Иногда он ловил себя на том, что испытывает к ней насто-
ящую ненависть - душную и тяжелую.
Единственным, что никак не реагировало на жару, было странное хо-
зяйство китайца. Конечно, он поливал грядки, таская воду ведрами из пру-
да, но какая же это поливка: по два ведра на грядку? На солнцепеке жухла
даже та трава, которая росла у самой воды. Китаец же снимал с длинных
вьющихся плетей каждый день по корзине крепеньких, в пупырышках и даже в
каплях росы, огурчиков, которые Моника тут же солила на зиму. Потом,
после огурчиков, пошли какие-то непонятные овощи, размером и формой на-
поминавшие чайную чашку - "сунцзы"; Освальд попробовал их и не одобрил;
больше они не появлялись. Китаец исчезал в переплетениях стеблей и выны-
ривал обратно с самыми неожиданными плодами в руках: так, раз он выкатил
огромную желтую дыню. Моника просила инжир, долго пыталась втолковать
ему, что это такое, китаец приносил что-то похожее, Моника отвергала;
наконец, принес то, что надо,- фиолетовые мясистые плоды. Моника попро-
бовала, восхитилась и дала откусить Освальду - оказалось непривычно
сладко и вкусно. Китаец взял корзину и через пять минут вернулся - уже с
полной. Освальд пытался было сунуться следом за ним, но тесно перепле-
тенные стебли не пропускали.
- Нет, хозяин,- сказал китаец.- Не моги. Большой. Надо маленький. На-
до я, надо она. Большой не моги.
Как-то раз Освальд захотел грибов - китаец сходил и принес грибы. Мо-
ника ставила жареные грибы на стол, когда приехал Шани.
- Еще неделя-другая такого пекла - и ага,- сказал он, входя.- Где это
ты грибы взял? Выгорело же все.
- Не все, как видишь,- сказал Освальд.- Садись, пробуй. Пить будешь?
- Только пиво,- сказал Шани.
- Моника, пиво осталось? - спросил Освальд.
Моника молча встала на колени, откинула крышку ледника, нагнулась,
дотягиваясь до одной из веревок, привязанных к поперечине; Шани издал
какой-то странный хлюпающий звук, Освальд посмотрел - Шани, отвесив че-
люсть, впился взглядом в Моникин зад.
- Тихо, ты,- сказал Освальд.
Шани с трудом оторвался от созерцания, потом посмотрел на Освальда, в
восхищении покачал головой и показал оба оттопыренных больших пальца.
Моника выволокла из ледника канистру с пивом, налила полный кувшин и
спустила канистру обратно. Потом подала кувшин на стол и поставила три
стакана.
- Маленьким девочкам пиво нельзя,- сказал Освальд.
- Жарко,- сказала Моника. Она налила себе полный стакан, выпила, на-
лила еще один и уже маленькими глотками отпила половину.
- Вот это да,- сказал Шани. Она улыбнулась ему.
К концу обеда Моника захмелела. Впрочем, Освальд с Шани - тоже. Пиво
было крепчайшее - от Станислава. Шани хихикал непонятно над чем, Освальд
чувствовал, что погружается, как в трясину, в бездонную грусть. Моника
же расшалилась, бегала по дому и шумела. Освальду опять стало казаться,
что это было уже и плохо кончилось.
- Слушай,- Шани ткнул его кулаком в бок,- может, уступишь девочку?
- Иди ты,- сказал Освальд.- Это же моя сестра. Хоть и двоюродная.
- А я что? - сказал Шани.- Я, может, женюсь. Когда подрастет...
- Она ненормальная,- сказал Освальд.- На нее находит... затмение.
- Ну что ты говоришь - ненормальная,- забеспокоился Шани.Вполне нор-
мальная.
- Увидишь еще,- сказал Освальд.- Я же знаю. Я же с ней живу, не ты.
- Да? - Шани потеребил кончик носа, вздохнул.- Ну, ладно...
- Я тебя, может, как друга предостерег. Она чокнутая.
- Все равно этот год не переживем,- с тоской сказал Шани.Чует мое
сердце - перемрем все...
Голая Моника спустилась по лестнице, прошла мимо кухни, где сидели
Освальд и Шани, и направилась к пруду.
- Чего это она? - испуганно сказал Шани, глядя на нее через окно.
- Говорю же - чокнутая. Находит на нее - людей перестает видеть. Как
лунатик, понимаешь? Как будто нет никого.
- Вот здорово-то,- сказал Шани.- Как бы я это хотел - чтобы никого не
было.
- Давай водки выпьем,- предложил Освальд.
- Давай,- сказал Шани.
Из оставшегося в памяти Освальда: Шани водит у него перед носом кри-
вым пальцем и зудит: "А китаеза твой - колду-ун, колду-ун, ой какой кол-
ду-ун..." - Вода в пруду теплая-теплая, даже не мокрая какая-то вода...-
Никого нет, только в глаза, как фонарь, светит багровая луна.
Очнулся Освальд от мягких влажных прикосновений к лицу. Он открыл
глаза. Тут же от лица его что-то отдернулось в испуге. Непонятно было,
где это он. Попробовал подняться - не смог, что-то крепко держало попе-
рек груди и за руки. В страхе рванулся - руки освободились. Перевернулся
на живот. От резкого движения что-то сдвинулось в голове, земля заходила
ходуном, как студень,- не удержался и повалился на бок. Отлежался, при-
поднялся, посмотрел кругом: переплетение стеблей и лоз - огород китайца!
Отлегло от сердца. Свет пробивался сверху - лунный; что-то подсвечивало
и снизу, Освальд посмотрел в ту сторону - несколько длинных, как свечи,
светящихся грибов, свет от них шел яркий, резкий - не чета лунному. В
этом свете слева от себя Освальд уловил какое-то шевеление: там, осве-
щенное сзади и сбоку, бугрилось что-то темное и пористое, вроде чуть
приподнятой над землей шляпки очень большого и очень старого гриба, и
под эту шляпку мелкими вороватыми движениями втягивались тонкие гибкие
щупальца... Освальд рванулся так, что затрещала спина, вырвался из-под
держащих его стеблей, вскочил на ноги, тут же упал, споткнувшись, и в
свете луны увидел, как втягиваются обратно туда, внутрь этой дьявольской
клумбы, выбравшиеся наружу стебли - длинные и гибкие, как змеи. Освальд
влетел в дом, и здесь его немного отпустило. Здесь были стены. Он достал
из ледника остатки пива, припал прямо к горлышку канистры и стал глотать
его - ледяное и упругое, глотки проскакивали в желудок как камешки,
твердые и тяжелые. После того, как пиво кончилось, он был уже твердо
уверен: померещилось. Он лег, но уснуть не мог, кошмар возвращался, об-
растая все новыми подробностями. Утром он нос к носу столкнулся с Шани,
выходившим из комнаты Моники.
- Ты не это... не думай чего,- отводя глаза, забормотал Шани.- Пьяный
был, проснулся - возле нее лежу, собрался - и ходу. А ничего не было,
это я тебе точно говорю, я хоть и пьяный, а такое-то понимаю...
Освальд чувствовал, как у него леденеют губы и горло.
- Скот...- начал он и задохнулся.
Шани прошмыгнул мимо него, в дверях остановился и обернулся.
- А не только твой китаец колдун,- сказал он.- Все вы тут колдуны...
Моника из комнаты не выходила. Китаец колдовал около огорода: что-то
поправлял, подвязывал, Освальд видел, как он качает головой и разводит
руками. Ночное видение вновь стало казаться не кошмаром, а действи-
тельностью. После обеда приехал работник с одного из дальних хуторов,
привез двенадцать мешков пшеницы и сказал, что про мельницу ходят нехо-
рошие слухи, будто мельник и его работник-колдун подпустили засуху - и
нельзя ли в таком разе за деньги докупить еще мешочков пять-десять муки?
Освальд заломил цену, работник неожиданно цену принял, золото было у не-
го в кисете вместе с табаком - ударили по рукам, загрузили телегу, ра-
ботник хлестнул по волам, телега, повизгивая осями, развернулась и пое-
хала, а Освальд задумался. Надо было срочно что-то делать.
Под вечер приехал почтальон, привез еще одно письмо от отца. Отец пи-
сал, что они уже пятый месяц не видят земли, все океан да океан, видимо,
что-то стряслось с американским континентом, так как по расчету коорди-
нат пароход находится в районе города Денвер, штат Колорадо. Отца, уз-
нав, что он бывший мельник, назначили старшим механиком, потому что в
принципе конструкция мельничного привода и паровой машины где-то схожи.
Вчера неподалеку от них всплыло какое-то огромное морское животное, на
поверхности были видны только глаза, огромные, как мельничные колеса, а
потом оно нырнуло и проплыло под пароходом, почесав себе спину о киль,
да так, что судно пронзила долгая дрожь, а между некоторыми листами об-
шивки, там, где давно не обновляли клепку, стала проступать вода, и мат-
росы говорят, что достаточно одного хорошего шторма, чтобы пустить паро-
ход на дно, но все пять месяцев стоит полнейший штиль, и поэтому особен-
но непонятно, что случилось с Америкой...
Уже стемнело, когда верхом, без седла, прискакал Шани.
- Ты тут придумай что-нибудь,- сказал он Освальду. Голос у него был
отчаянный.- Мужики шумят по дворам, хотят тебя завтра жечь идти...
Он залез на лошадь и ускакал в темноту.
Тут Освальд вспомнил, что Альбин сегодня вообще не показывался.
Когда Освальд вошел в дом, китаец и Моника сидели за столом. На столе
горкой лежали какие-то похожие на грушу плоды, Моника ножом отрезала от
одного из них кусочки и отправляла в рот.
- Попробуй, как интересно,- сказала она.- Растет в земле, как картош-
ка, а по вкусу совсем как колбаса.
Освальда передернуло.
Он долго лежал в темноте без сна. Почему-то вспомнился офицер в чер-
ном - тогда, зимой... в тот самый день, когда появился китаец... Они не
оставили мне выхода, подумал Освальд. Глупо... Когда взошла луна и все
стихло, он встал и пошел в чулан под лестницей. Там на полке с инстру-
ментом лежала пешня - небольшой ломик с рукояткой, чтобы зимой долбить
проруби в пруду. Он взял пешню, взял фонарь "летучая мышь", посмотрел
вокруг, что бы такое взять еще, но ничего не нашел. Дорожка до мельницы
шла мимо огорода китайца, поэтому Освальд взял далеко в сторону и потом
в лесу долго искал выход на плотину. Он тихо прошел по плотине - вода
текла по желобу тонюсеньким ручейком, колесо почти не вращалось - и
толкнул незапертую дверь мельницы. Там было темно, и Освальд подумал,
что надо зажечь фонарь, но забыл, как это делается,- стекло не хотело
подниматься. Наконец он справился с ним, ломая спички, зажег фитиль и
стал осматриваться. В глазах плавали лиловые пятна. За жерновами, там
же, где он в первый раз увидел китайца, стоял топчан, и китаец спал на
нем, с головой укрывшись мешком. Освальд подошел ближе. Он был в двух
шагах, когда китаец приподнялся на локте и открыл глаза, щурясь от све-
та.
- Драстуй, хозяин,- сказал он.- Приехай привезла?
Освальд молчал. У него сразу отнялось все тело. Он медленно присел и
поставил фонарь на пол.
- Серно молоть? - неуверенно спросил китаец и спустил ноги с топчана,
нашаривая свои тапочки из старой автопокрышки, и тогда Освальд, что-то
закричав, наотмашь ударил его пешней. Удар пришелся по поднятой руке,
китаец ахнул и попытался встать, и Освальд опять ударил его, целясь по
голове, и опять промахнулся, китаец тонко закричал по-птичьи, и это было
так страшно, что Освальд захотел убежать, но вместо этого увидел, как
ломик опускается на голову китайца и погружается в череп - неглубоко, но
китаец начинает клониться вперед и падает у ног Освальда. Освальд схва-
тил его под мышки и приподнял. Голова китайца запрокинулась, из раны
густой струей побежала кровь. Освальд деревянными руками положил его на
мешок, закрыл зачем-то другим мешком, стал стирать кровь с пола и с ру
к... Потом пришел холод. Холодная волна прошла через голову, сдавила
виски. Не возясь больше с тряпками, Освальд поднял китайца на руки и вы-
нес наружу. Китаец был легкий, легче мешка с мукой, но неудобный. Ос-
вальд донес его до огорода, присел, не выпуская его из рук, отдохнул,
потом, напрягшись, резко встал и изо всех сил бросил в заросли. Раздался
тяжелый всхлип. Освальд на заплетающихся ногах обогнул огород и, не раз-
деваясь, плюхнулся в пруд. Он долго просидел в воде, отмывая лицо, руки,
одежду. Потом он выбрался из пруда и пошел в сарай. Там была припрятана
большая ценность: бочка автомобильного бензина. Освальд подкатил бочку к
огороду, выбил чоп и, наливая бензин в ведро, стал методично окатывать
растения. Сразу же началось шевеление, треск, шорох. Потом, когда бензи-
на в бочке почти не осталось, он поднял ее, как китайца, и тоже забросил
в заросли. Взял ведро, в котором специально оставил бензину на донышке,
отошел шагов на тридцать, снял рубашку, затолкал ее в ведро. Подождал,
когда она пропитается бензином, и бросил в ведро горящую спичку. Пыхнуло
огнем, потом загорелось ровно и дымно. Не дожидаясь, когда ведро раска-
лится, Освальд схватил его и бросил в сторону огорода - и успел упасть
на землю, прежде чем рвануло. Его обдало диким жаром, он приподнял голо-
ву и посмотрел: крутилось пламя, и в пламени кто-то метался, и стебли,
еще живые, пытались расплестись и расползтись, но огонь был слишком жа-
рок, они мгновенно гибли и сами становились причиной огня, а по низу все
кто-то метался, и из земли выдирались кривые корни, корчась и съеживаясь
в пламени, рушились поддерживающие жерди, и чад стал распространяться
по-над самой землей - жирный и сладковатый чад...
Освальд не помнил, как он дошел до дома, как, сдирая с себя все, рух-
нул на постель, как крутился на раскаленной постели, как вскочил и бро-
сился вверх по лестнице, как Моника кричала: "Нет! Нет! Нет!", а он
схватил ее, оторвал от окна, повалил и подмял... он и помнил это, и не
помнил одновременно - знал, что помнит, поэтому боялся вспоминать. Ему
хотелось начать жить с того момента, когда он оторвал голову от подушки
и увидел, что Моника сидит рядом, поджав ноги, и что-то чертит пальцем
на простыне, а по стеклу жадно барабанят дождевые капли.


МОСТ ВАТЕРЛОО

В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают та-
кие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представля-
ется человеку одной большой злой шуткой, хотя что в этой шутке остроум-
ного он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований
подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам.
Г.Мелвилл
Пылинки в солнечном луче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9