Это стало привычным. Дело дошло до того, что на большой рейд Кронштадта по узкому фарватеру входили, управляя рулями с нижних постов.
Страхующим, готовым каждую секунду принять управление на себя, был ас своего дела Галаульников. Он же и окрестил плавание под управлением с других постов «высшим пилотажем»…
У рулевых появился прямо-таки спортивный азарт. Этому способствовало и то, что в кубрике вывешивались показатели: с какой точностью держал курс тот или иной рулевой. Хоть и дружеская, но все же критика.
…Стоим в Лужской Губе. Ясный день. Тишь и гладь такая, что берега и корабли в водяное зеркало никак насмотреться не могут. Снимаемся с якоря, чтобы следовать на все тот же Сескарский плес. В самом благодушном расположении духа хожу по мостику, беру пеленга, определяю место.
— Младший штурман! Туман! — раздается голос Вадима Ивановича в переговорной трубе.
Какой туман, когда ясный день?! В штурманскую рубку быстро входит Галаульников, задраивает иллюминатор и запирает дверь. Я остаюсь один наедине с тикающими, щелкающими и жужжащими приборами… От сознания того, что линкор идет кривоколенным фарватером, имея десятиметровую осадку, при которой малейшая ошибка грозит посадкой на одну из многочисленных банок, мне стало жарко…
— Младший штурман, скоро поворот? — раздается спокойный голос командира.
— Девять минут сорок пять секунд.
Не прошло и полминуты, опять тот же вопрос. И пошло, и пошло так, пока не выбрались на чистую воду. Допек меня командир своим бесконечным «скоро поворот?»…
При каждом выходе, если видимость на море была приличной, обязательно: «Младший штурман, туман!» Злился я на командира неописуемо, считая, что оп придирается ко мне. Но однажды, когда закончилось очередное «младший штурман, туман!», Иванов, войдя в рубку, самым доброжелательным тоном, улыбаясь, произнес:
— У вас неплохо получается. Рад вантам успехам.
Я стоял обезоруженный, растерянный, не зная, что ответить.
Отлично провели стрельбу противоминным калибром. Артиллеристы ходят именинниками. Да и у всех настроение хоть куда. Следуя в Лугу, подходим к Копорскому заливу. Расположившись у пеленгатора, с удовольствием покуриваю трубочку (такая вольность штурманам разрешалась). И вдруг:
— Младший штурман, туман!
Успеваю взять три пеленга и, шмыгнув в штурманскую рубку, привычно быстро наношу их на карту, определяю место корабля. И только тут до моего сознания доходит: линкор нужно провести хитроколенным, как мы его называли, фарватером, минуя всякие подводные опасности. «Знакомство» с любой из них грозило тяжелейшей аварией. Мало того, на глазах у всего флота надо было поставить «Марат» самым точнейшим образом на свое якорное место. Обычно для этого мы пользовались специально установленными на берегу створными знаками. Сейчас же все предстояло выполнить вслепую. И хотя я уже привык к «младший штурман, туман!» и постепенно приобрел некоторую уверенность в вождении по счислению, эта задача была не из легких…
— Младший штурман, какой курс, к первому бую?
— Сто девяносто семь, половина. — По приборам вижу, как корабль ложится на заданный курс. — До поворота семнадцать, четверть минуты! — кричу, не ожидая запроса, в переговорную трубу на ходовой мостик.
— Ложимся на новый курс. Буй слева, полкабельтова. За три минуты до второго буя доложить! — приказывает командир.
Прошло положенное время. Докладываю. Смотрю на репитор и вижу: корабль резко покатился влево. Встревожился.
— Штурманская, буй прямо по носу, коордонат влево, ложимся на рекомендованный курс.
Корабль описал тридцатиградусный коордонат влево. Ветер четыре балла, в правый борт. Значит, надо подправить курс.
— На мостике, десять градусов вправо, через минуту рекомендованный курс.
Корабль лег на курс, ведущий к якорному месту. Проходит немного времени. Мне уже нестерпимо жарко. Наступает самый ответственный момент: надо попасть в точку якорной стоянки. На руле Галаульников, здесь все надежно. Дружище лаг, не подведи! На тебя вся надежда!
— Младший штурман, дан малый ход. Какой курс на якорное место? — совершенно спокойным голосом запрашивает командир. — За три кабельтова предупредить.
— Курс прежний.
— Штурманская, дали самый малый ход.
— Вижу по лагу, — отвечаю как можно спокойнее, хотя весь напряжен и сердечко стучит поспешнее. А вскоре докладываю: — На мостике, осталось три кабельтова.
— Младший штурман, какой курс?
— Прежний. Пора на стоп.
— Штурманская, застопорили ход. Машины товсь задний. Докладывать каждые четверть кабельтова.
— На мостике, не отходите от переговорной трубы… Осталось полтора кабельтова… Один кабельтов… Три четверти. Пора давать задний… Половина. Задний ход!.. Четверть… Точка.
Через пять — семь секунд загремела якорь-цепь. Стали на якорь. От меня, наверное, пышет жаром…
— Младший штурман, тумана нет! Поздравляю с прибытием, — открыв дверь штурманской рубки, произносит довольный, улыбающийся Вадим Иванович.
«И как это я мог сердиться на такого командира! Это же лучший командир на всем Балтийском флоте!» — такие мысли вихрем пронеслись в моей голове.
— Выходите, выходите на мостик! Определяйтесь. На клюзе три глубины.
Поспешил на мостик, чтобы по двум горизонтальным углам определить место точнейшим способом. В рубку вошел Галаульников. Чувствуется, тоже волнуется.
— Как место получилось?
— Сейчас нанесем. Смотри, метров на двадцать перемахнули створ…
После ужина в каюте, как сговорившись, собрались все друзья — Поляков, Васильев, Слизской, Каменский. Когда все уже были в сборе, дверь распахнулась и вкатился Колобок — так в дружеском кругу звали корабельного химика Королева, моего однокашника по училищу.
— Ребята, разом! — громким шепотом командует Дима.
— По-здрав-ля-ем с при-бы-ти-ем в точ-ку! — хором, тихо скандируют все.
— Думаешь, мы не понимаем, как туго тебе пришлось? Думаешь, мы за тебя не переживали? Переживали — да еще как! В общем, ты молодец, не подкачал, нашу когорту не посрамил. Качать не будем, потолок не позволяет, ну а потискать потискаем! — заключает Поляков.
По случаю благополучного прибытия в точку состоялся вечерний чай. Вестовые накрыли стол, украшенный всеми любимой «копченкой» и халвой. Состоялась молодецкая чайная пирушка. Шутки и смех не смолкали до самого отбоя…
По тревоге место штурмана — в центральном штурманском посту, куда, нырнув в круглую горловину люка, летишь по вертикальному трапу восемнадцать метров, едва придерживаясь руками за поручни. На этом посту, собственно, и ведется навигационная и боевая прокладка за «противника». Данные — курсовой угол и расстояние — автоматически передаются с соседнего, центрального артиллерийского, поста. Чудо техники того времени!
Наш пост всем хорош, но уже через полчаса от высокой — около +45° температуры пот льет с тебя ручьями. Часами длятся на ходу корабельные учения, часами и мы работаем на своем центральном посту. Наши помощники приборы. Что они скажут, то и изображает младший штурман на карте. Хорошо, если по тревоге успеваешь взять несколько пеленгов. Нанеся их на карту, получаешь ту самую «печку», от которой и идет весь «штурманский танец», кончающийся вместе с отбоем тревоги. Тогда, записав счислимое место, спешишь на мостик, чтобы сравнить его с местом, тобою же навигационным способом определенное, и дать оценку точности счисления. Сначала все это приносило заметные огорчения. Потом, когда научился учитывать угловую скорость, поворотов, положение руля при этом, величину диаметра циркуляции в зависимости от хода и ветра, когда наделал различных Лекал, помогающих учитывать все факторы, дело пошло лучше, и уже нередко установленные в зависимости от дальности плавания нормативы перекрывались. Пропорционально этому приобреталась уверенность, шлифовалось профессиональное мастерство.
Наверное, не менее трети походного времени проходило на центральном посту. Счисление пути на штурманской вахте, счисление на центральном посту… Кругом счисление! Конечно, не хотелось быть отстающим, пасовать перед своим шефом…
Как-то мы возвращались из флотского похода в среднюю Балтику под флагом командующего флотом М. В. Викторова. Уже в горле Финского залива погода начала портиться, а на меридиане Ревеля (ныне Таллин) лег непроглядный туман такой плотности, что ночью, когда прошли Гогланд, командующий во избежание нарушения кораблями территориальных вод приказал стать всем на якорь и показать свое место.
В штурманской рубке нас, штурманов, трое — флагманский флота В. П. Новицкий и двое корабельных. Три штурмана — три разных места по счислению. Расхождение между местами — несколько кабельтовых. Новицкий подошел к нашей карте, на которой место Романовского и мое не сходились. Посмотрел, ничего не сказал. Ночь коротали на мостике. Все не спим, ждем момента, когда можно будет точно определить место линкора. На всех кораблях вахту несут по-походному. Машины прогреты, каждый корабль готов к немедленной съемке с якоря. Пошел пятый час утра. Туман от ветерка слегка приподнялся, стали видны корпус «Октябрьской Революции» и корпуса двух эсминцев.
На мостик вышли Новицкий и Романовский. Минут через сорок показался маяк Родшер. Втроем по вертикальному углу и пеленгу определяем место. Повторяем определение по расстоянию, взятому дальномером и пеленгом. Наши обсервованные места практически идентичны. Из счислимых мое наиболее близко к обсервованному. Видимо, многочасовые тренировки в счислении не прошли даром…
— Недурно, очень недурно, — обращаясь ко мне, говорит Новицкий. — Вас можно продвигать.
Чувствую себя крайне неловко. Вижу, как сказанное Новицким пришлось не по душе Романовскому.
И Новицкий и Романовский — оба были прекрасными Специалистами в своем деле. И тем досаднее, что они не всегда находили общий язык. А началось все с пустяков.
По предложению Новицкого на фок-мачте, выше сигнального мостика, была оборудована небольшая рубка — боевой пеленгаторный пост. Он бездействовал, так как, кроме кабелей, в нем ничего не было, как не было в природе и боевого пеленгатора. Во время одного из походов Новицкий высказал идею автоматической передачи пеленга на центральный пост в виде световой линии. Поход закончился, про пеленгатор все забыли, кроме Романовского. Недели две Андриан Адамович что-то чертил, усердно работал логарифмической линейкой. Он прекрасно владел английским языком, хорошо знал математику, обладал недюжинным конструкторским умом. Идея Новицкого начала претворяться в жизнь. От чертежей перешли к материальному оформлению. Заработали штурманские электрики, корабельная мастерская. В этом деле, заинтересовавшись, принял участие старший механик Звейнек. Месяца через два пеленгатор, созданный собственными силами, и вся схема заработала. А еще дней через десять все было доведено до рабочего состояния. Новицкого несколько задело, что его идея была осуществлена без согласования с ним. И, простота в отношениях между, этими двумя интересными людьми исчезла…
…Сегодня призовая стрельба главным калибром. Артиллеристы готовились к ней, не жалея сил. Комендоры-наводчики часами тренировались на приборе Крылова, качающем цель в двух измерениях — вверх и вниз, направо и налево.
Дальномерщики и днем и ночью, на якоре и в море систематически проводили учения и тренировки. Наш сосед — центральный артиллерийский пост тоже провел более сотни тренировок и учений.
Весь экипаж во имя главного — артиллерийского боя — работал всю летнюю кампанию, не жалел сил…
Все курсовые стрельбы были проведены с высоким баллом. И наконец наступил час экзамена — призовая стрельба на первенство флота.
На линкоре проведены партийные, комсомольские и строевые собрания. Все и всё мобилизовано на стрельбу.
Вышли в море. Экипаж — от командира до любого краснофлотца — посуровел. Даже баковых шуток не слышно.
Зазвенели колокола громкого боя, заиграли горнисты, объявляя боевую тревогу. Всех с верхней палубы как ветром сдуло. Держа в уме три взятых пеленга, я скатился в свой центральный пост, мгновенно проложил пеленга. Есть место! Докладываю:
— Центральный, штурманский к бою изготовлен.
На посту тишину нарушает только разноголосый говор приборов. До слуха доносится характерное пощелкивание датчиков с командно-дальномерного поста. Стало быть, цель поймана. Рулевой ежеминутно заносит данные (курсовой угол, расстояние) в специальную таблицу. Наношу их на карту. Началась боевая прокладка. Молодцы дальномерщики! Ухватили цель на пределе видимости. Прошло две минуты, раздался ревун, корабль вздрогнул от залпа. Ай да Мельников! Открыл огонь тоже на пределе стрельбы практическими снарядами. Молодец Слава! Несколько глухих залпов, содроганий от них корпуса корабля, и… тишина, а затем сигнал «Отбой тревоги».
Запрашиваю центральный артиллерийский пост: почему прекратили стрельбу?
— Цели нема! — веселым голосом отвечает главстаршина.
Еще не поняв, в чем дело, забираю карту с прокладкой, таблицы записей и на мостик! С мостика замечаю, что линкор идет к буксировщику, у которого что-то болтается на буксире за кормой.
— Нуте-с, покажите свое изделие, мастер счисления!
— Где началась и где окончилась стрельба? — веселым голосом спрашивает Новицкий.
Разложил карту на штурманском столе. Флагманский штурман флота внимательно изучает боевую прокладку. Сверяет со своими записями в штурманской записной книжке.
— Неплохо, совсем неплохо, как и у артиллеристов. Отрадно, что штурмана не подвели и своим баллом помогли отличной стрельбе.
Приблизившись к щиту, видим: более половины стоек, на которых держалось парусиновое полотнище, сбито, часть бревен самого щита покорежена.
С миноносца, буксировавшего щит, передает семафором свои наблюдения группа, фиксирующая (визуально и делая фотоснимки) перелеты и недолеты: большинство снарядов попало в щит или легло с небольшими перелетами.
Кажется, весь экипаж линкора высыпал на верхнюю палубу и с интересом рассматривает остатки щита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42