Но человек, или нечеловек в зеленом паллии, затканном золотыми
ветвями и пчелами, либо не слышал слов полуварвара, либо не
хотел ему показываться.
Киссур усмехнулся и пошел прочь.
На этот раз усадьба была освещена, на пристани копошились слуги
с факелами. Из дворцовой кухни шел дым, похожий в лунном свете
на хвост быка, поднятый перед дракой. Киссур запрыгнул на стену
и увидел, что слуги тащат подносы с едой в длинную беседку из
розового камня.
Киссур скатился со стены, подобрался к кухне, провертел дырочку
в оконной бумаге и стал смотреть. Посмотрев, он отошел и встал
за широким платаном. Вскоре на дорожке показался слуга с
подносом в руках, в белой атласной куртке, лиловых штанах и
лиловом поясе. За поясом у слуги был меч. Киссур выступил из-за
дерева, взял поднос и поставил его на землю. Выпрямляясь, он
схватил слугу за ноги и ударил слугой о корни платана.Человек
вспискнул и помер. Киссур переоделся в лиловые штаны и белую
куртку, взял серебряный поднос с гусем, положил на поднос меч и
пошел. Меч этот Киссуру не понравился. Это был вейский меч,
придуманный для простолюдина, а не для всадника. Он не вел за
собой руки, и не рубил, а колол. Судя по глупой большой гарде,
похожей на корзинку для фруктов, кузнец больше думал об удобстве
защищаться, чем об удобстве убивать.
Прошло столько времени, сколько нужно, чтобы оперить стрелу -
Киссур вошел в тускло освещенную залу. Харрада и четырнадцать
его товарищей сидели вокруг столика на подушках, и обсуждали,
скоро ли поймают воров.
- Чего-то ты замешкался с гусем, - проворчал Харрада, - Надо
тебя выпороть.
- Напротив, - приглушенно возразил Киссур, - я явился слишком
быстро.
- Что с твоим голосом, - удивился Харрада.
- Песок из канавы, в которую ты меня окунул, набился мне в
горло.
С этими словами Киссур отбросил поднос и взялся за меч: Расака
он перерубил с одного удара. Кто-то заверещал. Киссур оборотился
и рассек крикуна от ключицы до паха. В Киссура полетела миска:
Киссур отбил миску мечом, схватил со стола нож и пригвоздил
того, кто вздумал швыряться мисками, к подушке, на которой тот
сидел. Тут у Киссура на губах выступила пена, а глаза выкатились
и завертелись, и когда он опамятовался, ему стало трудно
отличить мертвых от пьяных. Он подошел к Харраде и ткнул его
сапогом:
- Вставай и бери меч.
Харрада лежал как мертвый. Киссуру, однако, казалось, что он его
не убивал.
- Ладно, - сказал Киссур, - если ты мертв, значит, ты мертв, а
если ты жив, значит, тебе суждена гнусная смерть. Пусть же годы,
отнятые у тебя, прибавятся государю, - и с силой вонзил меч. Меч
перешиб позвоночник и ушел глубоко в пол. Киссур наклонился и
снял с пояса Харрады свой старый кинжал с головой кобчика, а
вейский меч так и оставил торчать. Потом он встал на колени,
окунул рукава и ладони в расплывшуюся под мертвецом кровь и
провел ладонями по лицу. Киссур вытер кинжал о полу, взял со
стола гуся и большую лепешку, сдернул скатерть, завернул в нее
гуся и лепешку и выпрыгнул в окно. За столом осталось десять
мертвецов и пятеро пьяных.
Киссур спустился к реке. На нем не было ни царапины, но он шел,
оставляя за собой нетвердые следы, и время от времени стряхивая
кровь с рукавов. Он вошел в воду и проплыл под нависшими кустами
к пристани. Там он подкараулил еще какого-то человека в желтом с
зеленом платье: это было платье личной охраны первого министра.
Он раздел мертвеца и бросил в воду, а одежду завернул в
непромокаемую нижнюю скатерть вместе с лепешкой и гусем.
Киссур переплыл весенний канал и забился под какую-то корягу.
Там он переоделся, поел гуся. и пошел прочь из города. Через час
он подошел к городским воротам. Факелы гасли и чадили в утреннем
тумане, городские ворота были только-только открыты, возле них
стояла цепь солдат. Киссур изумился такой прыти: затем он,
однако и переодевался в желто-зеленое.
- Пропустите, - нагло обратился Киссур к офицеру, взмахнув
трехцветным лопухом.
- Ты из охраны первого министра? - ухмыльнулся офицер. Киссур
кивнул. В тот же миг Киссура подхватили под руки, а офицер с
удовольствием ударил его наотмашь.


- Киссур Белый Кречет? - переспросил Нан. Что ж - это объясняет,
почему он вернулся за своим кинжалом.
Государь лежал в постели, а Нан и молочный брат Варназда, Ишим,
сидели на ковре у изголовья. Был уже день, но в спальне было
темно. С потолка глядели звезды, луны и несколько богов.
- Где Харрада, - спросил государь. Он слегка задыхался. Я
хочу... Я его...
Господин Нан мягко, но с подробностями стал рассказывать, что
случилось с юным сыном первого министра. Варназд закрыл глаза.
"Песок из канавки набился мне в горло"... Киссур принял меня за
вора. Он не знал, что я тоже собираюсь отомстить.
- Скольких человек он убил, - спросил государь.
- Одиннадцать. Харраду, Расака, еще восьмерых в зале, и слугу,
который нес пирог. Расак был, говорят, юноша бедный и
рассудительный. Он два раза вешался, чтоб не быть с Харрадой, а
в тот раз нарочно увел своего дружка, и выпросил у него вам
двоим прощение. Киссур убил Расака первым, а Харраду -
последним. Меч прошел через позвонки и потроха, и ушел в пол
так, что я потом еле выдернул. После этого он огляделся и взял
свой кинжал. Еще он взял гуся и лепешку, он ведь был голоден.
Государь лежал, уткнувшись в подушку.
- Какой ужас, - сказал он.
Нан засмеялся в темноте.
- Киссур Белый Кречет опередил вас, государь.
- Как вы смеете, сказал Варназд, - я приказал взять его живым, я
хотел... государь замолк. Нан и Ишим тоже молчали.
- Что было дальше, - сказал государь.
Нан понизил голос.
- Говорят, он был ранен. На тропинке, которой он шел к воде,
капли крови... Он мог перебраться на другой берег только вплавь,
а ведь сейчас в воде очень холодно...
Варназд опять стал плакать, потом заснул.

Нан вышел из государевой спальни, покусывая губы. Государь
только и спрашивал, что об этом Киссуре! Великий Вей, - разве
справедливо, если этот варвар станет соперником Нана в любви к
государю! Но, увы, был только один человек, - Шаваш, секретарь
Нана, которому Нан мог сказать, что было б хорошо, если б Киссур
утонул, как бы ни обстояли дела на самом деле. Но Шаваш как
сквозь землю провалился.

Государь Варназд проснулся вновь где-то среди ночи. Раздвинул
полог. Ему было больно и жарко, небосвод на потолке кружился и
падал вниз.
- Господин Нан, - в ужасе закричал Варназд.
Дверь мгновенно приоткрылась, чиновник скользнул внутрь, вновь
сел у изголовья и взял руку. Варназду сразу стало покойней.
"Если бы мать хоть иногда так приходила ко мне" - подумал он.
Вдруг он вздрогнул.
- Нан, - зашептал государь, - скажи, мне достаточно одного
твоего слова: брал ты двести тысяч от некоего Айцара или нет? И
замышялял ли он заговор? Или нет - не говори... Только не лги...

- Заговора не было и быть не могло, - ответил чиновник, - а
деньги я взял.
Заговор, однако, был. Черт бы побрал человека по имени Дональд
Роджерс!
- Почему?!
- Потому что два умения равно необходимы чиновнику - умение
брать взятки и умение толковать о справедливости. Потому что
если бы я не взял этих денег, господин Айцар, ни в чем не
виноватый, сказал бы:"Этот чиновник ведет себя вызывающе", - и я
бы погиб. Потому что имущество чиновника заключается в связях, а
связи покупаются подарками; потому что всякий указ исполняется
лишь за деньги; потому что новый араван Харайна заплатил за свое
место шестьсот тысяч , и рассчитывает вернуть эти деньги с
народа к осени.
Государь смотрел вбок. У окна, увитого золотыми кистями
небесного винограда, чуть шевелились тяжелые знамена со знаками
счастья, и шелковый потолок, круглый, как небо, возвышался на
восемью колоннах, опирающихся о нефритовый пол, квадратный, как
земля.
- А если я казню всех взяточников?
- Араван Арфарра сделал это в своей провинции четверть века
назад. Столбы на площадях подмокли от крови, чиновников не
хватало, они сидели в управах прямо в колодках. А брали
невиданно много - за риск.
- А если я искореню богачей? Ведь это они соблазняют людей из
управ?
- Лучшие люди всегда стремятся к успеху. Если искоренить
богачей, лучшие люди будут стремиться не к обогащению, а к
власти. Дети крестьян захотят стать чиновниками, а дети
чиновников захотят остаться чиновниками. Те, кто выбился наверх,
будут казнить друг друга. Те, кто остался внизу, будут
добиваться своего восстаниями. Если люди стремятся к наживе, им
нравится спокойствие. Если люди стремятся к власти, им по душе
смута. Если люди стремятся к наживе, сердце правителя спокойно.
Если люди стремятся к власти, сердце правителя в тревоге, и он
каждый день казнит людей, предупреждая заговоры. Такой правитель
говорит: "Народ мой беден, но зато я имею больше власти". Но
разве казнить людей - это значит иметь больше власти?
- А если я узаконю рынок в нижнем городе?
- Тогда вы восстановите против себя всех тех, кто живет поборами
с незаконного рынка; всех чиновников и воров. А половина воров -
члены еретических сект.
- А если я оставлю все как есть?
- Тогда, - сказал господин Нан, - все больше крестьян будет
уходить с земли в город, и все больше честных чиновников -
уклоняться от службы. Тогда богачи будут все больше обирать
народ, а народ будет все громче говорить о том, что богачи его
обирают. А если народ не будет знать, что ему говорить,
уклонившиеся от службы чиновники его научат. Тогда одни общины
превратятся в легальные формы существования еретических сект, а
другие распадутся, и крестьяне из них уйдут в контрабандисты и
разбойники. Тогда справедливые воры перестанут действовать
поодиночке, а станут обьъединяться в союзы и партии. Тогда в
провинциях разгорятся мятежи, а при дворе разгорятся споры, кому
подавлять мятежи, потому что при подавлении мятежа можно выгодно
нажиться.
А когда окажется, что речи идет не о том, чтоб нажиться, а о
том, чтобы выжить - тогда позовут на помощь конницу варваров.
Тогда государство бросит притеснять богатых людей, ибо поймет,
что всякий, имеющий дом, бережет и дуб, под которым стоит его
дом, а не имеющему дома дуба не жалко. Тогда-то государство
увидит в зажиточных людях свое спасение, и позволит им
организовывать отряды самообороны. Боясь во время мира
предоставить самостоятельность хозяйственную, во время смуты
предоставит самостоятельность военную. И после этого, государь,
уже неважно, кто победит: варвары, повстанцы, или люди с
оружием. Государство погибнет, и люди будут убивать друг друга
из выгоды и поедать друг друга от голода.
Чиновник замолчал.
- А вы, Нан, можете ли все исправить?
- Да, - ответил чиновник.
Государь уцепился за его руку и не отпускал, пока не заснул.
Уходя, Нан оглянулся: улыбка на лице государя была совершенно
как у ребенка, которому пообещали волшебную дудочку.
"Будь я проклят, - подумал Нан, если знаю, как все исправить. И
уж точно буду проклят, если все не исправлю".


ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой новый министр проявляет редкое
благоразумие.


Шаваш явился во дворец под утро. В саду, перед покоями нового
фаворита, уже толпились придворные. У круглой решетки фонтана
громко рыдал начальник дворцовой охраны, ближайший друг
арестованного Ишнайи.
- Какой позор, - плакал он, не таясь, - почему не мне дали
арестовать преступника!
Нана Шаваш застал в кабинете с указами и людьми. Решения Нана
были безошибочны, кисть так и летала по бумаге. Нан поднял
безумные глаза и вежливо сказал:
- Где вы были, Шаваш! Вас искали всю ночь.
Шаваш, поклонившись, объяснил, что он уезжал за город отвезти
документы отца Сетакета, и протянул записку: "Господин Шаваш!
Сожалею, что ввел вас в ненужные хлопоты с документами и,
разумеется, прошу никого не разыскивать по поводу моей смерти.
Передайте, пожалуйства, господину Нану, что в монастыре ему
очень благодарны за то, что он нашел и вернул кота настоятеля".
- Какого кота? Что за чушь? - спросил недовольно Нан.
- А того, который пропал в Харайне, - пояснил Шаваш. -
Настоятель в нем души не чает, а по-моему, жирная животина.
Нан моргал, а Шаваш, кланяясь, закончил:
- А монах сегодня вечером пришел на синий мост и на глазах всех
тамошних булочников кинулся вниз. Там такое течение, что тело
так и не вытащили. Я...
Тут господин Нан не сдержался и заорал:
- Слушайте, Шаваш, какое мне дело до котов и желтых монахов!
Через десять минут Шаваш рвал из секретарских рук бумаги с
теплыми еще печатями на именах. Глаза у него, при виде имен,
стали круглые и восторженные. Все желтые монахи вылетели у него
их головы.

Неделю император не вставал с постели, и всю неделю в городе шли
аресты. Никто из близких господина Ишнайи не мог быть спокоен за
жизнь свою и имущество. В первые часы арестовывали больше именем
государя, а вскоре - именем господина Нана.

Уже после полудня секретарь Нана, Шаваш, со множеством желтых
курток явился к другу первого министра, министру финансов
Чаренике, начинавшем карьеру финансиста еще при государыне
Касие. Чареника был человек мелкий и злобный, пытал людей по
пустякам. Глазки у него лезли на переносицу, про таких говорят:
не будь носа, глаза бы друг друга съели. Впрочем, в полнолуние
он постился и мыл ноги нищим. До Чареники финансы были просты:
каждый крал, сколько мог. С Чареникой стало хитрее.
Шаваш вошел: ах, какой чертог! мраморные дорожки, порфировые
колонны. Наборные потолки впятеро выше разрешенных в частном
строении. Наборные потолки были выше вот отчего: государыня
Касия несколько раз выпускала государственный займ. Получить по
нему стало трудно, и маленькие люди продавали билеты за два-три
процента от стоимости. Другое дело люди уважаемые - те покупали
билеты маленьких людей и получали от казны полный выкуп. (Никто
никого не обманывал: маленькие люди ведь не обязаны продавать
билеты, так? И государство ведь обязано платить по займу хотя бы
некоторым, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10