Знаю только одно - то, что
это было что-то ужасное, страшное и дикое, а то, что произошло потом, и
вовсе походило на кошмар. Никого теперь не осталось, кто мог бы
подтвердить, что во всем виноват был именно Лютер, а совсем не бедная Сари.
Но только теперь и ты берегись, берегись, Эбнер.
- Я намерен последовать указаниям своего деда, - спокойно сказал
Эбнер.
Старик кивнул, однако по-прежнему встревоженно смотрел на молодого
человека, причем было заметно, что он не особенно доверял его словам.
- А откуда вы узнали, дядя Зэбулон, что я приехал? - спросил тот.
- Люди сказали. И я посчитал своим долгом поговорить с тобой. На всех
Уотелеях лежит печать проклятия. Те, кто сейчас уже лежат в земле, когда-то
вели дела с самим дьяволом. Много тогда слухов ходило обо всяких ужасных
вещах - о чем-то вроде тех, что были и не людьми, и не рыбами, а так,
середина на половину. Жили вроде на суше, но надолго уплывали далеко-далеко
в море, и что-то там в них росло, изменялось, отчего они совсем странными и
чудными становились; или еще о том, что случилось тогда на Сторожевом холме
с Лавинией Уилбэр, и о том, что нашли тогда рядом со Сторожевым камнем...
Боже мой, меня всего трясет, когда вспоминаю об этом...
- Дедушка, ну что ты так расстраиваешься, - укоризненным тоном
произнес мальчик.
- Не буду, не буду, - с дрожью в голосе проговорил старик. - Да,
сейчас уже все в прошлом, все забыто. Помню только я один, да еще те, кто
унесли свои знаки вниз - знаки, которые указывали на Данвич. Поговаривали,
что это слишком страшное место, чтобы о нем кто-то узнал...
Он покачал головой и замолчал.
- Дядя Зэбулон, - робко вмешался Эбнер, пытаясь хоть что-то уяснить в
невнятном бормотании старика, - понимаете, я ведь сам-то никогда не видел
тетю Сари.
- Нет-нет, мой мальчик, тогда ее уже держали взаперти. Кажется, это
было еще до твоего рождения.
- Но почему?
- Об этом знал только Лютер - и Господь Бог. Но Лютера уже нет, а
Господь, похоже, не очень-то хочет вспоминать про то, что есть еще такое
место как Данвич.
- А что делала тетя Сари в Иннсмауте?
- Родню навещала.
- Там что, тоже Уотелеи живут?
- Не Уотелеи. Марши. Старый Обед Марш, который был кузеном нашего
отца. Обед и его жена, которую он нашел себе, когда плавал за море - на
Понапе это было, если ты знаешь, что это такое.
- Слышал про такое место.
- Правда? А я и не знал. Говорят, Сари навещала кого-то из Маршей - то
ли сына Обеда, то ли внука, сейчас толком и не помню. Да в общем-то,
никогда особо этим и не интересовался - не очень меня все это и волновало.
Она была ничего собой, ладная такая, а когда вернулась, то, говорят, стала
совсем другой. Пугливая какая-то. Беспокойная. И вскоре твой дед запер ее в
той комнате, где она и просидела до самой своей смерти.
- А когда это - вскоре?
- Месяца через три-четыре. Но Лютер никогда не объяснял, почему он так
сделал. И никто ее с тех пор не видел, пока ее не вынесли из дома в
закрытом гробу. Два, а то и три года назад это было. А где-то примерно
через год после того, как она вернулась из Иннсмаута, у них в доме что-то
произошло - крики, вопли, драки. Многие тогда в Данвиче слышали это, да
только никто не решился пойти и посмотреть, в чем там дело. А на следующий
день Лютер объявил, что у Сари случился припадок. Может, именно так оно и
было, а может, и еще что-то...
- А что еще могло быть, дядя Зэбулон?
- Проделки дьявола, вот что, - поспешно проговорил старик. - Но я
совсем забыл - ты же у нас теперь образованный. В роду Уотелеев не так
много было образованных. Это все Лавиния - она читала страшные книжки, да
только плохо это на ней сказалось. И Сари - она тоже некоторые из них
читала. А вообще, по мне все это учение - сущая ерунда, от него только еще
труднее живется. Лучше, когда совсем необразованный, совсем.
Эбнер улыбнулся.
- А ты не смейся, парень!
- Я не смеюсь, дядя Зэбулон, и вполне с вами согласен.
- Ну ладно... Так вот, если тебе придется столкнуться с ними лицом к
лицу, я думаю ты знаешь, что надо делать. Не станешь стоять как столб и
думать-раздумывать, а просто станешь действовать.
- В отношении кого я буду действовать?
- Я и сам бы хотел это знать, Эбнер, да вот только не знаю. Один
Господь знает. Еще Лютер знал, но Лютер мертв. Сдается мне, что Сари тоже
знала, но ведь и она умерла. А потому сейчас никто не знает, что это был за
страх. Если бы я ходил в церковь, то молился бы за то, чтобы и ты ничего не
узнал. Но если тебе все же это удастся, то не медли и не рассчитывай на
свою образованность, а просто сделай то, что тебе надо сделать. Твой дед
вел какие-то записи - поищи их. Может, узнаешь, что за люди были эти Марши,
а они были совсем непохожи на нас - что-то ужасное с ними произошло, и как
знать, может, потом оно добралось и до Сари...
Эбнер слушал старика и все явственнее ощущал, что между ними словно
зависала какая-то пустота, вакуум определенного взаимного недопонимания -
нечто такое, что не высказывалось ими вслух, а возможно, даже толком и не
осознавалось. Но при одной лишь мысли об этом недоговоренном по спине
Эбнера поползли мурашки, хотя он и пытался всячески побороть столь
неприятное чувство.
- Я постараюсь выяснить все, что в моих силах, дядя Зэбулон, -
пообещал он.
Старик кивнул и сделал знак мальчику, что хотел бы вернуться в свой
фургон. Тот поспешил к лошади.
- Если я понадоблюсь тебе, скажи об этом Тобиасу, - проговорил он на
прощание. - Я приду - если смогу.
- Спасибо.
Эбнер с мальчиком помогли старику забраться в фургон; напоследок тот
слабо помахал ему рукой, мальчик ударил кнутом лошадь, и повозка стала
удаляться.
Эбнер еще несколько секунд смотрел им вслед, чувствуя в душе смесь
раздражения и одновременно беспокойства. Он действительно был не на шутку
встревожен, поскольку в словах старца явно просматривался намек на какое-то
смутное предостережение, и одновременно раздосадован, потому что, несмотря
на все свои письменные увещевания и заклинания, дед оставил ему слишком
мало фактической информации, на которую можно было бы опереться. Как знать,
возможно, старик попросту рассчитывал на то, что его внуку, когда он в
очередной раз переступит порог дома своего далекого детства, все же удастся
избежать сколь-нибудь серьезных неприятностей. Во всяком случае, другой
версии у Эбнера пока просто не было.
И все же в глубине души он не мог удовлетвориться подобным
объяснением. А может, речь действительно шла о чем-то настолько ужасном,
что Эбнеру не следовало раньше времени, а то и вовсе узнавать обо всем
этом? А если посмотреть на все иначе, то не мог ли Лютер Уотелей и в самом
деле припрятать где-нибудь в доме ключ к разгадке своей тайны? Это, однако,
казалось довольно маловероятным с учетом характера старика...
Продолжая пребывать в состоянии крайнего недоумения, Эбнер прошел в
дом, разложил покупки и приступил к выработке плана первоочередных
действий. Первым делом ему надо было осмотреть примыкавшую к дому мельницу
и определить, нельзя ли будет отремонтировать и затем продать какую-то
часть ее механизмов. Потом предстояло найти человека или людей, которые бы
взялись аккуратно снести саму мельницу и располагавшуюся над ней комнату.
Наконец, следовало позаботиться о продаже дома и всего остального
унаследованного им имущества, хотя Эбнер испытывал большое сомнение в том,
что ему удастся отыскать человека, который согласился бы поселиться в такой
дыре, как массачусетсский Данвич.
Он решил не терять времени даром и сразу же приступил к выполнению
намеченных мероприятий.
Осмотр мельницы, однако, показал, что основная часть механизмов, за
исключением тех, которые соединялись непосредственно с колесом, уже была
кем-то демонтирована и, очевидно, продана. Возможно, это было сделано самим
дедом Лютером, решившим таким образом увеличить денежную часть своего
наследства. Таким образом Эбнер был по крайней мере избавлен от
необходимости демонтировать оборудование перед окончательным сносом
мельницы.
Бродя по заросшим паутиной помещениям мельницы, он едва не задыхался
от пыли, которая толстенным слоем покрывала все вокруг, тугими клубами
вздымалась у него из-под ног и делала почти неслышным звук шагов, а потому
он с нескрываемым облегчением вышел наружу, намереваясь приступить к
осмотру колеса.
Пробираясь по деревянному карнизу в направлении круглого каркаса
колеса, он испытывал некоторое беспокойство, опасаясь, что подгнившее
дерево в любой момент проломится и сам он окажется в протекавшей внизу
воде. Конструкция, однако, оказалась более прочной, нежели он предполагал,
дерево выдержало его вес. Колесо оказалось подлинным и притом великолепно
сохранившимся образчиком работы середины девятнадцатого века, и Эбнер даже
поймал себя на мысли, что будет очень жаль уничтожать такой памятник
старины. Возможно, подумал он, его удастся демонтировать и передать в
какой-нибудь музей, или пристроить в одном из тех домов, которые
реконструируются состоятельными людьми, желающими сохранить историческое
наследие Америки.
Он уже собирался было завершить осмотр, когда его взгляд подметил
оставшуюся на лопастях колеса цепочку влажных пятен. Приглядевшись поближе,
он обнаружил, что это почти подсохшие следы, и были они оставлены каким-то
мелким животным, скорее всего, земноводным - лягушкой или жабой, - которое,
по-видимому, взбиралось по колесу утром, когда еще не начало припекать
жаркое солнце. Проследив взглядом вереницу следов, он вскоре уперся в им же
разбитые ставни располагавшейся наверху комнаты.
На какое-то мгновение он задумался, припомнив то похожее на лягушку
животное, которое видел накануне рядом с комодом в той самой запертой
комнате. Может, это оно наследило, выбравшись наружу через сломанную
оконную раму? Или, что было более вероятным, какая-то другая тварь
обнаружила присутствие в доме сородича и стала пробираться к нему? В душе
Эбнера шевельнулось гадливое и немного тревожное чувство, которое он,
однако, тут же раздраженно подавил, поскольку посчитал, что интеллигентный
человек не должен столь явно поддаваться воздействию каких-то
невежественных и мистических тайн, оставленных ему в наследство покойным
дедом.
Тем не менее, он снова прошел в дом и поднялся по лестнице к запертой
комнате. Отпирая дверь ключом, он был почему-то почти уверен, что заметит в
обстановке комнаты какую-нибудь существенную перемену по сравнению с тем,
что сохранилось в его памяти с прошлого вечера. Однако уже через несколько
секунд Эбнер обнаружил, что за исключением того, что теперь ее заливали
лучи яркого летнего солнца, в ней вроде бы все оставалось по-прежнему.
Затем он подошел к окну.
На подоконнике также виднелись какие-то следы. Одни вели внутрь
комнаты, другие - наружу, причем те и другие отличались друг от друга
своими размерами. Следы, ведшие наружу, были сухими, оставленными на пыли и
совсем крохотными, не более полутора сантиметров в поперечнике, тогда как
те, что вели внутрь комнаты были, по крайней мере, вдвое больше и
определенно влажные. Эбнер наклонился ниже и с неподдельным изумлением
принялся рассматривать их.
Он не был зоологом, однако все же имел некоторое представление об этой
науке. Подобных следов ему еще не приходилось видеть ни разу в жизни. Если
не считать того, что оставившие их конечности были - во всяком случае,
казались - перепончатыми, следы в мельчайших деталях представляли собой
уменьшенные до миниатюрных размеров отпечатки человеческих рук и ног.
Эбнер произвел беглый осмотр помещения в надежде обнаружить вчерашнее
существо, однако так и не отыскал его, после чего, несколько потрясенный,
покинул комнату, в очередной раз заперев дверь за собой. С каждой минутой
он все больше сожалел о том непроизвольном импульсе, который заставил его
вообще переступить порог этой комнаты и к тому же взломать ставни, так
долго отгораживавшие ее от всего остального мира.

III
В сущности, он не особенно удивился, обнаружив, что во всем Данвиче не
нашлось ни одного человека, который взялся бы развалить старую мельницу.
Даже те плотники, которые уже долгое время сидели без работы, отказывались
заниматься этим делом, приводя себе в оправдание всевозможные доводы, за
которыми Эбнер без труда угадал неприязнь к этому месту и даже суеверный
страх, который, казалось, был присущ едва ли не всем жителям деревни. В
итоге ему не оставалось ничего иного, кроме как ехать в соседний Эйлесбэри,
и хотя там он довольно быстро подрядил трех горластых молодых людей,
взявшихся за аккордную оплату снести под основание старую мельницу, ему все
же не удалось уговорить их сразу начать работу, поскольку у них якобы
оставались какие-то дела по ранее взятым обязательствам. В итоге он
вернулся в Данвич, заручившись их обещанием приехать "через неделю, от силы
- дней десять".
Вновь оказавшись дома, Эбнер вознамерился как можно скорее разобраться
в вещах старого Лютера Уотелея. В частности, он обнаружил подшивки старых
газет, в основном {"Эркхам Эдвертайзер"} и {"Эйлсбэри Трэнскрипт"} -
пожелтевшие от времени и основательно пропылившиеся, - которые отложил в
сторону, чтобы при случае сжечь. Были там и книги, с которыми следовало
ознакомиться повнимательнее, дабы не пропустить что-либо действительно
важное, а также связки писем, которые он хотел было сжечь первыми, но в
какое-то мгновение взгляд его случайно наткнулся на одно из них,
подписанное именем "Марш".
1 2 3 4 5 6 7