Этот последний огорчится еще более, когда по следующему делу в той же зале, перед теми же присяжными выступит другой молодой защитник и со скромной уверенностью, со спокойной убедительностью скажет... опять ту же самую умную, интересную и красивую речь от слова до слова. Но суд переходит к третьему делу; перед присяжными является еще один молодой защитник: в нем нет спокойствия и уверенности, он волнуется и робеет, то не договаривает, то повторяется, и так торопится, что трудно следить за его словами; скоро голос его совсем падает, и заключение речи представляет уже бессвязные слова. Наш наблюдатель в отчаянии: этот еще хуже первых двух. Следует постановка вопросов, последнее слово подсудимого и заключительные объяснения председательствующего. Он, как требует закон, разъясняет присяжным «свойство рассматриваемого преступления и общие юридические основания к суждению о силе доказательств», потом, всегда и неизбежно, как председатель у Толстого, наставляет их, что если они придут к убеждению, что подсудимый виновен, то должны признать его виновным, и если найдут, что он заслуживает снисхождения, то должны признать его заслуживающим снисхождения. С этими словами он заканчивает свое напутствие и собирается передать старшине присяжных вопросный лист; но в эту минуту один из судей наклоняется к нему и что-то шепчет. Председательствующий кивает головой и вновь обращается к присяжным. «Защитник подсудимого, – говорит он, – затронул в своей речи еще один вопрос, на который я должен обратить ваше внимание. Если я правильно понял г. защитника, он выразил сомнение в корыстной цели подсудимого; насколько я мог усвоить его точку зрения, он думает, что тот сорвал шапку с потерпевшего не для того, чтобы присвоить ее себе, а просто из озорства. Подсудимый, как говорят свидетели, был пьян; дело было на базаре, в праздничный день; в то же утро он уже успел, как мы знаем, разбить стекло в одном магазине и опрокинуть лоток с яблоками у торговки; потерпевшего он ударил кулаком; мы знаем, что шапка пропала, но, куда девалась она, неизвестно; продал ее подсудимый, пропил, потерял или у него в свою очеред вырвал ее какой-нибудь такой же озорник, мы не знаем. Я считаю себя обязанным разъяснить вам, что если предположение, которое, по-видимому, имел в виду защитник, справедливо, то подсудимый не может быть обвинен в грабеже; тогда он виновен только в буйстве, нарушении тишины и спокойствия; это не преступление, а незначительный проступок, предусмотренный ст. 38 уст. о нак. Защитник не просил о дополнительном вопросе по признакам буйства; поэтому суд и не предлагает вам его; но если бы вы пришли к заключению, что здесь не было грабежа, а было именно простое озорство, вы не лишены права, вы даже обязаны потребовать, чтобы суд поставил такой дополнительный вопрос». Присяжные уходят в совещательную комнату, но вскоре возвращаются в залу и просят поставить дополнительный вопрос. Через десять минут суд провозглашает резолюцию: подсудимый присужден к аресту при полиции на один месяц. По 1642 ст. улож. о нак. ему грозила каторга до шести лет. Речь была плохая, но защита оказалась превосходной. У этого молодого юриста есть будущее. Для таких людей, как он, настоящие заметки могут пригодиться; для них они и написаны.
Значительное большинство наших уголовных процессов с присяжными, особенно в столицах и крупных городах, оставляют дела о кражах и мелких грабежах; на них и приходится учиться нашей молодежи. Среди обвиняемых преобладают, с одной стороны, рецидивисты, с другой – подростки. Известно, что всякая судимость за кражу по уложеннию влечет за собою ограничение прав и воспрещение жить в столицах и губернских городах (ст. 581 и 582 ул.); между преступлением и судом всегда проходит несколько месяцев; в продолжение всего этого времени подсудимый находится под стражей; если по какой-нибудь случайности дело было отложено, предварительное заключение затягивается до года; это – низший срок наказания в арестантских исправительных отделениях и средний срок наказание в тюрьме. Все эти условия в совокупности создали прочную схему защиты по делам указанного рода. «Подсудимый – рецидивист, – говорит защитник. – В этом, разумеется, виноват он сам: его вина. Но еще более того – его несчастье. Его выслали в место приписки, т.е. в деревню, где он никогда не жил и где никто его не знает; он не может существовать там; он возвращается сюда; здесь он – беззаконный человек, и работы найти не может; нищенствовать, как вы знаете, также не полагается; он идет на кражу, потому что не может не украсть. Он виноват, – я первый готов признать это, и прокурор напрасно ломился в открытую дверь. Вы меня спросите, что же с ним делать? Не знаю; это вам решать; ни наказав, ни отпустив, вы его не спасете; он обреченный, и через год или через несколько недель он непременно и неизбежно будет здесь, опять на этой злосчастной скамье. Он уже почти целый год просидел в тюрьме до суда. По закону это не наказание, но вы, вероятно, согласитесь...» и проч. Если подсудимый несовершеннолетний, защитник предостерегает присяжных: он на дурной дороге, но он еще может вернуться на честный путь; вы можете помочь ему, а можете и окончательно толкнуть его к гибели; стоит ему провести еще несколько месяцев в тюрьме, и вы сами понимаете, каким он оттуда выйдет...
Все эти простые и житейски убедительные соображения обязательно должны быть высказаны защитником в каждом подходящем случае; упустить их из виду было бы непростительным промахом. Их практическая ценность очевидна, и внимательный новичок, хотя бы раз услыхав их в устах опытного товарища, сумеет на другой же день повторит их присяжным с такою же убежденностью и убедительностью. И несмотря на это, он может начисто проиграть дело. Присяжные заседатели бывают «добрые», так называемые «присяжные оправдатели», и бывают строгие – «законники»; первые рады всякому предлогу, чтобы оправдать или дать снисхождение подсудимому, вторые – неумолимы; в последнее время добрые стали гораздо реже, чем были прежде. В начале сессии указанные выше схемы защиты могут показаться неопровержимыми и для строгих присяжных; к концу ее, когда перед ними пройдет целая вереница карманников, форточников, «хипесниц», громил и грабителей-хулиганов, самые добрые могут быть сбиты с толку. А мало-мальски опытный обвинитель и не даст защитнику козырей в руки; он сам скажет присяжным все, что мог бы сказать защитник; да мало того, выбрав у противника все лучшие стрелы, простодушно прибавить: «Я только мимоходом указал вам некоторые житейские соображение, которые могли бы показаться основанием к смягчению ответственности подсудимого; защита, конечно, приведет вам много других, гораздо более убедительных доводов в его пользу, но, с своей стороны, я не могу не указать вам и на обязанности ваши как судей и даже просто как граждан. Вы сами знаете, что от воров и хулиганов у нас житья нет; взрослому по улице пройти нельзя; не говорю уже про детей; если удастся благополучно добраться до дому, вас ждет разгромленная квартира. Их высылают из Петербурга? Да, высылают. Что же? Оставлять здесь, чтобы громили и грабили? Их держат в предварительном заключении? Да как же иначе быть? Законного заработка у него быть не может, он должен красть; его оттого и выслали, что он не может не красть; он, наконец, по закону не может быть здесь на свободе; что же прикажете делать следователю и полиции? Творить беззаконие, чтобы поощрять преступление?
Положение присяжных не легкое. Они видят, что оба правы: и прокурор, и защитник; решение их во всяком случае делается компромиссом и зависит от случайности – более или менее строгого состава. Эта случайность вне власти адвоката, и защита, основанная только на упомянутых выше общих мыслях, ненадежна. Поэтому наряду с ними защитник должен найти в деле и другую базу для своих операций. Эта база – наше уложение о наказаниях.
С. А. Андреевский высказал однажды, что чем менее уголовные защитники – юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда. К этому во многих случаях можно было бы прибавить: чем важнее дело, тем менее юридических познаний требуется от защитника. На что могут быть нужны казуистические тонкости в делах о корыстных убийствах, о поджогах, в преступлениях против чести женщин и т. п.? Тут нужно знание жизни и знание психологии присяжных, а не кассационных решений. Напротив того, в тех каждодневных делах, о которых я говорил выше, точное знакомство с уложением о наказаниях имеет важнейшее значение. Оно важно не только для того, чтобы помочь подсудимому, но для того, чтобы нечаянно не повредить ему. Это объясняется тем, что при действующей карательной системе несущественные подробности преступление сплошь и рядом приводят к существенному и крайне жестокому повышению ответственности виновного. Слишком часто бывает, что, несмотря на горячую защиту, невзирая на то что присяжные в своих ответах ясно выразили свое желание свести наказание до самого низкого предела, судьи, сами признавая справедливым идти навстречу этому желанию, оказываются вынужденными вынести чрезмерно строгий приговор.
Но в большинстве случаев уложение о наказаниях предоставляет суду возможность соразмерить кару виновного с нравственной оценкой преступления; а вынужденная чрезмерность наказания обыкновенно бывает последствием какой-нибудь ошибки со стороны защиты. Во избежание этого защитнику необходимо внимательно обсудить два вопроса. Во-первых, соответствует ли формально обстоятельствам дела статья закона, указанная в обвинительном акте, и, во вторых, не будет ли справедливо подвести деяние подсудимого под статью менее строгую или отвергнуть какое-нибудь обстоятельство, увеличивающее вину, хотя бы путем искусственного приспособления фактов к словам закона, как это сделано, например, сенатом в разъяснение понятия вооруженной кражи. Если подсудимый украл 301 рубль, он, конечно, должен быть предан суду по 3 ч. 1655 ст. улож., но нет сомнения, что во многих случаях окажется справедливым наказать его как за кражу на сумму менее 300 рублей. Защита в этом направлении будет не крючкотворством, а добросовестным стремлением дать судьям возможность решить дело справедливо и, когда нужно, уменьшить до последней степени наказание подсудимого. Но есть еще третье важное воображение. Надо выяснить, нет ли в деле таких случайных условий, совпадение коих может навлечь на подсудимого большую ответственность при добросовестной, но неумелой защите.
После этих общих указаний обращаюсь к разбору основных приемов защиты по тем делам, с которых начинают свое служение молодые адвокаты.

ГЛАВА II. ПРИГОТОВЛЕНИЕ К ЗАЩИТЕ

1. ИЗУЧЕНИЕ ДЕЛА

Подготовка защиты должна, конечно, начинаться с изучения дела. Предупреждаю, читатель, что и на этот раз первый мой совет покажется скучным и ненужным; сомневаюсь, чтобы вы последовали ему. Но это ваше дело; мое – сказать то, что я знаю. Поэтому говорю: перепишите собственноручно все дело от первого до последнего листа, не упуская и бумаг, не подлежащих оглашению. Единственное исключение – это печатный текст бланков следователя; то, что в них вписано, также необходимо переписать. Советую изготовить копию дела в таком виде, чтобы ее страницы совпадали со страницами следственного производства, чтобы в судебном заседании перед вами было такое же дело, какое лежит на столе перед председателем: при этом условии вы будете таким же хозяином дела, как и он; иначе будете игрушкой в его руках. При этом условии для вас не будет таких неожиданностей, которые вы могли предупредить. Нельзя предугадать заранее всех мелочей, которые на судебном следствии могут вдруг оказаться решающими; поэтому надо знать все, что только можно знать. Судьба подсудимого может зависеть от одного слова, от одной буквы. Вам придется переписывать акты полицейского дознания, написанные часто неразборчивым почерком, заключающие объяснения свидетелей, не допрошенных следователем. Это очень скучно, но защита не развлечение, а ответственный труд. Спишите все. На судебном следствии может неожиданно промелькнуть намек на обстоятельство, разъясненное в этих записях. Оглашение их невозможно, но, зная факты, вы будете иметь возможность задать несколько таких вопросов наличным свидетелям, которые приведут к цели. В начале протокола допроса свидетеля у следователя излагаются сведения о его возрасте, исповедании, происхождении, судимости и прочее. И это следует выписать, ибо каждое из этих обстоятельств может неожиданно оказаться имеющим значение так же, как и время допроса свидетеля, осмотра преступления или экспертизы. Предположим, что один из важных свидетелей обвинения не явился по законной причине и на суде оглашено показание, данное им у следователя. Один защитник будет распространяться о недостатках письменных показаний и преимуществах устного допроса; он может говорить много и умно, но прокурор возразит, что свидетель был предупрежден о присяге и за неимением указаний на его слабоумие или лжесвидетельство суд не имеет оснований сомневаться в его словах. Другой защитник сначала укажет, что свидетелю было, как видно из акта его допроса, восемь, пятнадцать или девяносто лет, и тогда уже приведет те же соображения, что и первый: они будут казаться взятыми из дела, а не притянутыми со стороны. Осмотр пожарища, произведенный следователем над горящими угольями, – одно доказательство; тот же осмотр через день или спустя две недели – совсем другое, и т.д.
Конечно, в больших делах будут встречаться и бумаги, явно лишние для защиты. Но, оставляя эти бумаги в стороне, надо помнить, что это уже непоправимо, и потому во всех сомнительных случаях надо снять копию. Однако, скажет читатель, хорошо, если дело не велико, если в нем каких-нибудь двадцать – тридцать листов; их можно переписать в несколько часов. А если в деле несколько томов, да в каждом томе 150 – 200 листов?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4