https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/
Архангельского, Познянова, Никольского, Воронкова, Богородицкого и прочих сел и деревень…».
Упомянутый в надписи господин – удачливый екатерининский вельможа, внук Дмитрия Михайловича Голицына – впервые посетил Архангельское в 1773 году. Можно предположить, что молодой князь решил заняться запущенной дедовской усадьбой в угоду Павлу – тогда еще наследнику престола, – который после путешествия по Европе настоятельно советовал каждому своему придворному выстроить нечто похожее на Версаль.
После смерти опального сенатора Архангельское опустело, хотя и не было заброшено. В усадьбе обитало 66 душ мужского пола, чьи обязанности ограничивались обычными хозяйственными делами: уходом за скотиной, работами в саду и изредка осмотром пустого дома. Только через полвека здесь вновь раздались крики: «Барин приехал!», – и вскоре вся округа наполнилась стуком топоров, визгом пил и грохотом падающего камня.
Лелея мысль о Версале, Николай Алексеевич прямо следовал моде на увеселительные сады. К концу XVIII века они уже окружали северную столицу и начали проникать в Подмосковье. Давно утратив статус столицы, Москва все еще оставалась центром – экономическим, административным и, разумеется, культурным. Сюда слетались постаревшие «екатерининские орлы», оседая зачастую не в самой первопрестольной, а вблизи нее, в роскошных загородных имениях, устроенных так, чтобы в них не стыдно было принять государыню. Уже вовсю гремела слава Кускова, столь же грандиозными обещали быть резиденции в Горенках, Ольгове, Никольском-Гагарине, Петровском-Алабине. Сам бог велел создать подобное и в Архангельском, благо места хватало, пейзажи были восхитительны, и располагалось оно намного удобнее других известных поместий.
Чайная пара с портретом Николая Алексеевича Голицына. Фарфор из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Думал ли Николай Алексеевич, видевший Париж (а кроме него, Страсбург, Вену, Милан, Турин), о французских королях или нет, но планы его потрясали размахом. Он задумал величественный ансамбль, начав с того, что раскрыл свой дорожный журнал и записал деньги, израсходованные 3 сентября 1780 года, «на букет, извозчика, карточный долг, план Архангельского», за который архитектор де Герн получил 1200 рублей. Тот проект вместе с датой и подписями обеих сторон в полной сохранности дошел до наших дней, в отличие от сведений об авторе. О нем не известно почти ничего, кроме того, что он был немолодым французом и хорошим специалистом с дипломом и премией парижской Школы изящных искусств. Скорее всего, он не приезжал в Россию, и его вклад в Архангельское ограничился планом дворца, или Большого дома, как называл свою новую резиденцию Голицын. Проект парка и всего, что к нему относилось, принадлежал итальянцу Джакомо Тромбара. Он жил в России постоянно и, помимо звания члена Академии художеств и должности придворного зодчего, имел много знакомых среди столичной знати, в числе которых был и Николай Алексеевич. Именно Тромбара предложил разбить в усадьбе парк с террасами и новыми оранжереями, воплотив замысел с итальянским мастерством и русским размахом. Благодаря ему корявый склон превратился в произведение ландшафтного искусства. Добиться этого можно было, лишь хорошо изучив местность, что и делал Тромбара, подолгу и часто бывая в Архангельском.
Въездная арка и придворцовые флигели. Рисунок неизвестного художника, XIX век
Уничтожив почти все старые постройки, архитектор принялся за новый дом. Одновременно со стенами дворца поднимались стены флигелей, заставляя мастеров с особым усердием тесать белокаменные блоки. Две двойные колоннады тосканского ордера мало-помалу окружили парадный двор, подчеркнув особую роль дворца в общей композиции ансамбля. Более приземленное их значение состояло в том, что стройные белокаменные колонны образовали удобные – сквозные, но крытые – проходы, связавшие дворец со служебными постройками. Считается, что классическая колоннада в Архангельском появилась немного раньше, чем в других загородных поместьях.
Большой дом. Фотография, конец XIX века
Вместе с Большим домом на высоком берегу Москвы-реки строились 2 тепличных павильона, законченные к 1786 году. Ни один из них до нашего времени не сохранился, однако представить, как они выглядели, позволяет рисунок крепостного художника, где оранжереи изображены вместе с ближайшим участком Большого партера, как ландшафтном искусстве называют парадную, открытую часть парка, для которой характерны геометрическое построение, строгость линий и форм. При оформлении партера в Архангельском Тромбаре не понадобилась фантазия, ведь подобные сооружения не допускали отклонения от правил: прямые аллеи, огромные засеянные травой площади, редко рассаженные и подстриженные по-версальски в виде шаров деревья. Позади них возвышалась стена из старых лип с пышными кронами. Считается, что липы остались от французского сада Дмитрия Михайловича, поскольку новый хозяин хотел иметь настоящий парк сразу, не дожидаясь пока вырастут молодые деревца.
При всем своем многообразии подмосковные усадьбы имели похожую композицию, основанную на жесткой логике классицизма, распространившегося в конце XVIII века не только на искусство, но и на некоторые жизненные сферы. По канонам этого стиля Большому дому надлежало стоять в стороне от проезжей дороги. От нее к усадьбе тянулась широкая аллея, чаще всего проходившая через лес. Собственно усадьба начиналась у ограды с воротами, чей вид зависел от кошелька или амбиций хозяина. Ими могли быть триумфальная арка или простой, но эффектно оформленный вход. Парадный двор обрамляли колоннады и красивые флигели. Здесь дух торжественности создавали скульптурные композиции, фонтан посредине площадки либо заменявшая его клумба. Таким же образом действовали на гостей (а именно ради них возводились и украшались загородные дворцы) интерьеры, украшенные мрамором и позолотой, колоннами, тяжелым шелком портьер и обивки, статуями, канделябрами, картинами в массивных рамах. Из высоких окон главного зала, как правило, открывались очаровательные виды парка.
В имении. Картина-силуэт неизвестного художника, 1780
В Архангельском все это имелось: и лес, и арка, и парадный двор, и дух торжественности. Только дворцовый фасад со стороны парка был менее помпезен, но более романтичен и, по обыкновению, классически красив. Путь к Большому дому проходил по широкой дороге. Она вела к самому крыльцу, однако некоторые гости, не доезжая до него, покидали коляски, чтобы пройтись пешком по трельяжным аллеям. Отсюда дворец, едва видимый сквозь увитые зеленью решетки, казался особенно красивым и даже немного таинственным. Мощные колонны в середине главного фасада увеличивали высоту здания, небольшие колонны портика обрамляли двери, ведущие на боковое крыльцо и оттуда в парк. Впоследствии подле дома расположились салютные пушки, а на крыльце, куда выходили все 5 дверей бокового фасада, улеглись мраморные львы. Летними вечерами, когда парк медленно погружался в синеватые сумерки, слуги зажигали масляные светильники над парадным крыльцом, и в слабом мерцающем свете каждая архитектурная линия смотрелась с графической четкостью. По будням в это время царила какая-то нереальная тишина: кругом было так спокойно и тихо, что приглушенный бой часов в Большом доме, словно набат, раздавался по всей усадьбе.
В классицизме расположение усадебного ансамбля на центральной оси считалось обязательным. Воображаемая линия делила надвое господский дом, портик и парадный двор. На той же оси находился пруд, тоже симметрично разделенный, на берегу которого обычно строился дворец. Далее, уходя в глубину регулярного парка, тянулась широкая аллея с партерами по сторонам. Дорога и вместе с ней весь ансамбль заканчивались какими-либо помпезными павильонами, например оранжереями. Следуя правилам в целом, Тромбара все же не стал замыкать перспективу, как это делалось в других усадьбах. В Архангельском оранжереи хотя и стояли в конце аллей партера, но были отнесены немного в сторону, поэтому от дворца река и пейзажи на другом берегу воспринимались как часть парка.
Павловская знать охладела к популярным во времена Екатерины французским паркам с их крайней прямизной и тягой к царственности. На смену им пришли парки английские, пейзажные, в основе которых лежал романтический взгляд на природу:
Прошли те времена, когда везде в садах
Искусство брань вело с природой на полях,
Срывало гор верхи, овраги засыпало,
Отличные места в природе искажало,
И живописный вид пригорков и долин
Преображало в вид бесчувственных равнин.
Век новый – вкус другой!
(Ж. Делиль. «Сады, или Искусство украшать сельские виды»)
Руинные римские ворота. Рисунок неизвестного художника, XIX век
Помещики начала XIX века видели идеал в естественной красоте, а потому решительно меняли пруды на озера, ровные аллеи – на извилистые тропинки, ровно подстриженные газоны – на лужайки, где вместо отдельных деревьев с кронами-шарами или квадратами зеленели миниатюрные рощицы. Рукотворную природу дополняли «почти как настоящие» водопады, «средневековые» башни, «пастушьи» хижины и руины – строения, стилизованные под ветхость, запущенность, сложенные из разномастных (старых и новых, больших и малых) деталей, для вящего эффекта покрытые ползучей зеленью.
Парк в Архангельском модные течения миновали, вернее, так и не дошли до него. Сменив хозяина, он навсегда остался регулярным, словно не пожелав расстаться со статусом «подмосковного Версаля», как его именовали при младшем Голицыне. Четко очерченные партеры, прямоугольная сетка аллей, строгие ряды боскетов, геометрически подстриженные деревья – только в этой усадьбе продолжал существовать настоящий французский парк, в данном случае наделенный чертами камерного итальянского сада. Его создателям хватило вкуса и здравого смысла, чтобы, не копируя слепо модные образцы, сделать нечто иное, больше согласовавшееся с русской природой и местом, которое надлежало благоустроить. Впрочем, прямая, как стрела, «першпектива» все же заканчивалась аркой, или руинными римскими воротами, – единственной деталью, заимствованной зодчими Архангельского из пейзажных парков.
Верхняя терраса
С вершины холма, увенчанного домом Голицына, виднелись бесконечные, уходящие за горизонт луга и перелески. Тромбара использовал этот эффект, решив покрыть склоны террасами. Обрамленные балюстрадами и белокаменными подпорными стенами, такие сооружения уже начали появляться во дворцах Петербурга, но были редкостью для Подмосковья. В гористой Италии они встречались повсюду, поэтому неудивительно, что зодчий применил именно этот, а не какой-либо другой прием устройства парка на склоне. Похожая идея могла возникнуть и у князя, наверняка не забывшего прелестных итальянских садов. Примыкавшая к дому верхняя (малая) терраса расположилась на месте брусчатого дворца Дмитрия Михайловича. Тромбара, связанный старой планировкой, поместил новый дом между рядами старых лиственниц, которые новый хозяин пожелал сохранить. Пластическое убранство в виде статуй и ваз на верхней террасе, по замечанию редактора журнала «Новый и совершенный русский садовник» (1790), «придавало саду великое украшение и умножало чрезвычайным образом его красу и приятность».
Подпорная стена нижней террасы
Заботами Тромбара подпорная стена нижней террасы выглядела монументально, хотя и очень нарядно. Сложенная из кирпича и белого камня, она была украшена ажурными балюстрадами, рельефами, в небольших нишах стояли алебастровые бюсты. Обрамлявшие все сооружение маленькие арки-руины чудом сохранились до наших дней. За несколько десятилетий в парке Николая Алексеевича Голицына накопилось более полусотни скульптур: 14 львов, 4 собаки, 28 исторических лиц и легендарных героев, 2 гладиатора и, как говорилось в описи, 8 «разных штук». В глубине парка, на радость госпоже Голицыной, возник изящный домик с женским названием «Каприз». Переняв царские привычки, Мария Адамовна (урожденная Олсуфьева) пожелала иметь собственный дворец наподобие версальского Большого Трианона. Воплотить именно эту мечту оказалось затруднительно, и ей достался Трианон малый – одноэтажное здание с 11 уютными комнатами и античным портиком в центре фасада. Здесь хозяйка Архангельского скрывалась от домашних и просто отдыхала в одиночестве или в приятной компании.
Б. Суходольский. Ученая беседа в парке. Десюдепорт, конец XVIII века
Б. Суходольский. Занятие астрономией. Десюдепорт, конец XVIII века
Строения, подобные архангельскому Капризу, были давно популярны в Европе, где назывались эрмитажами (от франц. ermitage – «убежище отшельника») и украшали каждую королевскую резиденцию. Свой эрмитаж, даже не один, имелся у Екатерины Великой. В голицынской усадьбе таких убежищ было сразу два: пару Капризу составляла расположенная рядом библиотека, не имевшая классического вида и, судя по всему, не предназначенная для хранения книг. Каменная в середине и деревянная по бокам, покрытая штукатуркой и белой краской, она стала лучшим произведением Фомы Ивановича Петтонди. Имя этого талантливого архитектора было известно немногим даже в России, видимо потому, что работал он в провинции, занимаясь не дворцами, а как в Архангельском, парковыми павильонами. Петтонди сделал библиотеку изящной, визуально легкой, снабдив скромную постройку ротондой, колоннами, высокими окнами и лепными элементами (медальонами и карнизом у потолка) в интерьере. Свое былое значение Каприз утратил уже к началу XIX века. При новых владельцах он приподнялся на один этаж в центральной своей части и обрел четыре классические колонны на всю высоту. Перестав быть эрмитажем, здание превратилось в обычный жилой флигель с несколькими спальнями, гостиной, бильярдной, девичьей светелкой и кухней. Тем не менее по виду все комнаты по-прежнему напоминали дворцовые залы.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4
Упомянутый в надписи господин – удачливый екатерининский вельможа, внук Дмитрия Михайловича Голицына – впервые посетил Архангельское в 1773 году. Можно предположить, что молодой князь решил заняться запущенной дедовской усадьбой в угоду Павлу – тогда еще наследнику престола, – который после путешествия по Европе настоятельно советовал каждому своему придворному выстроить нечто похожее на Версаль.
После смерти опального сенатора Архангельское опустело, хотя и не было заброшено. В усадьбе обитало 66 душ мужского пола, чьи обязанности ограничивались обычными хозяйственными делами: уходом за скотиной, работами в саду и изредка осмотром пустого дома. Только через полвека здесь вновь раздались крики: «Барин приехал!», – и вскоре вся округа наполнилась стуком топоров, визгом пил и грохотом падающего камня.
Лелея мысль о Версале, Николай Алексеевич прямо следовал моде на увеселительные сады. К концу XVIII века они уже окружали северную столицу и начали проникать в Подмосковье. Давно утратив статус столицы, Москва все еще оставалась центром – экономическим, административным и, разумеется, культурным. Сюда слетались постаревшие «екатерининские орлы», оседая зачастую не в самой первопрестольной, а вблизи нее, в роскошных загородных имениях, устроенных так, чтобы в них не стыдно было принять государыню. Уже вовсю гремела слава Кускова, столь же грандиозными обещали быть резиденции в Горенках, Ольгове, Никольском-Гагарине, Петровском-Алабине. Сам бог велел создать подобное и в Архангельском, благо места хватало, пейзажи были восхитительны, и располагалось оно намного удобнее других известных поместий.
Чайная пара с портретом Николая Алексеевича Голицына. Фарфор из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Думал ли Николай Алексеевич, видевший Париж (а кроме него, Страсбург, Вену, Милан, Турин), о французских королях или нет, но планы его потрясали размахом. Он задумал величественный ансамбль, начав с того, что раскрыл свой дорожный журнал и записал деньги, израсходованные 3 сентября 1780 года, «на букет, извозчика, карточный долг, план Архангельского», за который архитектор де Герн получил 1200 рублей. Тот проект вместе с датой и подписями обеих сторон в полной сохранности дошел до наших дней, в отличие от сведений об авторе. О нем не известно почти ничего, кроме того, что он был немолодым французом и хорошим специалистом с дипломом и премией парижской Школы изящных искусств. Скорее всего, он не приезжал в Россию, и его вклад в Архангельское ограничился планом дворца, или Большого дома, как называл свою новую резиденцию Голицын. Проект парка и всего, что к нему относилось, принадлежал итальянцу Джакомо Тромбара. Он жил в России постоянно и, помимо звания члена Академии художеств и должности придворного зодчего, имел много знакомых среди столичной знати, в числе которых был и Николай Алексеевич. Именно Тромбара предложил разбить в усадьбе парк с террасами и новыми оранжереями, воплотив замысел с итальянским мастерством и русским размахом. Благодаря ему корявый склон превратился в произведение ландшафтного искусства. Добиться этого можно было, лишь хорошо изучив местность, что и делал Тромбара, подолгу и часто бывая в Архангельском.
Въездная арка и придворцовые флигели. Рисунок неизвестного художника, XIX век
Уничтожив почти все старые постройки, архитектор принялся за новый дом. Одновременно со стенами дворца поднимались стены флигелей, заставляя мастеров с особым усердием тесать белокаменные блоки. Две двойные колоннады тосканского ордера мало-помалу окружили парадный двор, подчеркнув особую роль дворца в общей композиции ансамбля. Более приземленное их значение состояло в том, что стройные белокаменные колонны образовали удобные – сквозные, но крытые – проходы, связавшие дворец со служебными постройками. Считается, что классическая колоннада в Архангельском появилась немного раньше, чем в других загородных поместьях.
Большой дом. Фотография, конец XIX века
Вместе с Большим домом на высоком берегу Москвы-реки строились 2 тепличных павильона, законченные к 1786 году. Ни один из них до нашего времени не сохранился, однако представить, как они выглядели, позволяет рисунок крепостного художника, где оранжереи изображены вместе с ближайшим участком Большого партера, как ландшафтном искусстве называют парадную, открытую часть парка, для которой характерны геометрическое построение, строгость линий и форм. При оформлении партера в Архангельском Тромбаре не понадобилась фантазия, ведь подобные сооружения не допускали отклонения от правил: прямые аллеи, огромные засеянные травой площади, редко рассаженные и подстриженные по-версальски в виде шаров деревья. Позади них возвышалась стена из старых лип с пышными кронами. Считается, что липы остались от французского сада Дмитрия Михайловича, поскольку новый хозяин хотел иметь настоящий парк сразу, не дожидаясь пока вырастут молодые деревца.
При всем своем многообразии подмосковные усадьбы имели похожую композицию, основанную на жесткой логике классицизма, распространившегося в конце XVIII века не только на искусство, но и на некоторые жизненные сферы. По канонам этого стиля Большому дому надлежало стоять в стороне от проезжей дороги. От нее к усадьбе тянулась широкая аллея, чаще всего проходившая через лес. Собственно усадьба начиналась у ограды с воротами, чей вид зависел от кошелька или амбиций хозяина. Ими могли быть триумфальная арка или простой, но эффектно оформленный вход. Парадный двор обрамляли колоннады и красивые флигели. Здесь дух торжественности создавали скульптурные композиции, фонтан посредине площадки либо заменявшая его клумба. Таким же образом действовали на гостей (а именно ради них возводились и украшались загородные дворцы) интерьеры, украшенные мрамором и позолотой, колоннами, тяжелым шелком портьер и обивки, статуями, канделябрами, картинами в массивных рамах. Из высоких окон главного зала, как правило, открывались очаровательные виды парка.
В имении. Картина-силуэт неизвестного художника, 1780
В Архангельском все это имелось: и лес, и арка, и парадный двор, и дух торжественности. Только дворцовый фасад со стороны парка был менее помпезен, но более романтичен и, по обыкновению, классически красив. Путь к Большому дому проходил по широкой дороге. Она вела к самому крыльцу, однако некоторые гости, не доезжая до него, покидали коляски, чтобы пройтись пешком по трельяжным аллеям. Отсюда дворец, едва видимый сквозь увитые зеленью решетки, казался особенно красивым и даже немного таинственным. Мощные колонны в середине главного фасада увеличивали высоту здания, небольшие колонны портика обрамляли двери, ведущие на боковое крыльцо и оттуда в парк. Впоследствии подле дома расположились салютные пушки, а на крыльце, куда выходили все 5 дверей бокового фасада, улеглись мраморные львы. Летними вечерами, когда парк медленно погружался в синеватые сумерки, слуги зажигали масляные светильники над парадным крыльцом, и в слабом мерцающем свете каждая архитектурная линия смотрелась с графической четкостью. По будням в это время царила какая-то нереальная тишина: кругом было так спокойно и тихо, что приглушенный бой часов в Большом доме, словно набат, раздавался по всей усадьбе.
В классицизме расположение усадебного ансамбля на центральной оси считалось обязательным. Воображаемая линия делила надвое господский дом, портик и парадный двор. На той же оси находился пруд, тоже симметрично разделенный, на берегу которого обычно строился дворец. Далее, уходя в глубину регулярного парка, тянулась широкая аллея с партерами по сторонам. Дорога и вместе с ней весь ансамбль заканчивались какими-либо помпезными павильонами, например оранжереями. Следуя правилам в целом, Тромбара все же не стал замыкать перспективу, как это делалось в других усадьбах. В Архангельском оранжереи хотя и стояли в конце аллей партера, но были отнесены немного в сторону, поэтому от дворца река и пейзажи на другом берегу воспринимались как часть парка.
Павловская знать охладела к популярным во времена Екатерины французским паркам с их крайней прямизной и тягой к царственности. На смену им пришли парки английские, пейзажные, в основе которых лежал романтический взгляд на природу:
Прошли те времена, когда везде в садах
Искусство брань вело с природой на полях,
Срывало гор верхи, овраги засыпало,
Отличные места в природе искажало,
И живописный вид пригорков и долин
Преображало в вид бесчувственных равнин.
Век новый – вкус другой!
(Ж. Делиль. «Сады, или Искусство украшать сельские виды»)
Руинные римские ворота. Рисунок неизвестного художника, XIX век
Помещики начала XIX века видели идеал в естественной красоте, а потому решительно меняли пруды на озера, ровные аллеи – на извилистые тропинки, ровно подстриженные газоны – на лужайки, где вместо отдельных деревьев с кронами-шарами или квадратами зеленели миниатюрные рощицы. Рукотворную природу дополняли «почти как настоящие» водопады, «средневековые» башни, «пастушьи» хижины и руины – строения, стилизованные под ветхость, запущенность, сложенные из разномастных (старых и новых, больших и малых) деталей, для вящего эффекта покрытые ползучей зеленью.
Парк в Архангельском модные течения миновали, вернее, так и не дошли до него. Сменив хозяина, он навсегда остался регулярным, словно не пожелав расстаться со статусом «подмосковного Версаля», как его именовали при младшем Голицыне. Четко очерченные партеры, прямоугольная сетка аллей, строгие ряды боскетов, геометрически подстриженные деревья – только в этой усадьбе продолжал существовать настоящий французский парк, в данном случае наделенный чертами камерного итальянского сада. Его создателям хватило вкуса и здравого смысла, чтобы, не копируя слепо модные образцы, сделать нечто иное, больше согласовавшееся с русской природой и местом, которое надлежало благоустроить. Впрочем, прямая, как стрела, «першпектива» все же заканчивалась аркой, или руинными римскими воротами, – единственной деталью, заимствованной зодчими Архангельского из пейзажных парков.
Верхняя терраса
С вершины холма, увенчанного домом Голицына, виднелись бесконечные, уходящие за горизонт луга и перелески. Тромбара использовал этот эффект, решив покрыть склоны террасами. Обрамленные балюстрадами и белокаменными подпорными стенами, такие сооружения уже начали появляться во дворцах Петербурга, но были редкостью для Подмосковья. В гористой Италии они встречались повсюду, поэтому неудивительно, что зодчий применил именно этот, а не какой-либо другой прием устройства парка на склоне. Похожая идея могла возникнуть и у князя, наверняка не забывшего прелестных итальянских садов. Примыкавшая к дому верхняя (малая) терраса расположилась на месте брусчатого дворца Дмитрия Михайловича. Тромбара, связанный старой планировкой, поместил новый дом между рядами старых лиственниц, которые новый хозяин пожелал сохранить. Пластическое убранство в виде статуй и ваз на верхней террасе, по замечанию редактора журнала «Новый и совершенный русский садовник» (1790), «придавало саду великое украшение и умножало чрезвычайным образом его красу и приятность».
Подпорная стена нижней террасы
Заботами Тромбара подпорная стена нижней террасы выглядела монументально, хотя и очень нарядно. Сложенная из кирпича и белого камня, она была украшена ажурными балюстрадами, рельефами, в небольших нишах стояли алебастровые бюсты. Обрамлявшие все сооружение маленькие арки-руины чудом сохранились до наших дней. За несколько десятилетий в парке Николая Алексеевича Голицына накопилось более полусотни скульптур: 14 львов, 4 собаки, 28 исторических лиц и легендарных героев, 2 гладиатора и, как говорилось в описи, 8 «разных штук». В глубине парка, на радость госпоже Голицыной, возник изящный домик с женским названием «Каприз». Переняв царские привычки, Мария Адамовна (урожденная Олсуфьева) пожелала иметь собственный дворец наподобие версальского Большого Трианона. Воплотить именно эту мечту оказалось затруднительно, и ей достался Трианон малый – одноэтажное здание с 11 уютными комнатами и античным портиком в центре фасада. Здесь хозяйка Архангельского скрывалась от домашних и просто отдыхала в одиночестве или в приятной компании.
Б. Суходольский. Ученая беседа в парке. Десюдепорт, конец XVIII века
Б. Суходольский. Занятие астрономией. Десюдепорт, конец XVIII века
Строения, подобные архангельскому Капризу, были давно популярны в Европе, где назывались эрмитажами (от франц. ermitage – «убежище отшельника») и украшали каждую королевскую резиденцию. Свой эрмитаж, даже не один, имелся у Екатерины Великой. В голицынской усадьбе таких убежищ было сразу два: пару Капризу составляла расположенная рядом библиотека, не имевшая классического вида и, судя по всему, не предназначенная для хранения книг. Каменная в середине и деревянная по бокам, покрытая штукатуркой и белой краской, она стала лучшим произведением Фомы Ивановича Петтонди. Имя этого талантливого архитектора было известно немногим даже в России, видимо потому, что работал он в провинции, занимаясь не дворцами, а как в Архангельском, парковыми павильонами. Петтонди сделал библиотеку изящной, визуально легкой, снабдив скромную постройку ротондой, колоннами, высокими окнами и лепными элементами (медальонами и карнизом у потолка) в интерьере. Свое былое значение Каприз утратил уже к началу XIX века. При новых владельцах он приподнялся на один этаж в центральной своей части и обрел четыре классические колонны на всю высоту. Перестав быть эрмитажем, здание превратилось в обычный жилой флигель с несколькими спальнями, гостиной, бильярдной, девичьей светелкой и кухней. Тем не менее по виду все комнаты по-прежнему напоминали дворцовые залы.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4