Выпустим их, и придется уничтожать танки.
- Да, пожалуй, иного выхода нет,- отвечаю я.- Если машины нельзя сохранить, их лучше уничтожить.
Глядя тогда в глаза этому мужественному человеку, разве мог я подумать, что в тот день мы лишимся не только танкового корпуса, но и его чудесного командира. Генерал Хацкилевич погиб смертью героя, на поле боя...
На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам.
Мы не знаем, где проходит линия фронта, что делается на Большой земле. Неизвестность всегда тяготит, и настроение у людей неважное. А тут еще фашисты сбрасывают листовки, в которых твердят: "Москва взята германскими войсками! Русские, сдавайтесь! Ваше сопротивление бесполезно!"
- На некоторых это действует разлагающе. Но я вижу, что абсолютное большинство не верит провокационным сообщениям и намерено продолжать борьбу с врагом.
- Что будем делать?- спрашивает Никитин.
- Воевать. Надо собирать силы, убеждать людей, что наше отступление, наши неудачи временны.
- Правильно,-говорит Никитин.-Надо принять все меры, чтобы вывести из окружения как можно больше людей.
- И не просто вывести, а уничтожить при этом как можно больше гитлеровцев,-добавляю я.
- С этим я согласен, Иван Васильевич. Только чем воевать? Винтовки без патронов, пулеметные ленты тоже пусты. Танков нет: мы их сами сожгли.
- Чем воевать? Немецким оружием. Забирать его у противника и им же бить гитлеровцев. Помнишь, как в гражданскую воевали?
- Как но помнить! Винтовки и пулеметы в моем эскадроне были и английские, ч французские, и бельгийские.
- А кто давал тебе все это оружие, Чсмберлен или Пуанкаре?
- Сами у беляков отбивали... В общем, Иван Васильевич, мне теперь задача ясна. Разрешите отделиться от вас и действовать самостоятельно.
Я дал согласие. Решил, что, идя разными путями, мы выведем из окружения больше войск. Условились о маршрутах и расстались. Со мной остались несколько офицеров. А это уже может служить ядром будущего соединения.
У нас нет никаких транспортных средств. Шагаем налегке строго на восток.
К вечеру 27-июня вышли на опушку леса. Видим недалеко три танка БТ-7. Похоже на то, что они заняли оборону.
Подходим к машинам. На корточках, прислонившись к броне, сидят танкисты. Увидев нас, поднялись. Старший доложил, что боеприпасов у каждой машины по комплекту, а горючего нет.
- Вот бы, товарищ генерал, горючего раздобыть!- тяжело вздыхая, говорит совсем молоденький паренек.- Все снаряды тогда пустили бы в дело, а так сиди и жди, когда на тебя кто из врагов нарвется...
За день мы прошли по лесным тропам большой и трудный путь. Изрядно утомились и решили отдохнуть у танкистов.
Только присели было, как проселочная дорога закурилась пылью, и на ней показалась вражеская колонна из 28 танков. Каждая минута дорога. Приказал танкистам открыть огонь.
Наш удар оказался для гитлеровцев настолько неожиданным, что, пока они пришли в себя и открыли ответный огонь, мы уничтожили двенадцать вражеских машин. К сожалению, у нас кончились снаряды, и фашисты начали безбоязненно нас расстреливать. Один за другим загорелись наши танки. Оставив их, мы стали отходить к лесу. Оглянулся, вижу, Крицын ранен. Помог ему отползти в укрытие. В это время девятка немецких бомбардировщиков начала "прочесывать" опушку. Когда они улетели, в живых нас осталось лишь несколько человек. У Крицына большой осколок прошил мякоть пятки. Ему разрезали сапог, портянкой крепко перевязали кровоточащую рану.
Меня тревожат разные мысли. Добрался ли до наших Кулик? Где сейчас Голубев, Никитин? Ни о ком из них я ничего не знаю.
Продолжаем медленно идти на восток. Крицыну трудно, мешает рана. Иногда мы делаем небольшие привалы и снова пускаемся в путь.
К вечеру повстречали нескольких красноармейцев. Их часть разбита. Оставшиеся в живых разбрелись.
- Почему без оружия? - спрашиваю. Немолодой красноармеец Гундоров с густыми отвислыми усами отвечает:
- А зачем оно, если патронов нет? Я свою винтовку, правда, приберег, да толк-то от нее какой?
- Будет толк. Мы еще повоюем. Приказываю присоединиться к нам и действовать вместе. Вижу, наш план им по душе - лица оживились.
- С генералом как-то крепче на земле себя чувствуешь, - весело замечает Гундоров. А затем добавляет:- Я проклятого германа знаю по первой империалистической.
- Ну и что о нем думаете?
- Одолеть его трудно, но можно.
- Правильно. Только панике не надо поддаваться.
- Это мы понимаем,- соглашается Гундоров.- Досадно только, что наверху у нас что-то проглядели.
Интересна психология старого солдата, понятна мне и солдатская боль. Во многом усач прав.
А Гундоров снимает пилотку, показывает на большой шрам:
- Зазубрина от немцев. Ношу с той войны. Злости на Гитлера у меня хватит.
Беседуя с бойцами, убеждаюсь, что большинство рассуждают здраво. Если в словах кого порой звучит уныние, то это не малодушие, не покорность вражеской силе, не признание поражения. Это злость, ненависть, овладевшая сердцами, а на войне она помогает!
Предлагаю бойцам немного подкрепиться, отдохнуть, а к ночи тронуться в путь.
Все, что у кого было в вещевых мешках, высыпали на плащ-палатку. Запасы скудные. Дай сейчас в три раза больше, сразу съедят. Но хотя Крицын и уверяет, что в лесу много грибов, ягод и голодать не придется, продукты решаю разделить на два раза. Путь предстоит большой, и трудно сказать, с чем еще встретимся.
Отдохнув и набравшись сил, тронулись дальше. Нас уже около тридцати человек. Медленно продвигаемся на восток. Крицыну все хуже. Он скачет на здоровой ноге, одной рукой опираясь на суковатую палку, другой на чье-либо плечо. Прошли метров пятьсот. Вижу, лицо лейтенанта покрылось испариной, но он молчит, не жалуется. Сделали небольшой привал. По рукам пошли фляги с водой. Пьем экономно.
Пока все отдыхали, один из красноармейцев срезал две ровные палки, быстро работая ножом, соорудил из них костыли. На них Крицын смог идти значительно быстрее.
Суровое испытание
Ночь. Идем строго по компасу. Стараемся не шуметь.
Над нами звездное небо. Издалека доносится шум самолетов, слышны разрывы артиллерийских снарядов.
На рассвете наткнулись на группу человек в двадцать. Первым заметил ее Гундоров, подошел ко мне, тихо говорит:
- Товарищ генерал, глядите: люди! И не поймешь, военные они или гражданские.
Предлагаю одному бойцу сходить за ними. Вскоре неизвестные подошли к нам. Внешне это разношерстный народ. Несколько человек сохранили не только форму, но и оружие. А кое-кто поспешил сорвать петлицы с гимнастерок, звездочки с пилоток, были и такие, кто заменил форму на истрепанную гражданскую одежду.
Интересуюсь, кто они, куда держат путь. Оказывается, из 10-й армии. Отступают от самой границы. Бродят уже третьи сутки. "Нарядную" гражданскую одежду раздобыли в одной из деревень.
- Опасно ходить в форме,-объясняет один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. - Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.
- Значит, советуете снять форму? Может быть, просто кончить борьбу, смириться с врагом? Молчит.
- Вообще-то вы правы, предосторожность нужна. Но прекращать борьбу мы не будем и форму свою не снимем.
Послышались слова одобрения. А старший лейтенант стоял смущенный, опустив голову.
Должен сказать, то, что в тылу врага я был в форме, благотворно влияло на подчиненных, подтягивало их, дисциплинировало, заставляло думать о своем внешнем воинском виде, беречь форму и с гордостью носить ее. И только, уходя на операцию, наши люди переодевались в гражданское платье. А возвращались в лес и снова надевали форму советского воина. Благодаря этому они всегда чувствовали себя в строю.
Нас уже около пятидесяти человек. На очередном привале собрал коммунистов и комсомольцев. Они составляли больше половины Объяснил, что каждый из них должен показывать пример мужества, дисциплинированности.
Из нескольких политработников и командиров создал группу разведчиков.
Четверым из них сразу же даю задание: под видом местных жителей пробраться в ближайшую деревню, разведать обстановку и раздобыть немного продуктов. Предупредил, чтобы действовали осторожно, стрельбы избегали. Оружие разрешил применять только в исключительных случаях.
Начало активных действий обрадовало людей. Настроение у всех поднялось. Каждый почувствовал, что отряд становится реальной силой...
Прошло уже около пяти часов, как выступили разведчики, а их все еще нет. Тревога закрадывается в сердце. А вдруг их выследили и схватили? Может быть, и нам следует ожидать нападения?
Усилил боевое охранение. А сам, ожидая возвращения разведчиков, продолжаю томиться в догадках, сомнениях, предположениях.
Только когда уже наступили сумерки, наблюдатели сообщили: идут! Вскоре действительно показались четыре фигуры, согнувшиеся под тяжестью груза. Разведчики подошли, поставили наземь мешки, устало вытерли вспотевшие лица. Старший доложил о выполнении задания. Спрашиваю:
- Почему задержались?
- Немцев изучали, товарищ генерал. Впервые довелось так близко их видеть. Даже чуть было в беду не попали. Подошли к одной машине, не заметили, что за ней солдат стоит. А он увидел нас, кричит: "Хальт!" - и автомат наставляет. Видим, убежать не успеем, побежишь - сразу пулю в спину пошлет. К тому же на крик солдата неизвестно откуда появился офицер. Немного разговаривает по-русски. Интересуется: "Кто такие?" Отвечаю, что мы жители соседней деревни, еле от большевиков удрали. Ищем у немцев спасения.
Мои слова понравились офицеру. Он засмеялся, похлопал меня по плечу, сказал: "Гут, гут!" Угостил сигаретами, а потом стал расспрашивать. Все Минском интересовался. Видимо, туда собирался ехать. В общем, отделались мы легким испугом, но зато все выяснили. В той деревне оказалось тридцать танков, пять легковых машин, большой обоз. Местного населения почти нет.
- А продукты откуда?
- Стащили у немцев.
Развязали мешки, и из них посыпались банки с консервами, сгущенным молоком, пачки печенья, сигареты. В мешках оказались даже две бутылки французского вина.
Так закончилась эта маленькая разведывательная операция. Она явилась пробой сил перед началом настоящих боевых дел...
В поход мы пускались обычно только с наступлением темноты. А днем приводили себя в порядок, отдыхали. Иногда производили разведку, совершали внезапные нападения на небольшие группы немецких солдат. Отряд рос, но по-прежнему был беден оружием и боеприпасами.
Однажды мы приблизились к шоссе. Тут можно было сделать засаду, подстеречь небольшую колонну гитлеровцев, обстрелять ее и попытаться захватить побольше оружия.
Отряд отошел в укромное место. В засаду я выделил пять групп по четыре человека.
Боевые группы вышли к шоссе, затаились. В ту ночь дорога была на редкость пустынной. Только часа через два из-за поворота показались шесть машин.
Нужно действовать быстро. Не исключено, что за этими шестью появятся другие автомашины или танки. Тогда легко попасть в беду.
Немногим гитлеровцам удалось убежать. Наши бойцы захватили десятка три автоматов, много патронов и несколько гранат. Пригодились и вещевые мешки с продуктами. Трофеи были доставлены в лес. А машины с основным грузом запасными частями - облили горючим и сожгли.
Теперь пора уходить подальше от этого места. Перед выступлением мы не удержались от искушения и вышли на опушку, чтобы посмотреть приятную картину:
вражеские машины, охваченные ярким пламенем. На сердце радостно от сознания, что начинаем отплачивать гитлеровцам по большому счету.
Мы углубляемся в лес на четыре километра и снова движемся на восток. Отдохнуть успеем и утром.
Конец июня. Мы уже прошли по лесным тропам немало десятков километров. К отряду продолжали присоединяться бойцы и офицеры, попавшие в окружение.
Как-то под вечер, когда мы с группой командиров разрабатывали план очередной операции, доложили, что к месту расположения отряда приближаются двое. Я приказал привести их. Это оказались девушка в военной гимнастерке и красноармеец.
Девушку звали Елизаветой Ершовой. О себе она рассказывала так:
- Родом из Красного Села, под Ленинградом. Окончила семилетку. Занималась в Ленинградском автодорожном техникуме. В сороковом году получила диплом с отличием. По путевке поехала в Белосток. Работала в автоколонне техником по эксплуатации.
Рассказывая, девушка то и дело тяжело вздыхала. Она не плакала, но я видел: в глазах стояли слезы.
Мечтала окончить институт, стать инженером, выйти замуж за любимого паренька, создать хорошую семью. В общем, как многие ее сверстницы, строила большие планы. И все рухнуло из-за проклятой войны.
Первая бомба, сброшенная фашистами на Белосток, застала Лизу в больнице. После тяжелого заболевания она находилась в палате для выздоравливающих. Вскоре от вражеской бомбежки затрясся и больничный корпус. Посыпались стекла, штукатурка. Преодолевая слабость, Ершова накинула халат, тапочки и вместе с другими больными покинула палату. Только успели выйти из больницы, как здание рухнуло. Девушка едва добежала до своей квартиры.
Потом пришла в военкомат. Просила послать в армию. Военком вначале отказывал. Но в конце концов отступил перед ее настойчивостью и выдал направление в госпиталь. Здесь же, в военкомате, Лиза получила обмундирование и сумку с красным крестом.
До госпиталя дойти не успела, его разбомбили. Пришлось присоединиться к отступающей части. Идти было тяжело. Одолевала слабость. Когда их догнала автоколонна, обессиленная Ершова попросила старшого офицера взять ее с собой. Тот разрешил сесть в одну из машин. В пей оказались тяжелораненые. Девушка помогала им, поила, кормила, делала перевязки.
Колонна нарвалась на гитлеровцев. Начался жестокий бой. Девушка стала подносить бойцам патроны, оказывала помощь раненым. Во время перевязки снарядом сшибло дерево, возле которого она стояла. Девушка упала без сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34