Вечером Абрамов много рассказывал о том, как поставлена партийно-политическая работа в частях и соединениях армии, о настроениях личного состава. Говоря по правде, я слушал его не особенно внимательно. Чтобы оценить действенность политработы, дать некоторые советы начальнику политотдела, требовалось прежде всего самому хорошо разобраться в обстановке, познакомиться с состоянием частей и соединений.
- Все, что вы рассказываете, - очень хорошо, очень важно, - сказал я Абрамову. - Но об этом мы поговорим позже. Сейчас меня больше всего беспокоит доставка продовольствия. Почему последнее время люди голодают?
- Предпринимаем меры, но что поделаешь? Распутица, - пожал плечами Абрамов.
Я промолчал, хотя такой ответ показался не особо убедительным. Про себя решил в первую же очередь заняться вопросами снабжения войск.
На следующий день верхом добрался до первого эшелона. Здесь меня встретили начальник штаба армии генерал-майор Пигаревич и начальник оперативного отдела подполковник Переверткин. Бывший командующий армией генерал Л. А. Говоров болел и уже довольно продолжительное время находился в госпитале. По выздоровлении он должен был поехать в Ленинград и принять от генерала Хозина командование фронтом.
Генерал-майор Пигаревич доложил обстановку. Соединения 5-й армии оборонялись на фронте протяжением 66,5 километра. Справа держали оборону дивизии 20-й армии, которой командовал генерал М. А. Рейтер, слева - 33-й армии.
9-й армейский корпус противника в составе четырех пехотных дивизий и одна дивизия 7-го армейского корпуса занимали укрепленную полосу с передним краем по линии Курмень, Груздево, Сорокине, Ощепково, Максимково. Еще одна пехотная дивизия противника находилась в районе Гжатска. Гитлеровцы строили инженерные сооружения, вели разведку мелкими группами, обстреливали редким минометным огнем боевые порядки нашей пехоты и огневые позиции артиллерии.
Соединения 5-й армии производили перегруппировку, совершенствовали свои оборонительные, позиции, занимались доукомплектованием и сколачиванием частей.
Выслушав доклад начальника штаба, я распорядился все машины повышенной проходимости и большую часть гужевого транспорта немедленно использовать для подвоза продовольствия. Познакомил его со своими дорожными наблюдениями и подчеркнул:
- Обеспечить войскам нормальное питание - это сейчас наше первоочередное дело.
Через неделю я решил побывать в дивизиях, чтобы лучше познакомиться с командным составом, а заодно осмотреть инженерные сооружения.
Прежде всего направился в 3-ю гвардейскую мотострелковую дивизию, которой командовал полковник Акимов. Еще в первой беседе со мной генерал Пигаревич, перечисляя соединения, входящие в состав армии, назвал 3-ю гвардейскую мотострелковую дивизию и добавил:
- Это бывшая восемьдесят вторая мотострелковая.
- Из Монголии? - оживился я.
- Так точно, из Монголии, - подтвердил Пигаревич.
Я ее хорошо знал. 82-й мотострелковой дивизией мне довелось командовать в 1939-1940 годах, когда выписался из госпиталя после ранения в боях на Халхин-Голе.
Сейчас я встретил в ней немало бывших сослуживцев. Они обступили меня, рассказывали о боях под Москвой, вспоминали погибших товарищей.
Командир дивизии гордился своими гвардейцами:
- Хорошо воюют, умело. Можете быть уверены, товарищ командующий, гвардейцы не подведут.
Полковник Акимов говорил медленно, сильно заикался. Дефект речи был у него последствием контузии. Полковник тяжело переносил этот свой недуг, нервничал и от этого заикался еще больше. Впрочем, это не мешало ему бывать в частях, по душам беседовать с солдатами.
Много времени проводил в частях и комиссар дивизии Клименко. Участие старших командиров в воспитательной работе давало положительные результаты. Дисциплина в дивизии была крепкой, солдаты и сержанты ясно понимали свои задачи.
Из 3-й гвардейской мотострелковой я отправился в дивизию генерал-майора Лебеденко. Он тоже был моим знакомым по службе в Забайкалье. В 1929 году Лебеденко командовал дивизионом бурят-монгольской кавалерии, а позднее кавалерийской бригадой.
В штабе дивизии я не задержался и вместе с Лебеденко направился в один из батальонов второго эшелона. Мы уже почти доехали до него, как вдруг наша машина резко накренилась. Я выглянул из кабины и увидел, что слетело заднее колесо.
Лебеденко принялся ругать водителя за то, что тот плохо осмотрел автомобиль перед выездом. Солдат-шофер хмуро выслушивал справедливые замечания рассерженного генерала, переминался с ноги на ногу.
Понимая, что на ремонт машины уйдет порядочно времени, я предложил идти дальше пешком. Чтобы сократить путь, мы двинулись напрямик через перелесок, пересекли неглубокий овраг и попали в какой-то густой кустарник. Лебеденко чертыхался вполголоса, поминая недобрым словом шофера, из-за которого приходилось теперь бродить по кустам, скользя и спотыкаясь на каждом шагу.
- Не заблудились ли мы? - спросил я комдива. - Что-то слишком долго идем.
- Нет, не заблудились. - ответил Лебеденко, впрочем, не очень уверенно. Батальон расположен вон в той рощице.
Мы на минуту остановились, прислушались. Тишина. Только птицы задорно щебечут в кустах. Даже не верится, что недалеко отсюда передний край.
Пройдя метров триста, заметили траншею, зигзагом пересекающую поле. Из нее виднелось несколько солдатских голов. На бруствере был установлен ручной пулемет.
- Вот кстати! - обрадовался генерал Лебеденко. - Сейчас спросим, где тут третий батальон.
Но прежде чем мы успели это сделать, солдаты закричали:
- Товарищи командиры, прыгайте в траншею, фашисты могут обстрелять!
Мы последовали совету, хотя и не понимали, почему здесь нужно опасаться фашистов. Все объяснил молодцеватый сержант, командир пулеметного расчета. Оказалось, что мы попали в траншею первой позиции, а роща, к которой мы так спокойно направлялись, находилась у гитлеровцев.
Генерал Лебеденко смущенно покашливал, слушая объяснения сержанта.
Пошли по траншее, отрытой на совесть, в полный профиль. Землянки для личного состава были перекрыты бревнами в два - три наката и тщательно замаскированы. Отрыты были также водоотливные канавки, так что в траншее весенняя вода почти не застаивалась.
Навстречу нам уже спешили командир батальона, комиссар и инструктор политотдела дивизии старший политрук, высокий, немного сутулый, в очках с толстыми стеклами. Он только что провел в батальоне беседу о международном положении.
Разговаривая с солдатами и сержантами, я убедился, что здесь партийно-политическая работа поставлена неплохо. Воины читали последние сводки Советского информбюро, регулярно получали письма и газеты, в том числе армейскую и дивизионную. Настроение у всех было боевое.
В последующие дни, бывая в других соединениях, мне все больше приходилось убеждаться в том, что бригадный комиссар Абрамов не зря расхваливал постановку партийно-политической работы.
Постоянной и действенной формой воспитания солдат были в соединениях армии политические занятия. В артиллерийских, танковых, саперных и в находящихся во втором эшелоне стрелковых частях занятия проводились регулярно. На них изучались такие, например, темы: "Не знай страха в бою, будь героем Отечественной войны", "Дисциплина, организованность, стойкость, бдительность залог победы над фашизмом".
В агитационно-пропагандистской работе подчеркивалось, что задача советских воинов состоит в том, чтобы настойчиво учиться военному делу, изучать в совершенстве свое оружие, бить врага наверняка.
Командиры, политработники, коммунисты доводили эту задачу до сознания каждого солдата. Часто выступали с беседами командир 19-й стрелковой дивизии генерал-майор Дронов, начальник политотдела этой же дивизии Попов, военком 32-й дивизии Нечаев, работники политотдела армии.
В результате моральное состояние бойцов было высоким. Еще зимой, когда армия вела наступательные бои, пример героизма показали 17 солдат-пехотинцев. Они заняли несколько дзотов противника и в течение тридцати часов отражали его ожесточенные контратаки. Герои погибли, но не отступили ни на шаг. О подвиге семнадцати подробно сообщалось в армейской и дивизионных газетах, о нем рассказывали солдатам агитаторы.
Высокий патриотический подъем вызвала у бойцов и командиров дивизии, которой командовал полковник Гладышев, торжественная церемония вручения гвардейского Знамени. Звание гвардейской дивизия заслужила в зимних боях. Но вручение Знамени состоялось весной. Вместе с членом Военного совета и начальником политотдела армии мы приехали в дивизию. Гвардейцы построились на опушке леса. Здесь присутствовали представители от всех частей и подразделений, находившихся на переднем крае, и почти весь полк, который был во втором эшелоне.
Прозвучала команда - и строй замер. Лишь легкий ветерок развевал багряный шелк Знамени. Никелированный наконечник древка ослепительно сверкал на солнце.
Взоры застывших в строю солдат устремлены на командира дивизии, который подходил к нам четким строевым шагом, держа руку под козырек. Я передал ему Знамя. Полковник Гладышев опустился на колено и медленно поднес к губам край обшитого бахромой полотнища. Стало так тихо, будто и не было здесь, на опушке леса, нескольких тысяч людей.
Я произнес короткую речь о традициях гвардейцев, о верности Знамени, о воинской чести. Ответом было дружное троекратное "ура".
Лица бойцов и командиров торжественно суровы. Все понимают: не на парад, а в бой придется им скоро идти под этим Знаменем.
В войска армии в тот период поступало пополнение. Командиры и политработники делали все, чтобы новички быстрее осваивались, почувствовали себя равноправными членами дружного боевого коллектива. Перед прибывшими выступали ветераны полков и дивизий, рассказывали о боевом пути, о традициях частей, о героях недавних боев. Работа проводилась дифференцированно, с учетом боевого опыта, образования, возраста, национальности бойцов пополнения.
Помню, однажды я встретил маршевый батальон, который направлялся в 3-ю гвардейскую дивизию. В батальоне насчитывалось около двух тысяч человек. Большинство составляли казахи и киргизы. Солдаты были молодые, рослые как на подбор.
Я приказал майору, сопровождавшему пополнение, отвести людей с дороги на лесную поляну и построить четырехугольником.
Многие из солдат слабо понимали по-русски. Поэтому разговаривать с ними пришлось, прибегая к помощи переводчиков. Поднявшись на поваленное дерево, я сообщил, что являюсь командующим 5-й армией, в которой им предстоит служить.
- Вы идете на пополнение 3-й гвардейской дивизии, - говорил я, делая паузу после каждой фразы, чтобы дать возможность перевести мои слова на казахский и киргизский языки. - Эта дивизия очень хорошая, с богатыми боевыми традициями. Она воевала еще на Халхин-Голе, отличилась в боях под Москвой. И в последних боях личный состав дивизии тоже показал себя неплохо. Дорожите честью служить в прославленной гвардейской дивизии!
Когда я закончил свою короткую речь, из строя вышел молодой широкоскулый солдат и быстро, горячо заговорил по-киргизски. Сержант, командир отделения, перевел:
- Он заявляет претензию. Говорит, что перед отправкой на фронт бойцы не получили ни чаю, ни табаку. Это верно, товарищ генерал, мы действительно не успели их получить.
Я понимал, как тяжело для казахов и киргизов остаться без привычного чая, и мысленно обругал нерасторопных интендантов.
- Обещаю вам, товарищи, что, как только придете в дивизию, получите и табак, и чай. Даже ваш любимый кок-чай постараемся достать и приготовить.
По рядам солдат прокатился негромкий смешок, все заулыбались.
- А пока могу вас угостить папиросами, - сказал я. - Только у меня с собой всего две пачки по двести пятьдесят штук. На каждого по целой папиросе не хватит, так что уж поделитесь. Прошу, подходите, закуривайте.
Адъютант принес папиросы, и я роздал их солдатам. Они подходили не спеша, не толкаясь. Через минуту папиросный дым густым облаком поплыл над головами людей. И не удивительно: все пятьсот папирос были зажжены одновременно.
Батальону оставалось пройти еще пятнадцать километров. Значит, в моем распоряжении имелось около трех часов для того, чтобы выполнить свое обещание относительно чая. Вернувшись в штаб армии, позвонил начальнику тыла 3-й гвардейской дивизии полковнику Гвоздюку:
- К вам идет пополнение. Приготовьте побольше хорошо заваренного чая.
- Но, товарищ командующий, у нас хороший обед готов. Не понимаю, зачем еще нужен чай?
- Очень плохо, если не понимаете. Среди пополнения много казахов и киргизов, а для них чай дороже хорошего обеда. Так что, пожалуйста, позаботьтесь о чае. Обед, разумеется, тоже нужен.
К приходу маршевого батальона чай был готов. Через несколько дней гвардейцы отмечали годовщину своей дивизии. Меня пригласили на это торжество и попросили сказать солдатам несколько слов.
Части были построены под деревьями по краям большой поляны. Но, когда после моего выступления была подана команда "Вольно!", строй неожиданно всколыхнулся и ко мне бросилось более сотни казахов и киргизов. Не понимая, в чем дело, комдив даже растерялся. Солдаты между тем окружили меня. Для них я был теперь не только командармом, но близким другом, кунаком.
Казахи и киргизы воевали превосходно. Почти все они оказались отличными стрелками.
Лучшие стрелки-комсомольцы стали учиться снайперскому делу. Число снайперов быстро росло. И вскоре гитлеровцы уже не рисковали без нужды высовываться из траншей.
Как и на Ленинградский фронт, на Западный нередко приезжали делегации трудящихся. Частыми гостями в нашей армии были представители московских предприятий и учреждений. А в конце мая к нам прибыла делегация из Тувинской Народной Республики (ныне Тувинская автономная область). Делегацию возглавлял секретарь ЦК Тувинской народно-революционной партии товарищ Тока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33