И. Иванов, майор Ф. Я. Зиборов, капитан М. Е. Журавский и другие, всего 9 человек.
Однако беспокойство за товарищей, отправленных в комендатуру, не покидало нас, поэтому мы решили сделать промежуточную посадку в Аликанте и выяснить их судьбу. Неожиданно на высоте 3 тысячи метров почти одновременно заглохли оба мотора. У меня по спине мурашки побежали. Столько довелось воевать в окопах гражданской войны, в лесах Западной Белоруссии, на испанских плоскогорьях, все пули и снаряды меня миновали, и вдруг такая нелепая, обидная гибель, когда близок срок возвращения на родную землю!
Надо отдать должное мастерству французских пилотов: они не позволили самолету рухнуть, а благодаря умелому планированию посадили его, вернее, врезались в гущу виноградника. Сильный взрыв потряс машину, моторы, сорванные со своих креплений, отшвырнуло далеко вперед. Почти все мы отделались легкими ушибами, гораздо больше пострадали оба летчика и моя переводчица, у нее оказался перелом руки.
Вынужденная посадка произошла на территории, захваченной предателями. К месту катастрофы поспешили солдаты и офицеры мятежных войск. Раненых летчиков и переводчицу они отправили в госпиталь, а остальных под усиленным конвоем привезли в Аликанте и присоединили к товарищам, арестованным раньше.
Нам удалось выяснить, что специалисты, обслуживавшие посадочную площадку, искали способ доказать изменникам свою преданность. Вредители разбавили авиабензин изрядной дозой воды, отчего моторы в полете и заглохли.
В Аликанте за двое суток мы пережили немало неприятных и тревожных часов. Нас и прилетевших за нами французских летчиков часто допрашивали и шантажировали, пытаясь склонить к выступлениям в поддержку хунты Касадо. Естественно, мы категорически отказались. Тогда нам объявили, что все мы будем расстреляны. И только после решительного протеста с нашей стороны и заявления, что за готовящееся преступление хунта будет нести ответственность перед Советским Союзом и всем миром, нависшая над нами опасность стала как будто рассеиваться. Из Мадрида поступило разрешение отпустить нас в Оран.
Приказ хунты об аресте и расстреле нас коменданту Аликанте был передан устно, по телефону или по радио. Письменного распоряжения на этот счет у него не было, а обстановка в Мадриде в те дни складывалась не в пользу Касадо. Он сидел в подвалах министерства финансов, со всех сторон окруженный частями, оставшимися верными республике. Вот почему комендант Аликанте побоялся взять на себя ответственность за судьбу советских людей и привести в исполнение приказ главного ренегата.
Разрешение на вылет мы получили, по всей вероятности, так. Когда мы с Шумиловым добились встречи с комендантом, он сообщил нам, что относительно нас послал запрос в Мадрид. Надо полагать, что запрос не попал к вожаку измены. Получил телеграмму какой-нибудь второстепенный чиновник хунты, который ничего не знал о приговоре, вынесенном нам Касадо. Вот он и ответил впопыхах: "Разрешить русским вылет с соблюдением всех формальностей".
Задержись он с ответом денька на два, и все могло обернуться для нас иначе. 12 марта Касадо с помощью частей 4-го анархистского корпуса восстановил свою власть в Мадриде.
Я понимал, что переводчицу нельзя оставлять в руках предателей республики, поэтому предварительно поехал в госпиталь и, несмотря на то, что до выздоровления ей было еще далеко, привез к нашим товарищам. Она была очень рада вновь очутиться среди своих.
На аэродром нас вез начальник местной полиции, который, видимо, втайне сочувствовал нам, но скрывал это от окружающих, опасаясь попасть в немилость к мятежникам. Сидя за рулем автомашины, он заводил с нами разговор на разные отвлеченные темы и между прочим спросил:
- Какое впечатление осталось у вас от Испании?
Я ответил:
- Испания - прекрасная страна. А испанцы - трудолюбивый, мужественный, замечательный народ.
- Но ведь Народный фронт не смог удержать республику... И с вами поступили не очень-то хорошо... Что же вы теперь станете думать об испанцах?
- Правительства меняются,- сказал я,- а народ остается. Так что будем надеяться на лучшее будущее испанцев.
Не знаю, как отреагировал на мои слова собеседник, потому что в этот момент мы подъехали к аэродрому.
Начальник аэропорта, француз, принял нас радушно, угостил ужином, но его заместитель, испанский фашист, не скрывал своей враждебности и даже обронил за столом такую угрожающую реплику:
- Жаль, что у нас в меню нет рыбы! Но кое-кто завтра еще успеет закусить свежей рыбкой.
Его намек был более чем прозрачен: в полете над Средиземным морем нас могли поджидать всякие сюрпризы здешних ренегатов. Поэтому я предупредил французских летчиков, чтобы те не отходили от самолета и внимательно наблюдали за его техническим обслуживанием.
А наглому изменнику я сказал:
- Нехорошо злорадствовать над людьми, очутившимися в критической ситуации. Вы же еще молоды, впереди жизнь, в которой всякое может произойти. Не пришлось бы вам самому угодить в беду, тогда бы вы припомнили этот ужин и свою неудачную шутку.
В ответ он злобно промычал что-то и криво усмехнулся.
До вылета нас охраняли карабинеры (испанская пограничная стража), которые по отношению к нам тоже были настроены враждебно. Мне удалось уловить такие реплики из их разговоров:
- Незачем их отпускать...
- Давайте покончим с ними...
- Каждому пулю в лоб - и все дела!
Ночь мы провели в неисправном автобусе без колес в кольце вооруженных карабинеров. О сне не могло быть и речи. С огромным нетерпением дожидались рассвета. Он наступал очень медленно, словно хотел продлить наши переживания. Но вот небосклон стал светлеть, и мы услыхали сердитые возгласы охранников:
- Чего спите! Торопитесь! Улетайте, пока не поздно!
В кабину морской авиетки втиснулись Шумилов, я и переводчик. Загудел на полных оборотах мотор, но через несколько минут авиетка из серебристой стала желтой: маслобак отвалился и масло облило капот и фюзеляж. Пилот побледнел и выключил мотор. Не надо было быть авиационным специалистом, чтобы сообразить, что кто-то умышленно подпилил маслобак. Я сразу вспомнил наглую ухмылку фашистского молодчика. Вот сюрприз, преподнесенный предателями. Однако они в злобе своей перестарались и подпилили бак чересчур сильно. Отвались он над морем, отведали бы мы свежей рыбки...
Шумилов и я стали возле авиетки и не подпускали к ней никого из карабинеров и наземных специалистов аэропорта. А французский летчик под нашей охраной устранял неисправность. Неподалеку в шезлонге сидел начальник полиции и, обхватив руками голову, сочувственно наблюдал за происходящим.
Но он был бессилен чем-либо помочь нам и только глубоко переживал наши злоключения. В его крупных коричневых глазах отражалась боль.
И вот мы в воздухе. Курс на Оран. Мотор работает нормально. Взгляды товарищей светятся радостью. Лицо летчика спокойно. Кажется, вырвались!
Высадив нас в Оране, французы уже на трех самолетах снова полетели в Аликанте, и к вечеру 12 марта вся остальная часть нашей группы благополучно присоединилась к нам. Мы сердечно поблагодарили пилотов за братскую помощь и стали собираться в Марсель, чтобы продолжить через Францию путь в Советский Союз. Однако комиссар полиции французской Африки обескуражил нас таким заявлением:
- Разрешения на ваш выезд нет, и потому я вас выпустить не могу.
Новое препятствие! Ссылки на то, что прежние группы наших товарищей свободно вылетели из Орана, не помогли. Комиссар, по его словам, руководствовался имеющимся у него приказом держать нас под домашним арестом впредь до особого распоряжения.
Советское посольство в Париже регулярно присылало нам деньги, и мы могли существовать вполне безбедно. Жилище нам предоставили в лучшем отеле города. Питались мы весьма сносно в ресторане при гостинице и терпеливо ждали решения нашей судьбы. В местной буржуазной газетенке появилась провокационная заметка о том, что прибыли советские инженеры, которые заинтересовались Африкой с разведывательными целями. Мы посмеялись над беспардонной ложью убогих писак, и нам очень захотелось прочитать правду о текущих событиях. Кто-то из нашей группы обнаружил, что в Оране продаются советские газеты. С какой же радостью мы набросились на них! Они скрасили наше долгое вынужденное безделье на африканском берегу.
В один из томительных дней домашнего ареста меня вызвала по телефону междугородная станция.
- Алло! Мсье Альфред? С вами будет говорить Франция.
Хорошо, думаю, наверное, из посольства звонят, есть приятные новости. А в трубке раздается родной голос:
- Алло, Альфред, Альфредушка!
- Ты, что ли, Павел?
- Ага, я. Из концлагеря звоню, арестовали меня во Франции.
- Как же ты говоришь из концлагеря, не разыгрывай!
- Честное слово, Альфред! Братья по классу устроили разговор. Сижу вот за колючей проволокой, как в годы гражданской войны. Что делать, не знаю.
- Послушай, Павел, да как ты меня разыскал у черта на куличках, аж в Африке?
- А братья по классу помогли.
- Так вот, Павел, немедленно связывайся с нашим посольством в Париже. Ты же теперь советский гражданин, и Советская власть тебе поможет освободиться из лагеря. Понял? А мне больше не звони, я сам тут сижу под домашним арестом и не знаю, когда выпустят.
- Понял, Альфред. Но каким образом я свяжусь с посольством?
- А братья по классу на что?
- Понял, понял! Большое спасибо, друг!
- До встречи, дорогой, на Родине!
- До побачения, друже!
Разговор взволновал меня. Сколько же испытаний может выпасть на долю одного человека! Мало Науменко перенес в первую мировую войну, после нее в лагерях, во французской эмиграции, в испанской войне и теперь, уже имея советское подданство, мается по прихоти французских реакционеров за колючей проволокой. А мои товарищи по группе, военные советники и переводчики, тоже ведь хлебнули лиха в Испании и раньше, а это лихо все тянется да тянется.
Тридцать шесть дней пробыли мы под арестом в Оране, пока наше правительство не вызволило нас. На американском корабле приплыли в Марсель.
В Париже я узнал, что Павел Науменко освобожден из лагеря, получил паспорта и вместе с семьей уже отбыл в Москву. На сердце полегчало.
Работники посольства рассказали нам, что генерал Франко после нашего отлета в Африку рвал и метал. Диктатор не мог простить администрации Аликанте, что она выпустила нас живыми. А французское правительство во главе с социалистом Леоном Блюмом тоже продемонстрировало свою неприязнь к советским добровольцам, вырвавшимся из лап мятежников. Оно лишило летчиков, спасших нас, воинских званий и французского гражданства. Жестокое наказание! Советское посольство расплатилось с пилотами и возместило им стоимость самолета, разбившегося под Аликанте из-за диверсии предателей Испанской республики.
Как-то ко мне в парижскую гостиницу пришли двое посетителей. Кто такие, думаю. Оказалось, Пальмиро Тольятти со спутником. Был он весел, бодр. Поражение республиканской Испании не лишило его оптимистического взгляда на перспективы революционного движения в Европе. Я рассказал, как мы выбирались с территории, захваченной предателями.
- Натерпелись парни,- произнес он сочувственно.- Ничего, вы же советские, вам еще не такое по плечу! Прощаясь, он вынул бумажник и сказал:
- Я ваш должник, товарищ Альфред. Вот, возьмите, большое вам спасибо. Салюд!
- Салюд, камарадо,- ответил я также по-испански.
Спустя десять дней после приезда в Париж мы выехали в Гавр и сели на советский пароход "Ульяновск". Отплыли, но вскоре причалили к незначительной пристани. Там на борт поднялась Долорес Ибаррури. В крупном порту ей было опасно садиться на корабль, товарищи по партии резонно полагали, что, чего доброго, французские власти в угоду фашистам арестуют ее и передадут на расправу диктатору Франко. Пасионария плыла в СССР инкогнито, но скоро ее узнал весь пароход, популярность ее была очень велика.
19 мая 1939 года "Ульяновск" прибыл в Кронштадт.
Гроза над Родиной
Накануне большой войны
Последний отпуск.- Бои в снегах.-Накопление опыта.- Зарубежная командировка.- Разведка в порту.- Сквозь коричневую Европу
Вернувшись из Испании, я некоторое время привыкал к мирной жизни, к шумной и похорошевшей столице, к спокойному домашнему обиходу.
Отпуск я провел под Ленинградом вместе с женой, Анной Сидоровной. Отдыхали мы славно, от души, как будто знали, что теперь не скоро доведется вот так побездельничать под мирным небом. Ни я, ни жена, ни другие отдыхающие не могли тогда предположить, что прекрасный город, близ которого мы беспечно коротали дни, спустя несколько месяцев окажется в прифронтовой полосе.
По возвращении в Москву я стал работать в одном из управлений НКВД. Жил в семье, ходил на службу по родным московским улицам, любовался столичным блеском и деловой суетой огромного города, вспоминал недавние события испанской войны и замечательных людей, с которыми довелось сражаться в одних рядах.
Передышка была недолгой. Судьба многих моих товарищей - кадровых военных и моя личная складывалась таким образом, что каждый из нас мог бы сказать о себе словами одного из любимых героев Эрнеста Хемингуэя: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок".
После отдельных военных очагов, так называемых локальных войн, осенью 1939 года разразилась вторая мировая война. Она полыхала вблизи наших границ, и не было никакого сомнения, что рано или поздно советскому народу придется с оружием в руках встать на защиту социализма.
Мировой империализм уже не однажды проверял крепость наших рубежей. Бои у озера Хасан и на реке Халхин-Гол наглядно продемонстрировали нашу военную мощь. Но агрессорам этого показалось недостаточно, и они предприняли новую попытку, на этот раз на северо-западной границе СССР. В ноябре 1939 года началась советско-финляндская война.
Жизнь сразу приобрела военную окраску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77