Хищное желание обуревало его, но он все-таки выждал время, чтобы
глаза привыкли к темноте. В окна сочился слабый свет далекого уличного фонаря.
Золт различил зеркало - матовый прямоугольник отраженного света. Под ним
туалетный столик. А вот и кровать. На кровати под светлым, чуть ли не сияющим в
темноте одеялом кто-то лежал.
Неслышно ступая, Золт подошел к кровати, приподнял одеяло и застыл,
прислушиваясь к мерному посапыванию. Аромат духов смешивался с благоуханием
нежной теплой кожи и запахом шампуня. Девочка. По запаху Золт легко мог отличить
девочку от мальчика. Кажется, подросток. Не будь снедавшая его страсть так
неистова, Золт стоял бы над постелью еще долго: мгновения перед убийством бывают
восхитительнее, чем само убийство.
Театральным жестом, словно фокусник, срывающий покрывало с пустой клетки, в
которой по мановению волшебной палочки оказывается голубь, Золт откинул одеяло и
бросился на спящую.
Девочка тут же проснулась. От неожиданности она не успела набрать в грудь
воздуха и крикнуть. Не дав ей опомниться, Золт широченной ладонью зажал ей рот и
впился в щеки крепкими пальцами.
- Молчи, а то убью, - зашипел он, почти касаясь губами нежного детского уха.
Девочка испуганно замычала, забилась, но Золт крепко прижимал ее к матрасу.
На ощупь это действительно еще девчонка лет двенадцати. Может, пятнадцати, но уж
никак не старше. С такой справиться сущий пустяк.
- Мне тебя убивать ни к чему, - шептал Золт. - Просто я тебя хочу. Сделаю,
что задумал, и уйду.
Золт лукавил. Секс вообще его не занимал. Более того, вызывал у него
омерзение. Отвратительная слизь, бесстыдное соприкосновение органов, из которых
люди мочатся... Брр. И то, что другие способны этим гнусным актом наслаждаться,
убеждало Золта, что мужчины и женщины суть падшие создания, а мир - средоточие
греха и безумия.
Девочка не то поверила, что он не хочет ее смерти, не то обомлела от страха,
но сопротивляться перестала. Может быть, она просто задыхалась - ведь Золт
навалился на нее всем телом, а весил он немало. Девочка дышала носом: по руке,
которой он зажимал ей рот, то пробегал холодок - вдох, то из трепещущих ноздрей
струилось тепло - выдох.
Золт почти совсем привык к темноте. Он еще не вполне отчетливо различал лицо
девочки, но хорошо видел горящие испугом глаза. Девочка оказалась блондинкой:
даже в тусклом свете, падавшем из окна, ее волосы ярко отливали серебром.
Свободной рукой Золт отвел волосы и обнажил ей шею справа. Сполз чуть-чуть
пониже, подбираясь к горлу, и приник губами к молодой плоти. Губы ощутили
упругое биение пульса. Золт зубами впился в нежную кожу и почувствовал во рту
вкус крови.
Девочка извивалась и билась, но Золт налег на нее изо всех сил. Жадные губы
не отрывались от раны. Густая сладкая жидкость била ключом, он не успевал
глотать ее. Однако вскоре поток начал убывать. Девочка сопротивлялась все
слабее, слабее и наконец совсем затихла. Так и лежала недвижимая, будто груда
скомканных простыней.
Золт поднялся и включил ночник. Ему нравилось рассматривать лица своих жертв
- если не до заклания, то хотя бы после. Он с любопытством заглядывал им в
глаза, не безжизненные, а умудренные, сподобившиеся узреть тот далекий край,
куда отлетают души. Он и сам дивился собственному любопытству. Ведь когда он
съедает бифштекс, у него не появляется желание взглянуть на корову, из мяса
которой его приготовили. Чем же эта девчонка - и прочие людишки, кровью которых
он питался, - лучше коровы? Однажды Золту приснился сон: он только что оторвался
от истерзанного горла очередной жертвы, и вдруг она, уже мертвая, обратилась к
нему с вопросом: откуда у него эта странная прихоть - непременно увидеть ее
лицо? Золт затруднялся ответить. Тогда она подсказала: может, это оттого, что в
глубине души он боится при свете увидеть у мертвеца свое собственное лицо,
покрытое смертельной бледностью, свои собственные остекленелые глаза? "Чутье
нашептывает тебе, что ты и сам уже мертв и подвержен тлению. Ты догадываешься,
что после смерти твои жертвы больше похожи на тебя, чем при жизни".
Это был только сон, к тому же слова покойной были сущей нелепицей, и все-таки
Золт проснулся с пронзительным криком. Не правда, он не мертв - он жив, полон
бодрости и сил! И аппетит у него превосходный, хоть и возбуждает его не совсем
обычная еда. Однако слова покойницы запали ему в душу. Порой - в такие вот
мгновения - Золт вспоминал их, и его охватывала тревога. Но он и сейчас, по
своему обыкновению, постарался выбросить их из головы. Лучше приглядеться к
девочке на кровати.
Девочке было лет четырнадцать. Золт залюбовался своей жертвой. Какой
изумительный цвет лица. Кожа гладкая, словно фарфор. Интересно, на ощупь она
тоже такая? Губы полуоткрыты, словно их нежно разжала девчоночья душа,
покидающая тело. И чудесные ясные голубые глаза - такие огромные на детском
личике и широкие, как зимние небеса.
Наглядеться на эту красоту было невозможно.
Сокрушенно вздохнув, Золт выключил ночник.
Он постоял еще немного, снова привыкая к темноте и обоняя пряный аромат
крови. Потом вышел в коридор. Дверь за собой не закрыл.
Комната напротив была пуста. Зато в соседней Золт уловил затхлый запах пота и
услышал храп. На кровати спал парнишка лет семнадцати-восемнадцати. Не очень
крупный, но и не мелкий. Однако повозиться с ним пришлось больше, чем с его
сестрой. К счастью, он спал на животе, и, когда Золт откинул одеяло и бросился
на него, лицо парня оказалось прижато к подушке и крикнуть он не сумел.
Завязалась яростная, но короткая борьба. Парень быстро задохнулся. Золт рывком
перевернул тело на спину и с криком впился в обнаженную шею. Этот крик был самым
громким звуком, прозвучавшим в комнате за время борьбы.
Когда Золт открыл дверь в четвертую комнату, за окном уже занимался свинцовый
рассвет. По углам теснились тени, однако ночная мгла уже отхлынула. В жидком
утреннем сумраке предметы еще не обрели свою естественную окраску и переливались
разными оттенками серого цвета.
На огромной двухспальной кровати лежала симпатичная блондинка лет под сорок.
Одеяло на другой половине кровати было не смято: вероятно, муж здесь не живет
или в отъезде. На тумбочке Золт обнаружил наполовину пустой стакан воды и
пластмассовый пузырек, к которому приклеен ярлычок с рецептом. Золт взял пузырек
и прочел ярлычок. Успокаивающие таблетки. На рецепте стояло имя женщины: Розанна
Лофтон.
Золт глядел на спящую, и в душе у него пробуждалась застарелая тоска по
материнской ласке. Жажда крови все не утихала, но брать эту женщину силой Золт
не хотел. Вонзить в нее зубы и мгновенно высосать кровь - это не доставит ему
никакого удовольствия. Нет, он хотел пить ее кровь капля по капле.
Он мечтал приложиться к этой женщине, как прежде прикладывался к матери,
когда она даровала ему эту милость. В минуты особого к нему расположения мать
делала у себя на ладони неглубокий надрез или колола палец, потом позволяла
свернуться калачиком у себя на коленях и целый час, а то и больше посасывать
кровь. Какой покой, какое неизъяснимое блаженство! В такие часы весь мир со
всеми его скорбями переставал для Золта существовать. Ибо материнская кровь -
непорочная, чистая, как слезинка святого, - не сравнится ни с какой другой.
Конечно, из маленькой раны много не высосешь, но эти капли были для него дороже
и насыщали лучше, чем целые потоки крови из чужих вен.
В жилах лежащей перед ним женщины течет не такая амброзия. И все же, если
закрыть глаза и предаться воспоминаниям о тех днях, когда мать была еще жива,
может быть, ему удастся хоть немного насладиться тем дивным покоем.., и уловить
хоть далекий отголосок того волнения.
Не скидывая одеяла, Золт осторожно прилег на кровать и растянулся рядом с
женщиной. Ее тяжелые веки затрепетали, она открыла глаза и взглянула на Золта.
Ни один мускул на ее лице не дрогнул - наверно, ей казалось, что она еще спит.
- Мне нужна только твоя кровь, - тихо произнес Золт.
Отрешенное спокойствие, навеянное таблетками, как рукой сняло. В глазах
женщины отразился ужас.
Золт встревожился. Сейчас она все испортит: зайдется криком, станет
сопротивляться, и тогда уже невозможно будет вообразить, что это его мать,
добровольно отдающая кровь сыну. Золт поднял тяжелый кулак и ударил ее по шее
сбоку. Потом еще раз. Потом два раза в лицо. Женщина без чувств опустилась на
подушку.
Золт забрался под одеяло, прижался к ней, взял ее за руку и впился зубами в
ладонь. Лежа с ней на одной подушке, он смотрел ей в лицо и каплю по капле
высасывал из раны кровь. Наконец он закрыл глаза и попытался представить на ее
месте свою мать. И отрадный покой действительно снизошел на него. Но, хотя он
давно не испытывал такого блаженства, ласковое тепло лишь обтекало его душу, не
проникая внутрь. Там, внутри, было по-прежнему темно и холодно.
Глава 14
Всего несколько часов сна - и Фрэнк Поллард пробудился на заднем сиденье
угнанного "Шевроле". Утреннее солнце светило так ярко, что он зажмурился.
Отдохнул он плохо, все тело затекло и ныло. В горле пересохло, а глаза были
воспалены, словно он не спал несколько дней.
Фрэнк спустил ноги на пол, сел и откашлялся. Тут он почувствовал, что руки у
него онемели. Оказывается, он сжимал их в кулаки - причем, как видно, давно,
потому что разжать их удалось не сразу. А когда наконец Фрэнк с усилием разжал
правую руку, сквозь пальцы посыпалось что-то черное.
Фрэнк удивленно уставился на черный порошок, осыпавший его джинсы и
кроссовки. Потом поднял руку и принялся внимательно разглядывать прилипшие к
ладони крошки. По виду и запаху - песок. Черный песок? Где он его набрал? Фрэнк
разжал левую ладонь. И там песок. Фрэнк совсем растерялся. Выглянув в окно, он
обвел взглядом жилой район, в котором остановился на ночлег. На лужайках из-под
травы кое-где проглядывала темная земля, почва на грядках присыпана опилками, а
под кустарниками - толстый слой щепок. Ничего общего с песком, который он
зажимал в кулаках.
Лагуна-Нигель стоит на берегу Тихого океана. Может, это песок с широких
прибрежных пляжей? Но на здешних пляжах песок белый, а не черный.
Онемевшие пальцы постепенно отошли. Фрэнк откинулся на спинку сиденья и еще
раз посмотрел на черные песчинки, прилипшие к потной ладони. Песок, пусть даже
черный песок, - штука вполне безобидная, но Фрэнк почему-то перепугался так,
будто руки у него перепачканы не песком, а свежей кровью.
- Что за черт? Да кто же я такой? Что со мной происходит? - спросил он вслух.
Ему определенно нужна помощь. Но к кому обратиться?
Глава 15
Над Санта-Аной разгулялся ветер. Бобби был разбужен шелестом листьев за
окном. Ветер свистел под карнизами, сотрясал крышу, кедровые доски кровли и
стропила потрескивали и поскрипывали.
Щурясь спросонья, Бобби покосился на цифры, светящиеся на потолке, - 12.07.
Дакотам порой приходилось работать по ночам, поэтому, чтобы отсыпаться днем, они
установили на окнах светонепроницаемые жалюзи, и в спальне царила непроглядная
тьма, а на потолок, как на экран, проецировалось изображение электронных часов.
Светло-зеленые цифры маячили в вышине, словно загадочное послание из иных миров.
Бобби прикинул: они с Джулией легли уже под утро и тут же уснули. Значит, сейчас
двенадцать дня, а не ночи. Он проспал шесть часов. Лежа без движения, он гадал,
проснулась Джулия или нет.
- Проснулась, - сказала Джулия.
- Ты что, умеешь читать мысли? Вот ужас.
- Никакой не ужас. Я же тебе жена.
Бобби потянулся к ней. Джулия охотно дала себя обнять.
Поначалу им было достаточно и такой близости. Но затем на них разом накатило
единое желание. Они поняли друг друга без слов. Тела их сплелись.
Зеленоватое свечение на потолке было слишком слабым, Бобби не мог разглядеть
Джулию. И все же он ее видел - руками. Видел восхитительную кожу, гладкую и
теплую, видел точеные груди, видел изгибы, придававшие телу рельефность, видел
упругие мускулы и переливчатую их игру. Так, должно быть, слепой ощупью
постигает идеал красоты.
Мир за стенами дома вздрагивал при каждом порыве ветра; вздрагивало при
каждом чувственном порыве тело Джулии. Наконец Бобби, не в силах больше
сдерживать тугой напор, вскрикнув, выпустил из себя эту своевольную силу, и в
тот же миг раздался натужный вскрик ветра. Хлопая крыльями, пронзительно пища,
метнулась из-под карниза приютившаяся там птица.
Теперь они лежали рядом в темноте, дыша друг другу в лицо, касаясь друг друга
чуть ли не с благоговением. Разговаривать не хотелось, да и не нужны тут слова:
они только все испортят.
Алюминиевые жалюзи слегка вибрировали на ветру.
Скоро Бобби ощутил, как любовное послечувствие сменяется необъяснимой
тревогой: беспросветный мрак давит на него, воздух становится удушливым и
вязким, как сироп.
В голову полезли прямо-таки дикие мысли. Ему вдруг показалось, будто он
только что обнимался вовсе не с Джулией - на ее месте была не то какая-то
воображаемая женщина, не то сгусток этого самого мрака. А Джулию под покровом
темноты будто бы унесла некая неведомая сила, и теперь ему никогда ее не найти.
Чушь, бред. И все-таки он приподнялся на локте и зажег бра над кроватью.
Джулия лежала рядом на высокой подушке и улыбалась. Безрассудные опасения
Бобби несколько развеялись. Он облегченно вздохнул (оказывается, у него даже
дыхание перехватило). Но хотя Джулия была с ним, цела и невредима - если не
считать ссадины на лбу, - Бобби еще не совсем успокоился.
- Что с тобой? - спросила, как всегда, проницательная Джулия.
- Ничего, - солгал он.
- Голова болит? Плеснул в эггног слишком много рома?
Нет, похмелье ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55