- спросил я споривших с недоумением.
- К кому же обращаться, суда теперь не мае, милиции тоже нет. Есть староста, есть и полиция в районе, та то ж хиба судьи?!
Бухгалтер, о котором я рассказывал, сдал мне деньги не как Федорову, внушившему ему личные симпатии, а как депутату - доверенному лицу народа.
Вот этот случай со спорщицами вспомнился мне не столько потому, что он забавный, сколько потому, что он характерен для отношения народа к коммунистам.
В селе Борок мне рассказали о таком происшествии. Немцы захватили у дороги группу людей. Это не была организованная группа. Просто попутчики. Пробивались они в партизанские леса, сошлись случайно и знали друг друга мало. Были в группе: два бежавших из лагеря окруженца, оба члены партии; один председатель колхоза, - он поджег оклад зерна и заскирдованный хлеб, а потом правильно решил, что лучше ему из своего села уходить; был инструктор райкома комсомола; последним к группе присоединился дядька лет сорока, рядовой колхозник из ближнего села. О нем его товарищи почти ничего еще не знали.
Трое из членов группы - предколхоза, инструктор райкома и один из окруженцев - имели неосторожность сохранить при себе документы. Второй окруженец, хоть и спорол с петличек шинели лейтенантские "кубики", но от них остались темные следы - немцы поняли, что он офицер Советской Армии. Все, кроме последнего дядьки, были вооружены пистолетами. Патруль захватил группу спящей в придорожном кустарнике. Но товарищи все же попытались отбиться, ранили двух солдат.
Группу привели в село. Немцы объявили населению, что арестовали партизан. В центре села возвели дощатый помост и четыре виселицы. В день казни на площадь согнали население ближних сел и хуторов. Но казни оккупантам было недостаточно. Они решили устроить видимость суда. В то время немцы еще заигрывали с крестьянством, хотели показать, что бунтуют и нарушают "новый порядок" пришлые элементы. Комендант в своей вступительной речи оказал:
- Мы будем уничтожать коммунистических партизан, которые есть враги не только для германской империи, они есть враги тоже для украинских земледельцев. Мы будем показывать справедливый суд над комиссарами, партизанами и политработниками.
Все видели, что на помост привели пятерых. Виселиц же было всего четыре.
Трое коммунистов и беспартийный председатель колхоза уже после допроса в комендатуре поняли, что пощады им ждать не приходится. Их привели со связанными за спиной руками, в разодранной одежде, с разбитыми, окровавленными лицами. Пятого их товарища привели позднее, тоже связанного, однако одежда его была цела, на лице - ни царапинки. Первые четверо держались с достоинством, гордо закинули головы, смотрели на своих мучителей с презрением. Пятый был явно растерян. Он бросал взгляды то на немцев, то на виселицы, то на собравшийся народ. Создавалось впечатление, что он предатель.
Немцы начали публичный допрос. Комендант по очереди обращался к каждому:
- Отвечай громко, кто ты есть.
- Я офицер Красной Армии и член партии! - твердо ответил первый.
- Я кандидат партии, работник комсомола, - ответил второй.
- Я беспартийный большевик, председатель колхоза, - ответил третий.
- Я сержант Красной Армии, коммунист, хотел стать партизаном и безжалостно уничтожать немецкую погань! - крикнул четвертый. - Товарищи колхозники, мстите без жалости этим гадам, уходите в леса, вооружайтесь...
Ударом кулака комендант сбил его с ног.
- Прекращайте агитация! - завопил он. - Довольно! Я объявляю приговор. Крестьяне все имели видеть, кто бунтовщики и бандиты. Эти четыре есть участники большевистского руководства. Для них нет пощада, для них мы производим виселица. Но мы справедливый суд, мы спрашиваем пятый, кто ты есть? Он есть простой крестьянин, скажи, я говорю правда? - обратился комендант к пятому.
- Да, - ответил пятый, - голос его дрожал, - я простой колхозник...
- Ахтунг! - подхватил комендант. - Всем слушать внимательно! Этот простой крестьянин получает помилование и свободу, чтобы копать земля, выращивать хлеб и плоды...
- Товарищи! - во всю силу легких закричал пятый. - Я не предатель, я тоже большевик...
Комендант задохнулся от злости, он был сбит с толку, он не мог поверить, что человек сам ищет смерти.
- Вас?.. Что, зачем?.. - прохрипел он.
Пятый продолжал:
- Я не член партии, я комсомолец. Да, да, не смейтесь, я был комсомольцем... Карпенко! - крикнул он кому-то в толпу, - подтверди, ты знаешь, я был комсомольцем с 1918 по 1926 год... - Он повернулся и плюнул в сторону коменданта: - кат, гнус, делить хочешь, предателем меня выбрал, не надо мне такой жизни. Заявляю - я комсомолец, коммунист, партизан, бунтовщик, революционер. Что взял? Купил?..
К нему подскочили солдаты. Одного из них он стукнул головой в зубы, другого сшиб с помоста ударом ноги в живот. На него навалились, он продолжал отбиваться и кричать. Из кучи тел вырывались слова:
- Нет, старого комсомольца не купишь!.. Ребята, хлопцы, бей эту сволочь!
И тогда четыре его товарища со связанными на спине руками кинулись в кучу и стали бить солдат сапогами, коленами, рвать их зубами.
Комендант расстрелял всю обойму своего пистолета в воздух. На помощь ему прибежал еще десяток немцев.
Целую неделю на сельской площади висело пять трупов. На четырех из них немцы прицепили таблички: "коммунисты", на пятом табличку: "старый комсомолец".
Припоминаю еще один эпизод. О нем мне рассказала Евдокия Федоровна Плевако, а позднее рассказывали и другие люди.
Некая колхозница в дни вражеского наступления пошла на реку полоскать белье. И вдруг слышит вопли тонущего человека. Она его вытащила на берег и только тут обнаружила, что спасла немецкого офицера. Он стал горячо благодарить. Но колхозница была страшно расстроена. И как только немец отвернулся, она стукнула его камнем по голове и сбросила в реку, да еще ногой для верности подтолкнула.
Такой случай, конечно, мог произойти. Но важнее, что о нем говорили в разных местах, он стал как бы народным сказом. Характерно, что конец этой история, где бы о нем ни рассказывали, был одинаков: колхозница пошла потом в партизанки.
На Украине не было тогда ни подпольных радиостанций, ни наших большевистских газет. О настроении народа, его жизни мы, подпольщики, узнавали только из встреч с людьми, из личных наблюдений. И как бы ни были наши наблюдения ограничены, а подчас и случайны, все же основное мы уловили.
Подавляющее большинство украинского народа ненавидит немцев. Ненавидят женщины и мужчины, подростки и дети. Ненавидят рабочие и колхозники, люди интеллигентного труда и домашние хозяйки.
Немцы опираются на развращенных, подлых, трусливых и ничтожных людей. А в слабых и в колеблющихся стараются раздуть темные стороны их души: алчность, властолюбие, невежество, антисемитизм, национализм, фискальство, раболепие. Но таких людей в нашей стране очень мало. Ничего немцы в характере нашего народа не понимают.
Я убедился на жизненных примерах, что народ в исключительно трудных условиях вражеской оккупации по-прежнему видит в коммунистах своих руководителей. И там, где коммунисты организованы, организовано и население.
Я убедился, что заблаговременная подготовка большевистского подполья и партизанского движения дала свои, несомненно, положительные результаты.
Коммунисты на Черниговщине действуют, организация существует. Меня окружают товарищи по работе, члены большевистской организации, мы здесь не случайно, мы выполняем волю партии, волю народа.
Теперь я уже твердо знал, что у нас есть отличные предпосылки для развертывания мощного партизанского движения.
*
Размышления мои прервал Вася Зубко. Он показал на перекресток дорог, что был впереди нас метрах в трехстах.
- Алексей Федорович, глядите, наши! Честное слово, наши!!
Пересекая дорогу, по которой мы шли, мчались на галопе человек десять, судя по всему, партизаны: кто в шинели, кто в ватной куртке; была среди них и женщина.
- Глядите, глядите, у женщины клинок привязан и автомат. Определенно, партизаны! - восторженно закричал Вася, свистнул в пальцы и побежал вперед.
Сомнений не могло быть. Я тоже крикнул, но сразу понял, что ни крик наш, ни свист партизаны не услышат. Выхватил пистолет и выстрелил троекратно в воздух. Надя Белявская тоже вытащила из кармана кожанки браунинг, нажала курок; пистолет на отдаче вырвался у нее из руки; она, оказывается, впервые из него стреляла.
Не могли, конечно, всадники не услышать выстрелов. Но не откликнулись, и ни один не свернул к нам. Видимо, они заняты своим заданием, им не до нас.
Досадно, но что делать? Побрели мы дальше. Случай этот дал пищу для разговора. Мне показалось, что в одном из всадников я узнал Васю Коновалова, актера Черниговской драмы, а Надя клялась, что в группе был сам Попудренко.
Потом стали спорить, правильно ли партизаны поступили, что не обратили внимания на выстрелы.
- И хорошо, что так получилось, - буркнул Днепровский. - Когда б они обратили внимание, нам же было бы плохо. Кто стреляет? - ясно, немцы. Зачем же в воздух отвечать? И они так бы ответили, что будь здоров!
Да, и это могло быть. Но все же жаль было, что те не остановились. А вдруг они к нам навстречу высланы?
В Рейментаровку пришли поздно, затемно. Село показалось угрюмым. Ветер качал большие деревья, выла собака; людей не видно. Проходя мимо одной из хат, мы услышали монотонный старушечий голос. Старушка громко, старательно молилась. Я постучал в окно. Она смолкла. Постучал громче. Отворилась форточка, и я увидел протянутую руку.
- Возьми, - прошептала старушка.
Я взял. Это был большой кусок хлеба.
- Да нет, бабуся, нам бы переночевать, - сконфуженно сказал я.
- Це не можна.
Пошли дальше. Уже совсем стемнело.
- Посмотрите-ка направо, - оказал Шуплик.
В темноте, будто волчьи глаза, светились яркие точки.
- Так то ж курят мужики, - догадался Плевако.
Так и оказалось. Возле колхозной конюшни сидели старики, человек, верно, восемь, и курили. Они заслышали шум наших шагов и выжидающе замолчали.
Стали мы завязывать разговор. Спросили, когда были немцы, какие тут в селе дела. Отвечали нам из темноты уклончиво, советовали к старосте сходить. Один из стариков поднялся, выругался и пошел, а потом мы услышали, ускорил шаг и побежал.
Все это не предвещало ничего хорошего. Из-за леса поднялась луна. Я знал приблизительно, где расположена хата председателя колхоза имени Первого мая Наума Коробки.
Коробки дома не оказалось, а жена его открыть нам не пожелала. Тогда постучались в соседнюю хату. И так нас разморила к этому времени усталость, что голоса наши звучали просительно, неуверенно.
Хозяин вышел на крыльцо и довольно грубо предложил убираться.
- Много тут шляется!
В это время на улице затарахтела повозка. Ближе, ближе и остановилась возле нас.
- Картошку привезли, - ни к кому не обращаясь, сказал хозяин.
С повозки соскочили трое. Я и приглядеться к ним не успел, а они уже окружили меня, и один скомандовал:
- Руки вверх!
Но тут же, почти без паузы:
- Товарищ Федоров! Ребята, Федоров прибыл, Алексей Федорович!
И начались сразу объятия, Первым умудрился меня обнять и расцеловать хозяин хаты. У него, оказывается, была явочная квартира.
На повозке приехали из отряда актер Василий Хмурый, Василий Судак и Василий Мазур - три Василия. Тут, в Рейментаровке, колхозницы выпекали хлеб для областного отряда; повозка за ним и приехала.
- Готов, готов ваш хлеб, - сказал я и показал Хмурому еще теплый кусок, полученный от старушки.
И я не ошибся. Старушка действительно пекла для партизан. Все село было партизанским. Немцы сюда и нос-то сунуть боялись.
Партизаны стали нас уговаривать сейчас же ехать в отряд - тут всего пятнадцать километров.
Но мы предпочли сперва выспаться.
Утром, до света, уселись на повозку и потихоньку двинулись в лес.
*
На повозке лежали пышные, душистые караваи пшеничного хлеба. Их прикрывал брезент. Маленький мохнатый коняка тащил повозку по узкой лесной дороге, тащил не спеша и все время шевелил ушами, будто прислушиваясь к разговорам. А мы говорили без устали, говорили, захлебываясь, часто и весело смеялись, своими голосами будили птиц. Галки поднимались, недовольно кричали, ругали, верно, этих не в меру, совсем не по-лесному, шумных людей.
Из-за кустов и деревьев выходили строгие люди с автоматами, но как только узнавали, кто едет, кидались пожимать руки и норовили наспех что-то рассказать. Они ведь тоже из Чернигова.
- А помните, товарищ Федоров, как вы тогда в театре перед нашим выходом в лес давали напутствие?
- Помню, конечно же, помню.
- И один вас спросил, как быть с язвой желудка? Вы тогда сказали: "Оставьте язву здесь, а сами идите воевать"! Это я был, - рассказывает часовой заставы, - и вот воюю, язвы не чувствую...
Потом другая застава, и другой часовой спрашивает:
- Навсегда к нам, товарищ Федоров?
- До победы!
- Я с музыкальной фабрики, столяр, помните?
- Помню!
Только светало, когда повозка остановилась на лужайке, рядом с легковой машиной. Под густыми низкими ветвями елей видны холмики - крыши землянок. Возле одной из них возился с ящиком толстый маленький человек. Он поднял лицо, стал вглядываться.
- Капранов! - кричу я. - Василий Логвинович! Что ж, своих не признаешь?
Он кубарем подкатился к нам, взволнованно говоря:
- Вот, черти, что ж не предупредили. Я бы самовар, я бы закусочку приготовил... Дома мы тут, совсем дома, привыкли... А вот в той землянке Николай Никитич и комиссар там. Спят. Ну, да правильно, будите их!
Мы наклонили головы, вошли в землянку.
- Долго, долго спите!
Попудренко не сразу и узнал. А узнав, даже прослезился на радостях. Мы с ним, конечно, расцеловались. А потом поднялись все. Нас, прибывших, разглядывали, оценивали наши костюмы и бороды, хлопали, жали руки, обнимали. Подвели нас к большому столу. И вокруг стола собрались все черниговцы, горожане;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26