Ястреб закинул голову, заглатывая кровавые кишки и теплые ошметки мяса.
Лилли перевернулась на бок, лицом к сестре. Возбуждение ястреба передалось
Вербене, она пробудилась и погрузилась в объятия Лилли. Прижавшись бедрами,
животами, грудями, близнецы дрожали безотчетной дрожью. Дыхание Лилли согревало
нежную шею Вербены, но благодаря нерасторжимой связи с сознанием сестры она и
сама чувствовала свое дыхание на ее коже. Сестры издавали невнятный лепет,
льнули друг к другу. Только когда ястреб, оторвав от мышиной шкурки последний
клочок кровавого мяса, взмахнул крыльями и взвился в небо, дыхание сестер стало
ровнее.
Внизу раскинулись владения Поллардов. Миртовая изгородь, видавший виды
особняк с островерхой шиферной крышей, купленный лет двадцать назад "Бьюик",
который прежде принадлежал матери и на котором теперь изредка ездит Золт; на
тесных, неухоженных клумбах вокруг обветшалого заднего крыльца то там то сям
пестреют красные, желтые и лиловые примулы. А к северо-востоку от дома, у самой
границы участка, Лилли заметила Золта.
Все так же сжимая Вербену в объятиях, покрывая ее шею, щеки и висок сладкими
поцелуями, Лилли направила ястреба в сторону брата. Ястреб принялся описывать
круги над Золтом. Его глазами Лилли видела, что брат, повесив голову, застыл над
могилой матери. Сколько уже лет прошло после ее смерти, а он все убивается.
Лилли не скорбела о матери. Мать была для нее такой же чужой, как и прочие
люди, и Лилли приняла ее смерть с полным равнодушием. Даже Золт ей ближе - ведь
он так много умеет. Но близость близости рознь. Лилли слишком плохо его знает, а
значит, не очень-то он ей и дорог. Как можно по-настоящему сблизиться с
человеком, если ты не в силах проникнуть в его сознание, жить с ним, жить его
чувствами. Именно такая непостижимая близость привязывала ее к Вербене, ею
окрашены отношения Лилли с животными и птицами, населяющими этот мир. Без этой
живой подспудной связи душа Лилли была закрыта. А кого не любишь, того и не
оплакиваешь.
Кружащий в небе ястреб видел, как Золт рухнул на колени возле могилы.
Глава 27
Понедельник. Вечереет. Томас сидит за столом. Складывает стихи из картинок.
Ему помогал Дерек. Думал, что помогает. Он рылся в коробке с вырезками.
Выбирал картинки и давал Томасу. Подойдет картинка - Томас обрежет ножницами и
наклеит. Но чаще картинки были не те. Тогда Томас откладывал их в сторону и
просил другую. И так, пока Дерек не подберет нужную.
Он скрывал от Дерека страшную правду. Страшная правда заключалась в том, что
Томас хочет складывать стихи сам. Но Дереку говорить нельзя: обидится. Он и так
обиженный. Его судьба обидела. Он глупее Томаса, а быть глупым обидно. И с виду
он глупее, а это еще обиднее. Лоб у него покатый, нос плоский - хуже, чем у
Томаса. И голова сплюснутая. Вот такая страшная правда.
Потом стихи надоели, и они пошли в комнату для настольных игр. Там случилась
неприятность. Дерека обидели. И он заплакал. Обидела девочка. Мэри. В комнате
для настольных игр.
В углу играли в стеклянные шарики. Кто-то смотрел телевизор. А Томас и Дерек
сидели на кушетке. Когда к ним подходили, они Общались. Им в интернате всегда
говорили: "Общайтесь, Общайтесь..." А когда Общаться было не с кем, Томас и
Дерек смотрели на пересмешников в кормушке за окном. Пересмешники на самом деле
не пересмеивались, а только сновали туда-сюда. Так интересно... А Мэри - она в
интернате новенькая - не сновала, и смотреть на нее неинтересно. Зато она всех
пересмеивала. Нет, болтала. Все время болтает и болтает.
Мэри разбиралась в курах <КУР - коэффициент умственного развития. Критерий
оценки умственных способностей, применяющийся в ряде стран.>. Она говорит, что
кур - это очень важно. Может, правда. Томас не знал, кто такой кур. Он много
чего важного не знает. Про курицу знает, а про кура - нет. Может, это курицын
муж? Мэри говорит, у нее кур очень высокий для дауна.
- Я дебил с высокими показателями, - сказала Мэри, довольная-предовольная.
Томас не знал, что такое дебил. Но у Мэри ничего высокого не было. Она
толстая сутулая коротышка.
- Ты, Томас, наверно, тоже дебил, но у тебя показатели ниже. Я почти
нормальная, а тебе до нормального далеко.
Томас растерялся.
Дерек, видно, еще больше растерялся.
- А я? Я не дебил, - сказал он и покачал головой.
Дерек говорил хриплым голосом, иногда слов было не разобрать.
- Я не дебил. Я ковбой. - Он улыбнулся. - Ковбой.
Мэри захохотала.
- Никакой ты не ковбой. И никогда не будешь ковбоем. Ты знаешь кто? Ты,
наверно, имбецил.
Томас и Дерек не поняли это слово, попросили повторить. Мэри повторила, но
они все равно не поняли. Совсем как про кура.
- Есть нормальные люди, - объяснила Мэри, - а есть глупее их, дебилы. А
глупее дебилов - имбецилы. А еще глупее - идиоты. Вот я - дебил с высокими
показателями. Я здесь долго не останусь. Буду хорошо себя вести, работать над
собой и когда-нибудь вернусь в пансионат для выздоравливающих.
- Во что? - спросил Дерек. Томас тоже хотел переспросить.
Мэри засмеялась.
- То есть буду жить почти как нормальные люди. А ты никогда не сможешь,
имбецил чертов.
Теперь Дерек сообразил, что она издевается и смотрит на него свысока. Ему
стало обидно, он не удержался - заплакал. Покраснел и заплакал. А Мэри гадко
улыбалась и задирала нос, как будто ей дали какой-то важный приз. И как ей не
стыдно говорить такое нехорошее слово - "чертов". А ей не стыдно. И то, другое
слово - "имбецил" - тоже, видно, нехорошее. А она его все повторяла. Дерек
заплакал и убежал. А она вслед кричала: "Имбецил, имбецил!"
Томас пошел к себе в комнату искать Дерека. Дерек заперся в стенном шкафу и
скулил. Пришли санитарки, стали уговаривать, а он не выходит. Они уговаривали,
уговаривали, и он наконец вышел, а сам все плачет. И тогда им пришлось Впрыснуть
ему Лекарство. Когда заболеешь - например, когда у тебя Гриб, - санитарки просят
Принять Лекарство. Это значит проглотить таблетку. Таблетки разные: большие,
маленькие, и форма у них разная, и цвет. А Впрыснуть Лекарство - это когда колют
иголкой, это больно. Томас всегда вел себя хорошо, и ему ни разу не Впрыскивали.
А Дерек тихий, но иногда он начинал очень себя не любить, и тогда он все плакал
и плакал и даже бил себя по лицу, прямо до крови - бил, бил, пока ему не
Впрыскивали Лекарство, Чтобы Успокоился. Больше Дерек никого не бил, он добрый,
но, Чтобы он Успокоился, его иногда приходилось даже усыплять. Так и в этот
день, когда Мэри, дебил с высокими показателями, обозвала его имбецилом.
Дерек уснул, а одна санитарка села за стол рядом с Томасом. Ее звали Кэти.
Томас любил Кэти. Она старше Джулии, но младше, чем у людей бывают мамы. Она
красивая. Не такая красивая, как Джулия, но все равно. У нее красивый голос, и
ей не страшно смотреть в глаза. Она взяла Томаса за руку и спросила, как он. Он
сказал - хорошо. Но на самом деле ему было совсем не хорошо. Она догадалась. И
стала с ним разговаривать. И Томасу стало лучше. От того, что они Общались.
Она рассказала про Мэри. Чтобы он на Мэри не сердился. И от этого Томасу
стало еще лучше.
- Мэри очень несчастная, Томас. Она одно время жила в большом мире, в
пансионате для выздоравливающих, даже немного работала и сама зарабатывала на
жизнь. Она очень старалась быть как все, но ничего не выходило. Ей пришлось
нелегко, и в конце концов ее снова поместили в интернат. Она и сама, наверно,
жалеет, что обидела Дерека. Просто она очень собой недовольна, вот и хочет
доказать себе, что не такая уж она ущербная - есть люди ущербнее ее.
- Я тоже однажды живу.., жил в большом мире.
- Знаю, голубчик.
- С папой. А потом с сестрой. И с Бобби.
- Тебе там понравилось?
- Иногда.., было страшно. А с Джулией и Бобби... тогда понравилось.
Дерек посапывал в кровати. Настал уже совсем вечер. Небо затянули тучи-кучи.
В комнате всюду тени. Горит только настольная лампа. При этом свете Кэти
такая красивая. У нее кожа прямо как розовый атлас. Томас знал, что такое атлас
- у Джулии когда-то было атласное платье.
Томас и Кэти помолчали. Потом Томас сказал:
- Иногда бывает трудно.
Кэти положила руку ему на голову. Погладила по волосам.
- Я знаю, Томас, знаю.
Она добрая. А Томас почему-то взял и заплакал. Непонятно: она добрая, а он
плачет. Может, потому и плачет, что она добрая.
Кэти подвинула кресло поближе. Томас наклонился к ней. Она его обняла. А он
плакал и плакал. Не горько-прегорько, как Дерек. Тихо. Но остановиться не мог.
Хоть и старался. Плачет, как глупый. А глупым быть так не хочется.
- Не хочу быть глупым, - выговорил он сквозь слезы.
- Ты не глупый, голубчик.
- Нет, глупый. Так не хочу, а по-другому не получается. Стараюсь забыть, что
глупый, и не получается, потому что глупый. А другие - нет. Они живут в большом
мире, каждый день живут, а я не живу в большом мире и не хочу. Говорю, что не
хочу, а все равно хочу.
Томас никогда так много не говорил. Он и сам удивился. Удивился и огорчился:
он так хотел рассказать Кэти, как тяжело быть глупым, как тяжело бояться
большого мира, - и ничего не получилось. Не нашел слов. Так эта тяжесть в нем и
осталась.
- Время. Кто глупый, кто не из большого мира, у него много времени. На все
много времени. Но его мало. Не хватает научиться не бояться. А мне надо
научиться не бояться, тогда я смогу вернуться к Джулии и Бобби. Я хочу к ним, а
то не останется времени. Его много, но его мало. Я говорю, как глупый, да?
- Нет, Томас, это не глупости. Томас так и сидел, прижавшись к Кэти. Ему
нравилось, когда его обнимают.
- Понимаешь, - сказала Кэти, - жизнь для всех бывает нелегкой. Даже для
умных. Даже для самых умных.
Томас одной рукой вытер слезы.
- Правда? Для тебя тоже?
- Случается. Но я верю в Бога, Томас. В том, что мы пришли в этот мир, есть
Его промысел. Всякая трудность на нашем пути - это испытание. И чем успешнее мы
его преодолеем, тем лучше для нас.
Томас взглянул ей в лицо. Какие добрые глаза. Красивые глаза. Любящие. Как у
Джулии и у Бобби.
- Бог сделал меня глупым - это тоже испытание?
- Ты не глупый. Вернее, не во всем глупый. Не надо так себя называть. Пусть
ты в чем-то и не дотягиваешь, но это не твоя вина. Просто ты не такой, как
другие. В том и состоит твое испытание, что ты.., не такой. Но держишься ты
стойко.
- Правда?
- Просто отлично держишься. Сам посуди. Ты не ожесточился, не хнычешь.
Тянешься к людям.
- Да. Я Общаюсь.
Кэти улыбнулась и утерла ему лицо салфеткой.
- Мало кто из умных может похвастаться, что переносит испытания так
мужественно. А кое-кто из них тебе и в подметки не годится.
Томас поверил и обрадовался. Он только не очень поверил, что умным тоже
нелегко живется.
Кэти еще немного посидела. Убедилась, что все в порядке. И ушла.
Дерек все посапывал. Томас остался за столом. Опять принялся за "стихи".
Поработал-поработал, а потом подошел к окну. Капал дождик. По стеклу бежали
струйки. Вечер кончался. Скоро - вслед за дождем - будет ночь.
Томас прижал ладони к стеклу. Он мысленно устремился в серый дождливый вечер,
в пустоту ночи, которая медленно подкрадывалась все ближе и ближе.
Беда все еще там. Томас ее чувствует. Человек - и не человек. Что-то больше
человека. Что-то очень плохое. Злючее-страшучее. Томас чувствовал ее все эти
дни, но Бобби он уже не телевизил, потому что Беда еще далеко и Джулии пока
ничего не грозит. Часто телевизить нельзя, а то Беда нагрянет. Томас станет
телевизить, а Бобби уже не поверит. И не сможет спасти Джулию.
Больше всего Томас боялся, что Беда унесет Джулию в Гиблое Место. Туда попала
мать Томаса, когда ему было всего два годика. Томас ее даже не помнит. А потом в
Гиблое Место попал папа. И Томас остался вдвоем с Джулией.
Гиблое Место - это не ад. Про рай и ад Томас знал. Рай - это где Бог. А в аду
главный - дьявол. Если рай и правда есть, то папа и мама в раю. Лучше попасть в
рай. Там хорошо. В аду санитары недобрые.
Но Гиблое Место - это не ад. Это Смерть. Ад - не очень хорошее место, а
Смерть - самое нехорошее. Ее и представить трудно. Смерть - это когда все
прекращается, исчезает и время останавливается. Конец, шабаш. Как такое
представить? Томас не может вообразить себе Смерть, никак не может. А чего не
можешь вообразить, того просто нет. Томас пытался понять, как ее представляют
другие, - не получается. Он ведь глупый. И он вообразил себе такое место. Когда
человек умирает, то говорят: "Его унесла Смерть". Вот как отца, когда однажды
ночью у него сердце пошло на приступ. Но раз Смерть уносит, то она ведь куда-то
уносит. В это самое Гиблое Место. Уносит и никогда уже не отпускает. Что там
случается с людьми, Томас не знал. Может, ничего страшного. Но им не позволяют
вернуться к тем, кого они любили, а это уже страшно. Даже если их там вкусно
кормят. Одни, наверно, попадают в рай, другие в ад; их ни из рая, ни из ада не
выпускают. Значит, и рай и ад - это одно Гиблое Место, просто разные комнаты. А
может, ни рая, ни ада нет и Гиблое Место - холодная черная пустота. Много-много
пустоты. Попадешь туда - а тех, кто оказался тут до тебя, в такой пустоте не
найти.
Этого Томас боялся больше всего. Не того, что Джулия окажется в Гиблом Месте,
а что потом он не сможет ее там отыскать.
Он уже боялся и приближения ночи. Тоже большая пустота. С мира сняли крышку.
Если даже ночь такая страшная, то Гиблое Место в тысячу раз страшнее. Оно ведь
больше ночи, и там никогда не светит солнце.
Небо темнело.
Ветер трепал пальмы.
Дождинки бежали по стеклу.
Беда пока далеко.
Но она подойдет ближе. Скоро подойдет.
Глава 28
Порой Золту не верилось, что мать умерла. Вот и сегодня, как и всякий раз,
когда он входил в комнату или поворачивал за угол, ему казалось: сейчас он ее
увидит. То вдруг послышится, будто она в гостиной качается в кресле, вяжет
шерстяной платок и мурлычет под нос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55