со стороны могло показаться, будто он любуется
радугами, загорающимися и гаснущими в хрустальных кристаллах
люстры. Осторожно обвел взглядом зал - никого. Двинулся дальше
- вдоль стенки, крадучись, на цыпочках, точно вор, - и вдруг
увидел на полу белую свернутую спиралью стружку. И, только дойдя
до распахнутой двери, услыхал шаги. Надеясь проскочить,
спрятаться у себя в комнате, он пошел быстрее. Впереди, в
темноте, забрезжили дрожащие золотистые искры. Из коридора
выплыла миссис Феншо. Она шла очень медленно, на плечи поверх
черного платья у нее была накинута темно-лиловая шаль с нашитыми
золотыми бляшками; при каждом движении они вспыхивали и
переливались. Грегори попытался разминуться, но она шла прямо на
него. Шла, как слепая. Пришлось отступить на шаг и еще на шаг, он
пятился задом, а она надвигалась - неуклонно, точно не видела
его. Грегори споткнулся о дорожку и остановился. Они опять были в
зеркальном зале.
- Жизнь моя! - вдруг выкрикнула рыдающим голосом миссис
Феншо. - Жизнь моя! Все! Все кончено! Унесли его! - Она подошла
так близко, что Грегори чувствовал на щеке ее дыхание. - Он
знал, что не выдержит, и еще сегодня говорил мне! Но ведь все
было как обычно, почему же все кончилось? Почему? - повторяла
она, жарко дыша Грегори прямо в лицо, и внезапно эти слова и
фразы, выкрикиваемые с таким отчаянием, утратили для него всякий
смысл и значение.
- Не знаю... о, неужели... мне очень жаль... - беспомощно
бормотал Грегори, чувствуя, что запутывается в нелепости, в
непонятной трагедии, становится участником какой-то
неправдоподобной сцены, разыгрываемой с правдоподобнейшим
отчаянием. Из-под шали миссис Феншо выползла темная рука с
набухшими венами и крепко схватила Грегори за запястье.
- Что произошло? Неужели мистер Феншо... - Грегори не
закончил вопроса, потому что она, захлебываясь от беззвучных
спазматических рыданий, подтвердила его предположение судорожными
кивками. - Ох, так внезапно, - пробормотал он.
Эти слова, казалось, привели ее в чувство. Она взглянула на
него тяжело, жестко, почти с ненавистью.
- Нет! Не внезапно! Не внезапно! Нет! Уже давно, уже долго,
и он все эти годы отодвигал, мы вместе сопротивлялись, боролись,
у него же было все самое лучшее, что только нужно человеку. Я
каждую ночь делала ему массаж, я держала его за руку, когда ему
было плохо, сидела возле него до рассвета. Без меня он мог только
днем, днем я ему была не нужна, но ведь сейчас же ночь, ночь!!!
- снова закричала она отчаянно, страшно, и странное, звучное эхо
еще усилило ее голос.
"Ночь..." - искаженно и деформированно донеслось из глубины
дома, из темной анфилады комнат, выходящих на лестничную
площадку, и медленно угасло - над головою женщины, которая одной
рукой судорожно сдавила его кисть, а другой колотила его по
груди. Ошеломленный, подавленный такой стихийностью,
обнаженностью горя, такой силой отчаянья, понемногу начиная
понимать, что произошло, Грегори молча смотрел на колеблющиеся
огоньки свечей, озаряющие пустое, застланное коврами возвышение в
центре зала.
- О ты, ты! О ты! - кричала миссис Феншо, и непонятно
было, то ли она обращается к Грегори, то ли к покойному мужу, а
может, взывает к Богу.
И вдруг крики оборвались и сменились всхлипываниями. Одна
слеза, блеснув, упала на лацкан пиджака Грегори; он почувствовал
облегчение, оттого что ей наконец удалось заплакать. Но миссис
Феншо тут же взяла себя в руки и голосом, на удивление ровным,
хотя и вибрирующим от сдерживаемых рыданий, сказала:
- Благодарю вас. Прошу меня извинить. Идите... Теперь вам
никто не будет мешать. О, никто! Уже никому, никогда!
Голос ее задрожал, казалось, она опять сорвется на отчаянный
крик. Грегори внутренне сжался, но миссис Феншо, поправив лиловую
шаль, пошла к противоположным дверям. По коридору Грегори несся
чуть ли не бегом и остановился только около своей комнаты.
Плотно закрыв дверь, он зажег ночник, сел на письменный стол
и не мигая смотрел на лампу, пока перед глазами не поплыли
радужные пятна.
"Выходит, он был болен и умер. Видно, какая-нибудь
хроническая болезнь. А она, значит, за ним ухаживала. И только по
ночам. А днем что? Предпочитал быть один? Что с ним было? Она
вспоминала массаж. Удушье? Или нервное? Да, и бессонница;
возможно, это от сердца. Такто он казался здоровым, то есть
тяжело больным не выглядел. Интересно, сколько ему было лет? Явно
под семьдесят. Видимо, это случилось сегодня, верней, уже вчера.
Меня же почти весь день не было дома; скорей всего, он умер
утром, в крайнем случае, около полудня, а вечером его увезли.
Иначе как объяснить свечи?"
Начала затекать нога, Грегори переменил позу. "Все,
оказывается, очень просто: он болел, она за ним ухаживала -
всякие там сложные процедуры... Да, а когда же она спала?"
И тут Грегори вспомнил, что его ждет Шеппард. Он вскочил,
схватил из шкафа старое пальто, быстро оделся и крадучись вышел в
коридор. В доме царила мертвая тишина. В зале догорали свечи; он
сбежал по лестнице, освещенной их неровным тусклым светом. "И
всего-то это продолжалось полчаса", - с удивлением подумал он,
садясь за руль. Когда он проезжал мимо Вестминстера, пробило час.
Как и в прошлый раз, Шеппард сам открыл дверь. Они молча
прошли в холл.
- Простите, я заставил вас ждать, - сказал Грегори, вешая
пальто, - но внезапно умер мой хозяин, и мне пришлось... э-э...
выражать соболезнования.
Шеппард холодно кивнул и указал на открытую дверь. Кабинет
не изменился, но при свете коллекция фотографий на стенах
выглядела как-то по-другому; Грегори пришло в голову, что они
несколько претенциозны. Шеппард уселся за стол, заваленный
бумагами и папками, и несколько секунд сидел, не проронив ни
слова. А Грегори наполовину был еще там, в темном, безмолвном
доме с догорающими свечами и внезапно умолкшей стенкой хозяйской
комнаты. Машинально он потер запястье, как бы желая стереть следы
прикосновения пальцев миссис Феншо. И только сейчас, здесь, в
кабинете инспектора, он понял, как устал за сегодняшний день. И
сразу же подумал, что Шеппард, очевидно, ждет отчета о визите к
Сиссу. При этой мысли в нем стало расти чувство внутреннего
протеста, словно его вынуждали предать кого-то близкого.
- Я сегодня весь вечер следил за Сиссом, - тихо начал он,
замолчал и испытующе глянул на Шеппарда. - Стоит об этом
рассказывать?
- Полагаю, даже необходимо.
Шеппард был сама невозмутимость.
Грегори кивнул. Говорить о событиях этого вечера было очень
трудно, и он старался хотя бы не комментировать их. Шеппард
слушал, откинувшись на спинку кресла, и только однажды, когда
Грегори рассказывал о фотографии, лицо его дрогнуло.
Грегори остановился, однако инспектор молчал. Закончив
рассказ, Грегори поднял голову и заметил на лице Шеппарда улыбку,
но она тотчас же исчезла.
- Итак, наконец-то вы получили его признание? - спросил
Шеппард. - И, насколько я понимаю, окончательно перестали
подозревать его - именно когда он оставил вас одного в квартире?
Да?
Грегори удивился. Наморщив лоб, он сидел и не знал, что
ответить. Так оно и было, только он до сих пор не отдавал себе в
этом отчета.
- Да, - согласился Грегори. - Пожалуй, что так. Впрочем,
я и раньше не надеялся, что это что-нибудь даст. Просто по
инерции не мог отцепиться от этого бедняги Сисса, так как никого
другого на примете у меня не было; возможно, я даже старался
скомпрометировать его, не знаю. Да, наверно, все так оно и было.
Зачем? Ну, чтобы доказать свое превосходство. - Грегори совсем
запутался. - Я понимаю, во всем этом смысла ни на грош. А теперь
даже не знаю, где он, что делает.
- Ну что ж, я могу вам подсказать, - сухо произнес
инспектор. - Возможно, вы нашли бы его на кладбище, на могиле
матери. Или на Пикадилли, где он пытается подцепить молоденькую
проститутку. Таков примерно его диапазон. Я не собираюсь
становиться вашей доброй полицейской тетушкой, но имейте в виду,
что к подобным переживаниям, к моральному похмелью вы должны быть
готовы всегда. Так, а что же вы намерены делать дальше?
Грегори молча пожал плечами.
- Недели две назад я подгонял вас, пугая реакцией прессы,
- начал Шеппард, сгибая и разгибая металлическую линейку. - Но
ожидаемой бури не произошло. Появилось несколько статеек, в
которых это дело связали с "летающими тарелками", и, как это ни
парадоксально, на том и кончилось. Все обошлось десятком писем в
редакции. Я просто не представлял, до какой степени люди в наше
время стали невосприимчивы к необычному. Сейчас стала реальностью
прогулка по Луне, сейчас нет невозможного. Возможно все! Так что,
лейтенант, никто не станет лезть в это дело, и мы спокойно можем
сдать его в архив...
- И чтобы сообщить это, вы меня и вызвали?
Инспектор не отвечал.
- Вы говорили, что хотели бы ознакомить меня с показаниями
Вильямса, - после короткой паузы начал Грегори. - Так, может,
прослушаем... и я пойду. Уже поздно, мне не хотелось бы отнимать
у вас время.
Шеппард встал, открыл магнитофон, включил его и пояснил:
- Запись сделана по его просьбе. Техники торопились,
аппаратура была не совсем в порядке, и потому качество записи
оставляет желать лучшего. Садитесь поближе. Внимание...
Два зеленых лепестка в магическом глазке несколько раз
дрогнули, разошлись, сошлись, в динамике зашумело, послышалось
гудение, треск, и раздался голос, искаженный словно бы
металлическим рупором:
- Можно говорить, да? Господин комиссар, доктор, можно, да?
Фонарь у меня был очень хороший, жена в прошлом году купила для
ночных дежурств. Значит, я иду, заглядываю в окно, он лежит, и
руки у него сложены как надо, а когда в следующий раз проходил,
слышу шум, точно мешок с картошкой упал. Я посветил в другое
окно; а он лежит на полу; я-то подумал: как это он выпал из
гроба? И тут он зашевелился, ноги у него начали дергаться,
медленно так, медленно. Я решил, что мне померещилось, глаза
снегом протер, а он все дергается, ползет и с боку на бок
переваливается. Уберите это, я буду говорить. Не мешайте.
Господин комиссар, я не знаю, сколько это продолжалось, наверно,
долго. Я свечу в окошко и не знаю, идти туда или не идти, а он
все складывается и переваливается, к окну уже подполз. Я почти
ничего уже и не видел, он у самой стены был, под окном возился. И
тут рама и распахнулась.
Кто-то задал вопрос, но слов было не разобрать.
- Про это ничего не могу сказать, - отвечал Вильямс, - и
чтоб стекла сыпались, не помню. Может, да, а может, и нет, врать
не хочу. Я стоял с той стороны, нет, никак не показать. Стою я,
значит, а он вроде как присел, голова только видна, можно было
даже дотронуться до него, вот ближе, чем до этого табурета; я
посветил внутрь, а там пусто, ничего нет, только стружки в гробу
блеснули, и все. Я наклонился, он был ниже, ноги у него
разъезжались, и он шатался, знаете, доктор, как пьяный, во все
стороны его мотало, и звуки такие, будто слепой палкой стучит, а
это он руками. Может, у него что в руках было. Я ему говорю:
"Стой, ты что делаешь, а ну прекрати!" Вот так я ему сказал...
Наступила короткая пауза, но в тишине слышалось слабое
потрескивание, точно кто-то царапал иглой по мембране.
- А он все лез, лез и опять упал. Я ему кричу, чтоб
перестал, но он был мертвый, я-то сперва подумал, что он не умер,
а проснулся, но он не был живым, у него и глаз-то не было, то
есть были, но видеть он ничего не видел, не мог он ими видеть, да
и не чувствовал ничего тоже, потому что если бы чувствовал, то не
бился бы, как бешеный, о доски. Я уж не знаю, что я ему кричал, а
он все цепляется, лезет, а потом зубами за подоконник
схватился... Что?
Снова неразборчивый, приглушенный голос задал вопрос, ясно
прозвучало только последнее слово "зубами?".
- Я ему близко-близко посветил в лицо, так глаза у него
были мутные, ну совсем как у рыбы снулой; а что потом было, не
помню...
Другой голос, низкий, видимо поближе к микрофону:
- Когда вы вытащили пистолет? Вы хотели стрелять?
- Пистолет? Не могу сказать, не помню, чтоб я вытаскивал
пистолет. Бежал, да? Почему он у меня в руках оказался? Не знаю.
Что у меня в глазу? Доктор... до... доктор...
Голос издалека:
- ...Ничего нет, Вильямс. Закройте глаза, сейчас вам станет
лучше.
Женский голос:
- Вот и прошло, вот и прошло.
Снова голос Вильямса, одышливый, хриплый:
- Я не могу так. Что... уже все? А где жена? Нет? Почему
нет? Здесь? Что инструкция, в инструкции о таком... ничего...
нету.
Послышались отголоски короткого спора, кто-то громко
произнес:
- Достаточно!
И сразу же другой голос:
- Вильямс, а машину вы видели? Фары машины?
- Машины? Машины? - медленно, со стоном повторял Вильямс.
- У меня в глазах стоит, как он качается из стороны в сторону, и
стружки за... ним. Если бы я заметил шнур, я бы знал, что делать.
Не было шнура.
- Какого шнура?
- Рогожа? Нет? Шнур? Не знаю. Где? А-а, кто такое увидит,
тому свет не мил будет. Но так не бывает, господин комиссар,
правда ведь? Стружки, нет. Солома... не выдержит...
Долгая пауза, тишина, прерываемая потрескиванием, и шум,
словно где-то вдалеке от микрофона шепотом спорят несколько
человек. Короткий булькающий звук, потом икота, и внезапно
погрубевший голос произнес:
- Я все отдам, а для себя ничего не хочу. Где она? Это ее
рука? Это ты?
Снова раздалось потрескивание, стук, будто перед микрофоном
передвигали что-то тяжелое, послышался хруст лопающегося стекла,
резкое шипение струи газа, серия отрывистых щелчков, и
оглушительный бас произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25