул его в женщину.
- Эгей, гнилоедка, уползай в свой шавар, ты здесь никому не нужна!
- Доблестный одонт, - не глядя на стражника и не обращая внимания на
удар, произнесла мать, - да пребудут вечно сухими твои ноги! Я пришла
торговать, и у меня есть, что предложить тебе.
- Что у тебя может быть?! - оскорбленный невниманием цэрэг
замахнулся копьем - Убирайся вон!
- Я принесла харвах.
- Мокрая грязь!
- Мой харвах сухой, - возразила мать.
- Покажи, - впервые заинтересовался разговором одонт.
Мама достала из заплечной сумы пакетик из выдубленной кожи безногой
тайзы, протянула его одонту. Начальник развернул сверток, добыл из него
щепотку коричневого порошка, понюхал, положил на камень и, повернувшись к
цэрэгу, приказал:
- Проверь.
Цэрэг недовольно опустил копье и склонился над крошечной щепотью
порошка.
Шооран во все глаза следил за воином. Он не понимал, откуда у мамы
харвах. На всем оройхоне один Хулгал осмеливался сушить это зелье, да и то
лишь потому, что был калекой и не мог иначе прокормить себя. "Недолгий, как
жизнь сушильщика", - говорила поговорка. Хулгал уже лишился глаза и двух
пальцев на левой руке. Сушить харвах - все равно, что дразнить Многорукого,
так неужели Хулгал запросто подарил маме столько зелья? Такого не может
быть.
Цэрэг ударил по концу копья кремнем, раздался громкий хлопок, яркая
вспышка заставила воина отшатнуться.
- Хороший харвах, - похвалил одонт, наблюдая, как стражник утирает
опаленную физиономию. - Что ты за него хочешь?
- Нам с сыном негде жить.
- И ты полагаешь, что я позволю тебе войти на острова сияющего вана
только потому, что ты умудрилась украсть где-то немного харваха? -
возмутился одонт. - Может быть, ты желаешь к тому же поселиться в моем доме
и каждый день есть горячее?
- Я никогда и ничего не воровала, - возразила мать. Этот харвах я
собрала и высушила сама.
- Сушильщики всегда нужны, - задумчиво произнес одонт. - Если бы ты
была одна, я пожалуй, пропустил бы тебя...
- Мама, не бросай меня! - отчаянно зашептал Шооран. - Я буду тебе
помогать, я тоже стану сушильщиком...
Мама крепче сжала руку Шоорана и твердо ответила:
- Я пошла на это только ради сына. Вы должны пустить нас обоих или
обоих прогнать.
- Ты говоришь так дерзко, словно Ероол-Гуй отличает тебя от других
людей. Гнилоеды, разговаривающие со мной таким тоном, очень скоро узнают,
кто живет в шаваре. Но сегодня я добр и пропущу вас обоих. Ты будешь
готовить харвах для войск царственного вана, да не узнают его ноги сырости.
Каждую неделю ты должна сдавать по два ямха хорошо высушенного харваха. Все
остальное, что ты изготовишь, пойдет в твою пользу.
- Кроме праздника мягмара, - возразила мать. - Эта неделя принадлежит
Многорукому, сушильщики в это время не работают.
- Ладно, ладно, - согласился одонт. - Мунаг, проводи ее и покажи, где
они будут жить.
Опаленный взрывом цэрэг сделал знак рукой, и Шооран вместе с
мамой ступил на землю царственного вана.
Ничего вокруг не изменилось. Также справа курились раскаленные авары,
а слева тянулся мокрый оройхон, на котором копошились грязные оборванные
люди. Правда, Шоорану показалось, что эти люди чересчур грязны и слишком
оборваны. Но скорее всего, это действительно всего-лишь показалось из-за
того, что жители спешили раболепно поклониться идущему цэрэгу. На родном
оройхоне Шоорана никто так низко не сгибался даже перед могучим Боройгалом.
И было еще одно отличие: все пространство на сухой полосе, почти вплотную к
аварам было поделено на маленькие квадратики. На каждом квадратике кто-то
жил, на колышках была натянута кожа водяных гадов, защищающая от огня
аваров и мозглых туманов, несущих с далайна лихорадку. Под тентами
хранились какие-то вещи, хотя хозяина порой не было видно рядом - значит
воровство процветало здесь не так пышно, как на свободном оройхоне.
Мунаг свернул к одному из закутков, отдернул шуршащий полог. Сначала
Шооран не понял, что лежит перед ними на драной подстилке. Почудилось, что
это кукла вроде тех, что лепят из грязи во время праздника мягмара, принося
жертву Ероол-Гую. И лишь потом он понял, что перед ним человек. Обмотанные
тряпками руки, вздувшееся лицо, сквозь трещины обугленной кожи сочится
сукровица. Закатившиеся глаза слепо поблескивают сквозь щелки опухших век,
и лишь прерывистое дыхание указывает, что лежащий жив.
- Это наш сушильщик, - сказал Мунаг. - Ты могла выторговать гораздо
больше, чем получила. Но все равно, - стражник тряхнул бородой в мелких
колечках сгоревшего волоса, - ты шальная баба. Не думал, что такие бывают.
Будете жить здесь. Сегодня или завтра этого стащат в шавар, и все добро
станет вашим. Клянусь алдан-тэсэгом и вечными мыслями Тэнгэра, в первый раз
вижу женщину-сушильщика! Право слово, ты мне нравишься, хоть и бешеная.
- Не смей ругаться на мою маму! - сказал Шооран.
- И сынок у тебя под стать. Мелкий как жирх, а наглый, словно у него
Ероол-Гуй в приятелях. Давай, парень, вырастешь - в помощники себе возьму.
Мне нравятся наглые. Желаю вам подольше уцелеть.
Мунаг повернулся и пошел по дорожке, насвистывая под нос и задевая
древком копья за развешанные кожи.
Шооран долго смотрел на лежащее тело, а потом спросил:
- Мама, что с ним?
- Наверное у него вспыхнул харвах во время сушки, - ответила мама, - и
он сгорел.
- Мама, не надо быть сушильщиком! - закричал Шооран. - Пойдем отсюда,
я не хочу, чтобы и ты сгорела!
- Ничего, мальчик, - сказала мама. - Я буду очень осторожной.
* * *
Сырой харвах собирают в зарослях хохиура. Жесткая трава быстро
вырастет и, еще не созрев, начинает гнить. Толстые ломкие стебли густо
покрываются рыжей плесенью. Это и есть харвах. Грязные хлопья соскребают с
веток, пока не наберется полная торба - тяжелая и мокрая. Потом мама
прожарит харвах на аваре, и он превратится в тончайшую пыль, без которой не
выстрелит ни тяжелая пушка-ухэр, ни легкий татац, что свободно переносят
двое солдат.
Уже больше года, как Шооран с мамой живут под рукой великого вана, и
ничего плохого за это время не произошло. Шооран вырос, теперь он сам
собирает харвах, ходит за ним по всему оройхону и не раз доходил к самому
далайну. Больше он не бегает от далайна сломя голову, хотя и понимает, что
разгуливать там зазря - не стоит. Впрочем, этот оройхон почти безопасен
всего побережья в нем - дюжины три шагов, а значит, всегда можно успеть
перескочить границу. Гораздо опаснее в центре - там далеко бежать.
Шооран поднял голову. Тяжелая низкая волна только что расплескалась о
край оройхона, влага еще стекала сквозь груду разбитой живности, и какие-то
мелкие существа, изгибаясь, прыгали на камне, стараясь достичь родной
стихии. На самом краю конвульсивно шевелящейся кучи Шооран заметил толстое
цилиндрическое тело. Зверь был ростом почти с человека, и гораздо толще. Он
шлепал по камню стреловидным хвостом, но сразу было видно, что толстяк не
может сам доползти до уреза влаги. Его гладкое брюхо лоснилось, словно
намазанное жиром.
Авхай! Отличная находка! Не так часто этот зверь, совершенно
беспомощный на берегу, но необычайно ловкий в далайне, бывает выброшен на
сушу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10