Мягкие пошлепывания. Причмокивания. Жуткие, лижущие, журчащие. Оцепенев от страха, она пыталась определить источник этих сводящих с ума звуков.
Внезапно «хонда» резко накренилась вперед и сквозь разбитое лобовое стекло Линдзи окатило ледяной водой. Она задохнулась от этой неожиданной арктической ванны, пронизавшей ее холодом до мозга костей, и тотчас сообразила, что не было у нее никакого головокружения. Машина действительно была в движении. Плыла по воде. Они упали в реку или озеро. Скорее всего, в реку. В озере они бы стояли на месте.
На какое-то мгновение холодный душ парализовал ее, но когда Линдзи открыла глаза, то поняла, что не ослепла. Разбитые фары «хонды» не горели, но зато она разглядела огоньки подсветки приборного щитка. Видимо, потеря зрения была результатом истерии, а не травмы.
Многого она не могла разглядеть, да и много ли можно увидеть ночью на дне пропасти? Осколки тускло поблескивающего стекла обозначили границу разбитого окна машины. За ним маслянистая вода напоминала о себе только волнообразным серебристым мерцанием, отражавшимся от ее журчащей поверхности и придававшим беспорядочно толпившимся в ней ожерельям из ледяных алмазов темно-серебристый оттенок. В кромешной мгле берегов не было бы видно, если бы призрачные снежные одежды, прикрывшие голые камни, землю и кусты своей матовой белизной, не обозначили их присутствие. «Хонда» двигалась по реке: вода, доходя почти до середины капота, затем, как от носа корабля, разделялась на два потока и, журча по обе стороны машины, неслась мимо. Течение толкало их вниз, туда, где их, скорее всего, подхватят более бурные потоки и вынесут на стремнину или пороги, а то и на что-нибудь похлеще. Линдзи с первого взгляда поняла, какая им грозит опасность, но облегчение, которое она испытала, когда сообразила, что не ослепла, настолько выбило ее из привычной колеи, что ей было все равно, что видели ее глаза, лишь бы видели. Даже невзирая на грозящую им опасность.
Дрожа от холода, она освободилась наконец от своего запутавшегося ремня и снова дотронулась до Хатча. В странном отсвете мерцающих приборов его лицо было мертвенно-бледным: запавшие глаза, восковая кожа, побелевшие губы, из раны на голове медленной струйкой – слава богу, не хлещет – течет кровь. Она легонько встряхнула его, затем сильнее, не переставая все время окликать по имени.
Из машины им теперь не так-то легко будет выбраться – если они вообще смогут это сделать, – пока ее несет по течению, особенно сейчас, когда движение убыстрилось. Надо быть готовым немедленно покинуть ее, если они вдруг налетят на подводные камни или их прибьет к берегу. Ибо второго такого случая может больше не представиться.
Хатч никак не желал приходить в себя.
Машину снова резко накренило вперед. Снова ледяная вода окатила Линдзи с головы до ног, настолько холодная, что она чуть не задохнулась, а сердце, словно пораженное мощным электрическим разрядом, на мгновение даже перестало биться.
Перед машины уже почти весь был погружен в воду.
«Хонда» тонула. Вода заливалась в салон и доходила уже до икр Линдзи. Они явно шли ко дну.
– Хатч!
Теперь она кричала и что есть силы трясла его, не обращая внимания на его рану.
Вода бурлящим пенным потоком, отражавшим янтарный отсвет приборов гирляндами золотых рождественских блесток, уже поднялась до уровня сиденья.
Линдзи вытащила ноги из воды, встала на колени на сиденье и начала брызгать водой в лицо Хатча, отчаянно стараясь привести его в чувство. Но он не просто потерял сознание от удара, а, скорее всего, находился в глубоком обмороке, может быть, даже в состоянии комы, такой же бездонной, как океаническая впадина.
Пенясь и кружась водоворотами, вода уже поднялась к нижней кромке рулевого колеса.
Ломая ногти, Линдзи в бешенстве рванула на себя предохранительный ремень Хатча, не обращая внимания на пронзившую ее пальцы боль.
– Хатч, черт тебя дери!
Вода уже поднялась до середины руля, и «хонда» почти прекратила свое движение. Она слишком отяжелела, и река уже была не в состоянии нести ее на себе.
Ростом Хатч был чуть выше пяти футов, весил сто шестьдесят фунтов, обычный средний мужчина, но сейчас он казался великаном. Она даже не могла сдвинуть его с места. Дергая, толкая, хватая и таща, Линдзи пыталась высвободить Хатча из ремня, и, когда наконец это ей удалось, вода уже поднялась к приборному щитку и была ей по пояс. Хатчу же, полулежавшему на сиденье, она доходила до подбородка.
Температура воды была близка к точке замерзания, и Линдзи чувствовала, как тепло, словно кровь из разорванной артерии, вытекает из ее тела. И чем больше теплоты-крови вытекало из нее, тем глубже проникал в нее холод и сильнее цепенело тело.
И тем не менее она обрадовалась быстро прибывающей воде, так как надеялась, что та поможет ей сдвинуть Хатча с места, вытащить его из-за руля и через разбитое переднее стекло втащить на капот. Так она представляла себе все это в теории. Когда же стала тащить его, он показался ей даже тяжелее, чем был раньше, а вода уже поднялась прямо к его губам.
– Ну давай, давай же, двигайся, – яростно хрипела Линдзи, – ты же утонешь, черт тебя побери!
2
Убрав наконец свой пивовоз с дороги на обочину, Билл Купер по служебной рации передал сигнал бедствия. На его вызов откликнулся другой водитель грузовика, у которого помимо служебной рации находился в кабине еще и радиотелефон; он пообещал связаться с властями в Большом Медведе.
Билл повесил рацию, достал из-под сиденья длинный электрический фонарь на шести батарейках и шагнул в снежную пургу. Ледяной ветер пробирался даже сквозь его подбитую овечьим мехом куртку, но ночная стужа не шла ни в какое сравнение с холодом, обдавшим его в тот момент, когда он увидел, как «хонда» вместе со своими несчастными пассажирами пронеслась, вращаясь вокруг своей оси, мимо него и рухнула с насыпи в пропасть.
Он побежал по скользкому асфальту к тому месту шоссе, где было сбито ограждение, надеясь, что «хонда» уперлась в какое-нибудь дерево невдалеке от насыпи. Но именно в этом месте склона, как назло, деревьев не было, только гладкий, ровный снежный покров, по которому, словно шрам от нанесенной раны, вился след, оставленный скатившимся вниз автомобилем и уходивший куда-то далеко в пропасть, куда не достигал даже луч фонаря.
Укор совести острой физической болью отозвался в его сердце, так что на какое-то мгновение он даже оцепенел. Он опять был пьян. Не очень сильно. Он и выпил-то всего несколько глотков из фляжки, которую всегда возил с собой. Теперь, правда, уже все равно. Мысли его путались. Ему пришло в голову, что вообще глупо было в такую погоду, которая портилась буквально на глазах, ехать в горы.
Пропасть, в которую он всматривался, казалась бездонной, и ее пугающая глубина породила в голове Билла чувство, что он, как в зеркале, видел в ней свое собственное проклятие, на которое будет осужден в конце жизни. Он застыл, пораженный мыслью о тщетности всего сущего, мыслью, которая ошеломляет даже самых лучших из людей, – правда, большинству из них она приходит глубокой ночью, когда они, вдруг проснувшись, с ужасом следят за игрой теней на потолке.
На какое-то мгновение завеса снега чуть приподнялась, и он увидел дно пропасти примерно в ста или ста пятидесяти футах от того места, где он стоял, – не так глубоко, как ему показалось вначале. Он двинулся через пролом в ограждении, намереваясь спуститься вниз но предательски крутому склону и помочь оставшимся в живых пассажирам. Затем остановился на узкой ровной площадке прямо у края обрыва, так как от выпитого виски у него кружилась голова, а еще потому, что не увидел на дне пропасти упавшего туда автомобиля.
Через снег по дну ущелья, пересекая след, оставленный машиной, бежала какая-то извилистая черная полоса, словно брошенная вниз сатиновая лента. Глядя на нее, Билл непонимающе хлопал глазами, словно глазел на картину абстракциониста, пока до него не дошло, что это была река.
И в ее черной как смоль воде и исчезла машина.
Несколько недель тому назад после удивительно долгой, с обильными снегопадами зимы погода неожиданно улучшилась, вызвав раннюю оттепель. И, хотя недавно зима вновь напомнила о себе, оттепель, не успев полностью отступить, не позволила ей сковать реку льдом. Температура воды в реке была чуть выше нуля. Те, кто находился внутри машины, если избежали смерти при падении, наверняка погибнут от холода.
«Если бы я не был пьян, – думал он, – никогда бы не решился ехать в такую погоду. Дурак я, залитый по уши виски осел, лакал бы себе пиво, так нет, подавай ему виски. Идиот».
Из-за него теперь гибнут люди! Билл почувствовал, как к горлу подступила тошнота, и судорожно сглотнул.
С нарастающим страхом всматривался он в мрачную пропасть, пока не заметил странное свечение, словно видение из потустороннего мира, плавно, как призрак, удалявшееся вправо от него. Сквозь пелену падающего снега мягкий желтый свет то исчезал, то появлялся вновь. Он сообразил, что это могло быть внутреннее освещение «хонды», которую река уносила прочь.
Вобрав голову в плечи, чтобы защититься от резкого ветра, и держась за ограждение, чтобы не упасть с насыпи в пропасть, Билл, спотыкаясь, побежал по верху насыпи в том же направлении, в котором сносило машину, стараясь не упускать ее из виду. Сначала река несла «хонду» довольно быстро, потом все медленнее и медленнее. Наконец машина застыла на месте, то ли зацепилась за подводные камни, то ли уткнулась в береговой выступ.
Свечение медленно угасало, видимо, постепенно садился аккумулятор автомобиля.
3
Высвободив Хатча из ремня безопасности, Линдзи тем не менее никак не могла сдвинуть его с места, то ли оттого, что за что-то, чего она не могла видеть, зацепилась его одежда, то ли оттого, что застряла в педалях нога.
Нос и рот Хатча уже скрылись под водой, и не было никакой возможности приподнять ему голову. Хатч захлебывался.
Она перестала его дергать, надеясь, что нехватка воздуха заставит его наконец прийти в себя и, кашляя, выплевывая воду и отдуваясь, приподняться, а кроме того, у нее просто не осталось больше сил бороться с ним. Жестокий холод лишил ее их. Конечности быстро немели. Дыхание стало таким же холодным, как и воздух, которым она дышала, словно внутри нее уже не осталось и искорки тепла.
Движение машины полностью прекратилось. Она встала на дно реки, до верха наполненная водой, и только под самой крышей еще оставалось немного воздуха.
От ужаса Линдзи издавала противные повизгивающие звуки, похожие на блеяние. Пыталась силой воли заставить себя замолчать, но ничего не могла с собой поделать.
Странный, просвечивающий сквозь толщу воды свет приборов из янтарного превратился в грязно-желтый.
Темная сторона ее души требовала бросить все, перестать сопротивляться, покинуть этот мир и уйти в другой, лучший. Линдзи слышала ее негромкий спокойный голос:
– Брось противиться, для чего жить, Джимми нет с тобой, и уже давно, а теперь умер или умирает Хатч, расслабься, сдайся, и вскоре вы все встретитесь на небесах…
Мягкий, призывный голос гипнотизировал и убаюкивал.
Воздуха хватит ненадолго, всего на несколько минут, и, если она тотчас не выберется наружу, она задохнется в машине…
– Хатч мертв, вода полностью залила его легкие, еще немного, и он станет кормом для рыб, уймись, сдайся, к чему все это, Хатч мертв…
Открытым ртом она жадно ловила воздух, который вдруг приобрел резкий металлический привкус. Дышала она частыми, короткими вдохами-всхлипами, словно легкие ее неожиданно уменьшились в объеме.
Если внутри нее и оставалось какое-то тепло, она уже не ощущала его. От холода свело желудок, и даже рвота, поднимавшаяся к горлу, казалась ледяной; всякий раз сглатывая ее, она чувствовала, будто проглатывает омерзительную жижу, замешанную на снеге и грязи.
– Хатч мертв, Хатч мертв…
– Нет! – со злостью прохрипела Линдзи. – Нет, нет!
Неприятие, словно буря, всколыхнуло все ее существо: Хатч не мог умереть. Это невозможно. Только не Хатч, который всегда помнил ее дни рождения и любые другие торжественные даты, кто просто так, без всяких причин, покупал и дарил ей цветы, кто никогда не терял самообладания и не повышал голоса. Только не Хатч, у которого всегда находилось время выслушать жалобы людей и выразить им сочувствие, чей кошелек всегда был открыт для нуждающихся друзей; не Хатч, единственным недостатком которого было то, что любой проходимец мог выдоить из него любую необходимую ему сумму. Он не мог, не должен, не смел умереть. Он по утрам пробегал пять миль, избегал в пище жиров, ел много фруктов и овощей, не пил напитки, содержащие кофеин. Что, разве это ничего не значит, черт побери! Летом он втирал в кожу солнцезащитный крем, не курил, никогда не выпивал более двух кружек пива или двух бокалов вина за целый вечер и был настолько добродушным и покладистым, что ему не грозили никакие стрессы и сердечные припадки. Разве эти самоограничения, это умение владеть собой ничего не значат? Или мир уже настолько свихнулся, что в нем вообще нет никакой справедливости? Все правильно, недаром говорят, что хорошие люди умирают молодыми, и смерть Джимми это подтвердила, и Хатчу еще нет и сорока, в общем, как ни крути, он еще молод. Правильно. Согласна. Но ведь говорят также, что добродетель сама себе награда, а ведь он и есть сама добродетель, черт побери, он этой добродетелью залит по уши, а ведь это должно же хоть что-то значить, или Бог ничего не слышит и не видит, или ему на все наплевать, и этот мир даже еще хуже, чем она о нем думала.
Она отказывалась принять его смерть.
Хатч не умер!
Линдзи набрала в легкие побольше воздуха. И в тот момент, когда исчез последний отблеск света, снова сделав ее слепой, она погрузилась в воду, оттолкнулась от приборного щитка и через разбитое окно выбралась на капот.
Теперь она была не только слепой, но в фактически лишенной всех своих чувств. Она ничего не слышала, кроме неистовых ударов собственного сердца, река глушила все другие звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9