Нет, не надо никаких деринийских премудростей и ухищрений, он примет решение с чистой и ясной душой.Опускаясь на колени у аналоя, он прикрыл глаза руками и несколько минут успокаивался, углубившись в слова молитвы, внутренне собираясь для важного шага.Сомнения не покидали. Все ли последствия учтены? Стоило покопаться в себе, обратиться к памяти Алистера, добраться до границ подсознания. Камбер легко расстался с реальностью— переход в трансцендентное состояние был освоен им еще в юности.Когда он вернулся и поднял голову, свечи на алтаре стали на целый дюйм короче. Задуваемое сквозняком пламя колыхалось и мерцало. Сверху, с креста из дерева и слоновой кости, на него с состраданием взирало ясное лицо Спасителя.Камбер склонил голову набок, пытаясь заглянуть под прикрытые веки, и недовольно скривил губы, как делал это ребенком, потом улыбнулся и капитулировал. Ему показалось, будто лицо на распятии осветилось ответной улыбкой или свечи разом моргнули.Все равно добрый знак. Он пойдет к своему старому другу Энскому. Откроет правду и положит ее к ногам того, кто одновременно был ему братом и духовным отцом. А потом, если Энском согласится, примет священный сан. Только так можно пройти посвящение в епископы.Плохо сознавая, что произойдет дальше, Камбер стучал в дверь Энскома. Он дышал с натугой, во рту пересохло, руки судорожно подергивались. Рядом, с факелом в руках, стоял монах-михайлинец.Что думал о нем этот брат, заметил ли его состояние? Камбер молился, чтобы монах приписал его нервозность естественному волнению кандидата в епископы. Тишина за дверью делалась невыносима.Потом в нее ударил кулак монаха, а он сбивчиво бормотал что-то о том, что слух у архиепископа сдает, уже не тот, что прежде.Камбер замер с рукой, занесенной над дверью, — с другой стороны двери отодвигали засов. Отворил сам Энском. Растрепанный вид и заспанные глаза говорили о том, что он только что покинул постель.— Прошу прощения, что тревожу вас в такое время, ваша милость, — заторопился Камбер.— Алистер? — в голосе архиепископа звучало сонное недоумение, — Я полагал, вы давно в постели. Что-то не так?— Не мог заснуть, ваша милость, мне нужно исповедаться. Вы не могли бы…— Исповедать вас? — Энском оглядел бывшего викария и посмотрел ему в глаза, сон слетел с него. — Мне казалось, что у вас есть свой духовник-михайлинец, святой отец. Он что, в отсутствии?Камбер отвел взгляд и вкрадчиво отвечал:— Он не архиепископ, ваша милость. Есть обстоятельства, заставляющие обратиться именно к вам.Камбер подкрепил свою речь многозначительным взглядом, и Энском посмотрел на него так, словно только что увидел. Махнув рукой, архиепископ отпустил факельщика, огонь поплыл по темному коридору, удаляясь, и Энском отступил в сторону, приглашая войти.Пока он возился с дверным засовом, Камбер уже стоял в центре комнаты, не зная, куда спрятать глаза. Он был в смятении, самоанализ не избавил от страхов и робости перед наступающим моментом откровения. За Энскомом он, трепеща, вошел в молельню архиепископа, еще более изысканную, чем у Алистера. Хозяин молельни надел лежавшую на аналое бархатную епитрахиль.— Благодарю, что приняли меня в столь поздний час, Ваше Преосвященство. Я не стал бы беспокоить вас, но мою исповедь нельзя доверить больше никому.Энском приложился губами к епитрахили, расправил складки ночной рубашки, указал гостю место у аналоя и направился к алтарю.Камбер, ухватив за рукав, развернул его к себе и начал возвращать свой облик.— Что!..На глазах архиепископа на затуманившемся лице проступали черты человека, отпетого в кафедральном соборе несколько дней назад. Энском привалился к стене и потянулся к своему нательному кресту. Его рот открывался и закрывался, наконец сложилось единственное слово: «Камбер!»Камбер смиренно улыбнулся и опустился на колени у аналоя, на место, предназначенное ему.— Прости, старый друг. Я знаю, как трудно, и то ли еще будет.— Но как?.. Ты был мертв! Я видел тебя! Я служил по тебе отходную! — Энском качал головой и снова и снова смотрел на Камбера, проводя рукой по глазам, словно желая избавиться от наваждения.— Тебе будут не по нраву мои объяснения, еще меньше понравится то, что я должен продолжать начатое и просить твоей помощи. Алистер убил Ариэллу и погиб. Умер он, а не я.— Но ты…В это мгновение Энскома осенило, и он опустился на ступеньку перед алтарем, как громом пораженный.— Ты изменил облик. Ты понимал, что утрачиваешь влияние, мы ведь даже говорили об этом. И решил начать сначала, раз Каллен умер. Он был мертв?Энском так испугался своей догадки, что не сумел ее скрыть. В то же мгновение Камбер был возле прелата, устремив серые глаза в его смятенные голубые.— Милый друг, не думай об этом! Как могло прийти тебе в голову, что я убил друга и сподвижника ради своих политических выгод?Энском отвел глаза.— Убийство— очень страшное слово, — прошептал он. — Порой достаточно отказать в помощи тяжело раненному, и результат будет тот же.Наступила долгая тишина, потом Камбер ответил едва слышно:— Разве я из числа способных на такое?Энском протяжно выдохнул.— Не думаю… Нет. Но я и предположить не мог, что ты примешь облик мертвого. — Он поднял голову. — Скажи мне то, что я хочу услышать, Камбер… и моли Бога, чтобы это было правдой.Энском хотел видеть глаза Камбера, и Камбер тоже этого хотел. Они будто пытались заглянуть друг другу в душу. Наконец гость заговорил:— Я не могу винить тебя в сомнениях, милый друг. Твоя совесть и высокий сан требуют этого. Но, поверь, я ни прямо, ни косвенно не виновен в смерти Алистера Каллена. Он был мертв, когда мы нашли его. Йорам может подтвердить это. Он все время был со мной.— Йорам?Энском облегченно вздохнул и вытер рукавом вспотевшее лицо.— Бог мой, Камбер, тебе придется дать мне несколько минут, чтобы свыкнуться с этим. — Он нервно потирал руки. Отвернулся в сторону и снова заговорил, размышляя вслух. — Ты поменялся оболочками с Алистером и исполнял его роль… почти две недели. — Он замолчал и взглянул на Камбера. — Выполнял обязанности священника, не так ли?Камбер покачал головой.— По существу— нет. Мне удавалось не выходить за пределы своего диаконского посвящения. Об этом можно не беспокоиться.— Но ты играл роль настоятеля михайлинцев. Не хочешь же ты сказать, Камбер МакРори, что не служил мессу, не исповедовал и не совершал других святых таинств, права на которые не удостоен.— Пока нет. Но…— Камбер вздохнул, — сегодня вечером, после не очень деликатной подсказки моего сына, я понял невозможность продолжать такую жизнь и, если ты не поможешь мне, завтра же признаться во всем. Многие, да и ты тоже, считают меня отчаянно дерзким, но никогда не осмелюсь я принять епископскую митру, не будучи священником.Энском долго смотрел на него, отыскивая в дымке деринийской премудрости чистое зерно истины, потом опустил глаза.— Значит, ты пришел ко мне получить священство?— Да. И это должно быть сделано сегодня, сейчас. Я приму любую епитимью, искуплю, чем только можно, содеянное мной. Возможно, я преступил дозволенные пределы в своем стремлении сделать добро Гвинедду. Но ради этой страны я на все готов. Энском, у меня был сын, и я потерял его. Катан— одна из бесчисленных жертв Имра… Но это в прошлом. Ты поможешь, Энском? Введешь меня в священство?— Камбер…Голос Энскома замер, он смотрел на распятие над алтарем.— Камбер, ты понимаешь, о чем просишь? Это совершается раз и навсегда.— Я всегда желал быть священником, даже в детстве. И ты знаешь это. Если бы братья не умерли так рано, я остался бы в семинарии, и мы с тобой приняли бы священный сан одновременно. Сейчас я мог быть епископом, а может, и занимать твой пост.Он указал на перстень архиепископа на пальце Энскома, тот вытянул руку, и аметист блеснул на ней. Архиепископ поднял голову, его голубые глаза сияли.— Наверное, ты прав, — он попробовал улыбнуться. — Ты мог стать превосходным епископом.— Надеюсь, я буду им. По крайней мере, твое благословение даст мне шанс.Энском отвернулся, поигрывая расшитой епитрахилью, потом долго изучал свой перстень. В конце концов, подняв голову, он ненадолго встретился взглядом с Камбером и решительно поднялся.— Ты избрал нелегкий путь, Камбер. Но хорошо. Я посвящу тебя. — К архиепископу вернулась привычная твердость.— Однако не жди от меня снисхождения.— Я был бы разочарован всякой поблажкой.— Ладно. Мы поняли друг друга. Из того, что ты говорил, я сделал вывод, что по крайней мере Йораму известна правда о тебе.— Йорам ожидает твоих распоряжений. Эвайн и Рис тоже. Больше никто не знает истины. Энском кивнул.— Свидетелей не так много. У тебя их могло быть много больше. Придется утешиться, что все присутствующие безусловно желанны, — он продолжил, помолчав:— Тебе больше нечего сказать, не так ли? Для одной ночи было довольно сюрпризов.— И еще один, последний, — Камбер улыбнулся.— Ты меня пугаешь.— Вопрос в имени, — быстро добавил Камбер. — Возможно, тебе покажется пустым, но я хотел бы в новом духовном звании сохранить свое диаконское имя.— Кирилл? Не вижу в этом ничего предосудительного. Ты ведь и прежде часто использовал его как второе имя, не правда ли? Кроме того, об этом никто не будет знать, кроме нас и твоих детей.— Мне бы также хотелось прибавить это имя во время рукоположения в епископы. Ведь я вправе принять вместе с новым саном и дополнительное имя.Энском поднял бровь.— Тебе хочется присоединить это имя к имени Алистера? А не поможет ли это каким-нибудь дотошным умам приблизиться к истине, сложить единую картину?— А что можно сложить? — возразил Камбер. — Легко объяснить решение данью памяти старому другу.— А вдруг объяснения не удовлетворят?Камбер пожал плечами.— Как священник и епископ, хранящий секреты исповеди, я не могу быть подвергнут считыванию мыслей, если ты как архиепископ не потребуешь этого. Другого пути доказать, что я не Алистер Каллен, нет.— Это ты так думаешь, — пробормотал Энском. — Будь по-твоему, настаиваешь, так и сделаем.Он остановился в проеме дверей, сделавшись темным силуэтом на фоне огня свечей в соседней комнате. Его ночная рубашка и взъерошенные волосы никак не вязались с торжественной решимостью лица.— И последнее, прежде чем я оставлю тебя наедине с твоей совестью и пойду заниматься приготовлениями. Очевидно, ты обдумал все заранее. Может, хочешь провести посвящение в каком-то определенном месте? Разумеется, в соборе, как должно, церемония в любом случае не состоится.— Да, в михайлинской часовне, где мы провозгласили Синила законным наследником престола. Место вполне подходит. А ты как думаешь? ГЛАВА 16 Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи. Послание к Евреям 5:1 Двумя часами позже часовня была приготовлена. Пустовавшая уже год (со дня Реставрации Халдейнов), она была наскоро вымыта и обставлена Рисом и Эвайн под наблюдением Йорама. Камбер— главное действующее лицо драмы, которая должна была вот-вот начаться, — еще не видел ни часовни, ни детей.Вот уже битый час он расхаживал в маленькой комнатке перед часовней. Было холодно, в долго пустовавшей комнате успели убрать пыль, а времени разводить огонь не нашлось. Переодевшись, он ждал своего часа в относительной чистоте, но согреваться мог у огонька единственной свечи. Она мерцала на столе над разложенным облачением священника. Протягивая ладони к огню, Камбер понимал, что зябко ему от нетерпеливого волнения— человеческое начало одерживало в нем верх над деринийским. Он досадовал на себя и все никак не мог унять страхов и сделать тепло послушным.Разум и многолетняя тренировка почему-то не помогали. Верно, все соискатели священного сана переживали подобное в преддверии решительной минуты.Ведь он теперь-то в самом деле подготовлен. В душе, измученной непрестанной борьбой, воцарился мир, и знания, необходимые священнику, заняли место в мозгу. Слава Богу, деринийские способности воспринимать неведомую премудрость не подвели, да и память Алистера была немалым подспорьем.До появления у дверей часовни Камбер провел час с Энскомом, изучавшим канонические тексты с описанием канонического обряда посвящения. Сначала один, а потом другой— список с очень древнего оригинала, как он пояснил Камберу. Архиепископ решил, что эта форма ритуала более подходит для дерини, особенно таких, как Камбер.Еще час был потрачен на пребывание в себе. Камбер взвешивал и судил каждое свое слово и движение, сознавая, впрочем, что тщательная ревизия памяти требует больше времени. Что-то могло ускользнуть или остаться незамеченным в глубинах мозга.Сейчас, как воинская перевязь, его перепоясывал орарь— диаконская епитрахиль синего цвета с колечком и белым шнуром на конце. Тело от горла до пят скрывалось под стихарем. Когда же он впервые надел диаконское облачение? Неужели сорок лет прошло?Задумчиво поглаживая шелковый орарь, Камбер повернулся к столу. Эта белоснежная риза, которую он наденет… Она— символ достоинства духовного лица. Восковая свеча лежала рядом. Ее он внесет в часовню перед началом обряда, и увидит Всевышний, что чисты помыслы раба его перед алтарем Господним.Внезапный стук в дверь оглушил его.Неужели пора?В комнату бесшумно проскользнул Йорам с горящей свечой в руке, В его глубокой озабоченности угадывалась и сдерживаемая радость. Не отрывая глаз от сына, Камбер, повинуясь порыву, шагнул ему навстречу. Они остановились лицом к лицу, посмотрели друг на друга и увидели новыми глазами.Скоро их навеки свяжут не только кровные узы. Камбер, осознав это, вздрогнул, Йорам поспешно поставил свечи на стол и обнял отца— подумал, что запоздалые страхи все еще мучат его.Камбер прижал сына к себе, поглаживая золотистые волосы, как делал это, когда Йорам был ребенком, отстранился и встретил его встревоженный взгляд.— Я не боюсь, сынок, — сказал он, так жадно вглядываясь в лицо юноши, чтобы запомнить каждую деталь, — Правда, не боюсь. Ты думал, мне страшно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48