Брызнула кровь, затрещала разрываемая ткань, и наконец Джонсу
удалось нащупать истинное горло противника, с которого была сорвана его
призрачная, страшная личина. Джонс не произносил ни слова, вкладывая каждую
каплю энергии в защиту собственной жизни. Роджерс пинался, бодался, щипался,
кусался, царапался - и все же порой находил в себе силы, чтобы хрипло
пролаивать отрывистые фразы. Большую часть его восклицаний составляли слова
ритуального жаргона, полные обращений к "Нему", или к Ран Теготу, а в
переутомленном мозгу Джонса они звучали отголосками дьявольского рыканья и
лая, доносящихся откуда-то из бесконечных пространств. В смертельной схватке
они катались по полу, опрокидывая скамьи, ударяясь о стены и кирпичное
основание плавильной печи. До самого конца Джонс не мог быть уверен в
собственном спасении, но все же настал момент, когда чаша весов перевесила в
его сторону. Удар коленом в грудь Роджерсу сделал свое дело, сразу стало
легче бороться, а минуту спустя он уже знал, что победил.
Едва способный владеть своим телом, Джонс все же поднялся на ноги и
побрел вдоль стены, ища выключатели - ибо фонарик его был утерян с большей
частью одежды. Пошатываясь от слабости, он волок за собой бессильное тело
противника из боязни, что тот очнется и снова совершит неожиданное
нападение. Найдя распределительный щиток, он долго шарил рукой, пока не
нащупал нужный рубильник. Затем, когда оказавшаяся в диком беспорядке
комната озарилась внезапным сиянием, он связал Роджерса всеми веревками и
ремнями, которые только сумел найти. Личина недавнего приятеля - или то, что
еще осталось от нее, - по-видимому, была сфабрикована из поразительно
странного вида кожи. Какая-то тайная сила заставляла плоть Джонса трепетать,
когда он касался ее, и от нее, казалось, исходил чужой, недобрый запах. Под
личиной, в собственной одежде Роджерса отыскалось кольцо с ключами, и его-то
измученный победитель в первую очередь и схватил - как решающий все пропуск
в свободу. Все шторы на щелевидных оконцах были надежно закрыты, но он
оставил их в том же положении.
Смыв кровавые следы битвы над раковиной, Джонс осмотрел развешанные на
крючках причудливые одеяния и, выбрав менее экстравагантную и более
подходящую к его фигуре одежду, облачился в нее. Подергав дверь, ведущую во
двор, он обнаружил, что она заперта на внутреннюю щеколду, которую можно
было открыть без ключа. И все же он держал кольцо с ключами при себе, чтобы
можно было снова войти сюда, когда он вернется с медицинской помощью - ибо,
по всей очевидности, первое, что сейчас следовало сделать, так это
пригласить психиатра. В музее телефон отсутствовал, но делом нескольких
минут было отыскать поблизости ночной ресторан или аптеку, где он мог бы
оказаться. Джонс уже распахнул дверь, чтобы шагнуть за порог, когда
пронесшийся через всю комнату поток грубой брани дал понять, что Роджерс -
чьи видимые повреждения на теле ограничились длинной и глубокой царапиной
сверху вниз через левую щеку - пришел в сознание. -
Олух! - вопил он. - Отродье Нот-Йидика и испарение К'Тхуна! Щенок,
воющий в водовороте Азатота! Ты, кто мог быть принесен в жертву и стать
бессмертным, а теперь предающий Его и Его жреца! Берегись - ибо Оно страдает
от голода! На твоем месте мог оказаться Орабона - этот проклятый предатель и
пес, готовый восстать против меня и Его, но я предоставил право первенства
тебе! А теперь вы оба берегитесь, потому что Оно, лишившись своего жреца,
перестает быть милосердным.
Йо! Йо! Отмщение за мной! Понимаешь ли ты, что тебе дано было стать
бессмертным? Посмотри на эту печь! В ней огонь, готовый вспыхнуть, и воск в
котле. Я поступил бы с тобой точно так, как с другими, тоже когда-то жившими
на земле. Хей! Ты - кто клялся, что все мои фигуры из мертвого воска - смог
бы сам превратиться в восковую фигуру! Печь всегда наготове! Когда Оно
насытилось бы тобой, и ты бы стал подобным тому псу, которого я показал
тебе, я сделал бы твои сплющенные, испещренные ранами останки бессмертными!
Это под силу моему воску. Тебе ведь говорили, что я - великий художник? Воск
в каждую твою пору - воск на каждый квадратный дюйм твоего тела - Йо! Йо! И
потом целый мир смотрел бы на твою пустую, искореженную оболочку и снова
поражался бы моему искусству. Хей! А потом к тебе присоединился бы Орабона,
а за ним и другие --ты ведь понимаешь, как сильно пополнилась бы вскоре моя
восковая семья!
Пес - неужели ты все еще воображаешь, что это я сам сделал все эти
фигуры? Почему ты никак не возьмешь себе в башку, что я только сохранил их?
Ты ведь знаешь теперь места, где я побывал, и видел славные вещицы, которые
я привез оттуда. Трус - ты никогда не посмел бы встретиться лицом к лицу с
тем неуклюжим чудовищем, чью шкуру яна дел, чтобы испугать тебя - тебе
хватило бы только глянуть на него, только помыслить о нем, чтобы тут же
испустить дух! Йо, йо! Оно, Великое Божество, лишенное пищи, ждет крови,
дарующей ему жизнь!..
Роджерс, упираясь в стену, бился и извивался в своих ременных узах.
- Послушай, Джонс, - снова заговорил он, - если я позволю тебе уйти
отсюда живым, ты отпустишь меня? Его Верховный Жрец обязан позаботиться о
Нем. Будет достаточно и одного Орабоны, чтобы поддерживать Его жизнь - а
потом я сделаю останки этого подлеца бессмертными, чтобы мир всегда видел
их. На его месте мог оказаться ты, но ты пренебрег этой высокой честью. Я не
стану больше уговаривать тебя. Отпусти меня, и я поделюсь с тобой великой
мощью, которой одарит меня Оно. Йо, йо! Велик Ран-Тегот! Отпусти меня!
Отпусти меня! Оно мучается от голода там, внизу, за этой дверью, и если Оно
умрет, Старые Боги никогда не вернуться на землю. Хей! Хей! Отпусти меня!..
Джонс, только упрямо помотал головой, хотя ужасы, рисуемые владельцем
музея, бесконечно возмущали его. Роджерс, не отводя взгляда от запертой на
висячий замок двери, все бился и бился о каменную стену и стучал в пол
стянутыми веревкой конечностями. Джонс опасался, что пленник нанесет себе
серьезный раны, и стал приближаться к нему, чтобы крепко привязать его к
какому-нибудь неподвижному предмету. Но Роджерс, пресмыкаясь на полу, отполз
от него и издал целый ряд яростных воплей, ужасающих своей нечеловеческой
природой и неимоверной силой звучания. Трудно было представить себе, чтобы
человеческое горло могло произвести столь громкие и пронзительные завывания,
и Джонс понял, что если они продолжатся, телефон уже не понадобится. Если
даже учесть, что в этом безлюдном торговом районе особенно некому было
прислушиваться к дикому шуму, доносившемуся из подвала, все равно появления
полицейского ждать оставалось недолго.
- Уза-и'эй! - выл безумный. -И'каа хаа - бхо-ии, Ран-Тегот-Ктулху
фхтагн - Эй! Эй! Эй! Эй! - Ран-Тегот, Ран-Тегот, Ран-Тегот!
Крепко связанное безумное существо, извиваясь, продолжало ползти все
дальше по захламленному полу, добралось наконец до двери с висячим замком и
принялось с грохотом биться об нее головой. Джонса, измученного предыдущей
схваткой, просто пугала необходимость снова заняться пленником. Уже
примененные им насильственные меры и без того изнурили его нервы, он
чувствовал, что малодушие, охватившее его во мраке, снова подступает к нему.
Все относящееся к Роджерсу и его музею мучительно напоминало об адских
черных безднах, скрытых под поверхностью обычной жизни! Было невыносимо
вспоминать о восковом шедевре безумного гения, таящемся сейчас совсем рядом
во мраке за тяжелой, запертой на висячий замок дверью.
Но тут произошло нечто ужасное, отозвавшееся трепетом во всем
позвоночнике Джонса и побудившее каждый его волосок - вплоть до мельчайших
завитков на запястьях - подняться дыбом от смутного, не подлежавшего
определению страха. Роджерс вдруг перестал визжать и биться головой о
жесткую дверь, он успокоился и сел, склонив голову набок, как бы внимательно
прислушиваясь к чему-то. По лицу его разлилась улыбка дьявольского
торжества, он снова начал рассуждать разумно - на этот раз хриплым шепотом,
зловещим образом контрастирующим с недавним громовым рычанием.
- Слушай, олух! Слушай внимательно! Оно услышало меня и теперь идет
сюда. Ты ведь почуял плеск воды, когда Оно вышло из бассейна - его я устроил
в конце подземного хода? Я сделал его очень глубоким, чтобы Ему было удобно
и хорошо. Ведь Оно - амфибия, ты ведь видел жабры на фотографии. Оно пришло
на землю из свинцово-серого Йугготха - там, под теплым глубоководным океаном
еще существуют древние города. Ему трудно распрямиться в моем бассейне во
весь рост - Оно ведь слишком высоко и должно сидеть или стоять пригнувшись.
Верни мне ключи, мы должны выпустить Его и преклонить перед Ним колени. А
потом мы с тобой выйдем наружу и отыщем собаку или кота - или, может быть,
заблудшего пьяницу, - чтобы предложить Ему в жертву, в которой он
нуждается...
Нет, не слова, произносимые свихнувшимся фантазером так поразили
Джонса, но сам тон его речи. Безоглядная, безрассудная доверительность и
искренность безумного этого шепота с заразительной силой проникали в самую
душу. Ведь воображение, подталкиваемое столь неотразимым стимулом, могло и в
самом деле усмотреть реальную угрозу в дьявольской восковой фигуре, невидимо
затаившейся за тяжелой дверью. Уставившись на нее в дьявольской
зачарованности, Джонс заметил на ней несколько неотчетливых трещин, хотя с
наружной стороны не видно было никаких следов попыток взломать ее. Он
пытался представить себе размеры помещения, находившегося за ней и
сообразить - могла ли там расположиться восковая фигура. Идея маньяка об
устройстве бассейна и подземного хода к нему была столь же изощренной, как и
все прочие его измышления.
В следующий момент у него перехватило дыхание. Кожаный ремень,
прихваченный им с целью еще больше ограничить свободу пленника, выпал из его
ослабевших рук, и дрожь сотрясла все его тело с головы до ног. Ведь он давно
предугадал ужасное место, которое лишило рассудка Роджерса - и вот теперь он
стал сумасшедшим. Он спятил с ума, потому что вместил в себя галлюцинации
куда более ужасные, чем все, что он пережил за эту ночь. Безумец требовал от
него услышать плесканье мифического монстра в бассейне за дверью - но ведь,
помоги Боже, он и в самом деле слышал теперь его.
Роджерс уловил спазм испуга, прокатившийся по лицу и телу Джонса, а
затем обратившийся в неподвижную маску ужаса. Он торжествующе захихикал.
- А, наконец-то, олух, ты веришь! Наконец ты все понял. Ты слышишь Его
и Оно идет сюда! Отдай мне ключи, глупец - мы должны поклониться и услужить
Ему.
Но Джонс уже не был способен внимать никаким человеческим словам - ни
безумным, ни разумным. Паралич ужаса вверг его в состояние столбняка и
полупотери сознания, в помертвевшем его мозгу проносились фантасмагорические
образы. Там слышался плеск. Там слышались тяжкие шаги, словно бы чьи-то
огромные мокрые стопы шлепали по твердой поверхности пола. Что-то явственно
приближалось. В ноздри Джонса, сквозь трещины в этой кошмарной дощатой
двери, била ужасная животная вонь, похожая, и все же непохожая на ту, что
исходит от клеток в зоологическом парке.
Он не осознавал, говорил ли что-нибудь Роджерс в эти мгновения. Все
реальное лишилось красок и звуков, а он сам обратился в живое изваяние,
полное видений и галлюцинаций столь неестественных, что они сделались почти
чужими, отдалившимися от него. Он слышал сопенье и урчанье из неведомой
бездны за дверью, и когда в его уши резко ворвались лающие, трубные звуки,
он не был уверен, что они исходили от крепко связанного ремнями и веревками
маньяка, чей образ теперь лишь смутно колыхался в его потрясенном
воображении. Сознанием его упорно владела фотография той проклятой, еще не
виденной им в натуре восковой фигуры. Такая вещь, конечно, не имела права на
существование. И не она ли довела его до безумия?
Он еще рассуждал, но уже новое свидетельство его безумия подступило к
нему. Кто-то с той стороны нащупывал щеколду тяжелой двери с навесным
замком. Кто-то похлопывал по доскам, щупал их громадной лапой, толкался в
дверь. То были глухие удары по твердому дереву, становившиеся все
настойчивей и громче. Стоял страшный смрад. И вот уже тупой напор на доски
изнутри обратился в зловещий, отчетливый грохот, как от ударов тарана в
стену. Что-то угрожающе затрещало - расщепилось - внутрь хлынуло резкое,
пронзительное зловоние - выпала доска - и черная лапа с клешней, как у
краба...
- Помогите! Помогите! О боже, помоги мне! А-а-а!..
Лишь отчаянным усилием воли заставлял себя Джонс припомнить теперь
невероятное, неожиданное обращение вызванной ужасом скованности в попытку
спастись, в безумное, беспамятное бегство. Его действия в те минуты можно
было бы сравнить, как ни странно, с неистовыми, стремительными полетами в
самых страшных сновидениях: казалось, в один прыжок он преодолел этот
хаотически разворошенный склеп, распахнул наружную дверь, которая
затворилась за ним на щеколду с оглушительным грохотом, взлетел по истертой
каменной лестнице вверх, перепрыгивая через три ступеньки враз, и неистово
ринулся, не зная сам куда, через мощенный булыжником двор и убогие улочки
Саутварка.
Это все, что он мог вспомнить. Джонс не ведает, каким образом добрался
домой, и ничто не говорит о том, что он нанимал кеб. Скорей всего, он,
руководимый слепым инстинктом, весь путь промчался пешком - через мост
Ватерлоо, вдоль Стрэнда и Черинг-Кросса, сквозь Хей Маркет и Регент-стрит -
в свои родные места.
1 2 3 4 5 6