https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/shlangi-dlya-gigienicheskogo-dusha/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Вы заставляете мужчину – пусть это будет хоть сам король – плясать под свою дудку, обещая ему то, что вы не намерены ему дать! Это доказывает только то, что вы – обманщица, кузина!
– Как вы смеете так говорить!
– Я мог бы сказать гораздо больше, не только это! Фрэнсис трясло, и она чуть слышно прошептала:
– Ваше счастье, что король не слышит вас. Если бы у меня хватило смелости повторить ваши слова, нашлись бы более вежливые и достойные мужчины, которые вызвали бы вас на дуэль!
– Не сомневаюсь. Отчего же вы молчите?!
– Не только вы, я и сама не знаю, почему, – ответила Фрэнсис. – Наверное, потому, что вы мне нравитесь, и потому, что хоть вы и отрицаете это, не вполне владеете собой. И не можете понять, насколько жестоки. У меня нет другого объяснения, а если я заблуждаюсь, тогда ответьте мне, за что вы меня так ненавидите?
Фрэнсис задала этот вопрос чуть слышно, с дрожащими губами, и она вовсе не хотела, чтобы Леннокс отвечал на него. Он вскочил со своего места, но в ту же секунду Фрэнсис ушла.
Она спешила к себе, не пытаясь скрыть волнения, и те, кто встречал ее, считали это вполне естественным: ее видели с королем совсем недавно, возможно, ей известно, что королеве очень плохо, и хоть это и означает ее собственную победу и торжество, все ожидали от нее внешних проявлений скорби. Многие делали попытку подойти к ней, но Фрэнсис жестом останавливала их, и никто не настаивал.
Фрэнсис казалось, что пока она добралась до своей комнаты, прошла вечность. Она отослала горничную и, рыдая, бросилась на кровать.
Она прекрасно знала, что никогда и никому не скажет ни слова о том, что произошло между нею и Ленноксом, она страстно желала наказать его, и ее терзала ярость от сознания собственного бессилия. Как он посмел! Как он посмел! Она не могла перестать думать об этом. Он решил… Что он решил? Самое отвратительное, – вот что он предположил…
Хоть он и был пьян, как такое могло прийти ему в голову? Возможно ли, что и король думает так же? Нет, это невозможно, она никогда не поверит, что он способен замыслить такую подлость. Если бы она принадлежала ему, если бы уже стала его любовницей, такое, может быть, и могло случиться, но теперь… нет, для этого его любовь к ней слишком романтична и возвышенна. И именно благодаря этой романтичности и возвышенности, только потому, что она стала для него олицетворением юности и беззаботности, их отношения и остаются такими. В Карле было что-то такое – хотя вполне вероятно, он сам не отдавал себе в этом отчета, – что удерживало его от последнего шага.
Фрэнсис позволяла ему гораздо больше, чем любому другому мужчине – поцелуи, объятия, рискованные ласки, к которым она сама оставалась совершенно равнодушной, хотя всячески скрывала это и демонстрировала свой восторг. Каждый раз она вырывалась от него с притворной неохотой, давая самые неопределенные обещания, которые только могла себе позволить.
Все это время ей помогали разные обстоятельства.
Сперва это была беременность Барбары, которую она, Фрэнсис, постаралась использовать в качестве преграды, которую воздвигла между собой и королем. Этого хватило на несколько месяцев. Потом, когда Барбара родила сына, Карл поклялся прекратить с ней все отношения, если Фрэнсис станет его любовницей, но именно в это время ей пришло в голову навестить кузин в Шотландии. В этом не было большой необходимости, потому что Екатерина по секрету сказала ей, что ждет ребенка.
Фрэнсис не собиралась упрекать Карла. Она прекрасно понимала, что как бы он ни любил ее, он не может не желать именно законного наследника, если это возможно. Однако у нее появилась новая отговорка – она постаралась объяснить королю, что слишком привязана к Екатерине, чтобы осмелиться нанести ей такой удар теперь, когда она беременна, и что, конечно, он сам не может хотеть этого, потому что если до королевы дойдут пусть даже самые неясные намеки на его неверность, это наверняка отразится на ее состоянии. Карл, конечно же, не хотел этого и, скрепя сердце, вынужден был смириться.
Фрэнсис в очередной раз вздохнула с облегчением. Во время беременности королевы она чувствовала себя совершенно счастливой и не имела ни малейшего желания задумываться о будущем. Любовь короля и его внимание были для нее источником большой радости и доставляли ей огромное удовольствие, поскольку он не предпринимал никаких попыток изменить их отношения. Она развлекалась на балах, участвовала в пикниках и в масках, все улыбались ей, и казалось, этому веселью не будет конца.
Она каталась верхом в обществе короля и других придворных в Виндзорском парке, занималась стрельбой из лука и участвовала в соколиной охоте и в довершение ко всем радостям и развлечениям – позировала Яану Ротьеру, сидя в окружении его красивых братьев, которые наперебой оказывали ей знаки внимания и с восхищением смотрели на нее.
Несмотря на все свое непостоянство, Карл был честным человеком, и Фрэнсис всегда любила его за это, как и за многие другие хорошие качества, хотя с самого начала знала, что никогда не сможет влюбиться в него как в мужчину. Но он влюблен в нее по-настоящему, и, если королева умрет, он, вероятно, захочет жениться на ней. В этом случае ее родственные связи с королевской семьей очень пригодятся ей.
Но если королева поправится, все начнется сначала: преследование, настойчивость и ее собственные попытки удержаться от последнего шага. Прямой отказ стать его любовницей будет означать потерю его расположения навсегда, и одному только Богу известно, что с нею тогда будет. Она вряд ли сможет остаться при Дворе, потому что в глазах всех она будет любовницей Карла, получившей отставку, и не сможет рассчитывать ни на какое уважение. И тогда уже у миссис Стюарт появятся реальные причины для постоянных упреков.
Несмотря на то, что Фрэнсис ненавидела мрачные мысли и страдания, она, помимо своей воли, вновь подумала о королеве, которая в течение всех этих последних недель тяжко страдала – и морально, и физически. Возможно, именно сейчас, в эти минуты, она умирает, и если она умрет, ее смерть, в некоторой степени, положит конец тем мучениям, которые она, Фрэнсис, испытывает все это время.
Но совсем не все ее муки закончатся со смертью Екатерины. Хотя мысль о том, что она может стать королевой, и приводила Фрэнсис в восторг, перспектива получить Карла в качестве мужа – обожающего, требовательного и преданного – была отнюдь не такой радужной.
– Господи, помоги ей, пусть она поправится, – бормотала Фрэнсис.
Она неожиданно заметила, что молится очень горячо, и очень удивилась, потому что это было совсем не похоже на нее.
– Она любит его, так любит, что может быть счастливой и без ребенка, потому что и он по-своему тоже привязан к ней.
Внезапно кто-то тихо постучал. Фрэнсис поспешно встала с постели и, открыв дверь, увидела Джулию Ла Гарде, которая с удивлением смотрела на ее заплаканное лицо.
– Вы действительно так жалеете ее? Все думают…
– Конечно, мне жаль королеву. Я очень люблю ее! – закричала Фрэнсис. – Ведь я же приехала из Франции, чтобы быть с ней, и я была с ними во время их медового месяца. Они были так нежны друг с другом. Вы здесь совсем недавно и вряд ли успели узнать ее.
– Конечно, не так хорошо, как вы, – согласилась с ней мисс Ла Гарде, – хотя я тоже считаю, что королева славная и добрая, и это очень печальный конец…
– Конец? Вы хотите сказать…
– Мы не знаем ничего нового, кроме того, что священники снуют возле ее комнаты, и кто-то сказал, что она уже исповедалась… А это означает, что не осталось никакой надежды, не правда ли? – спросила протестантка Джулия, которая не очень хорошо разбиралась в католических обрядах.
– Нет! Неправда! – закричала Фрэнсис с такой страстью, причину которой сама не очень понимала. – Это значит только, что молят Бога спасти ее… И вы… и я… мы все, независимо от веры, должны молиться о том же!
– Разумеется. Я буду молиться о ее спасении, – ответила Джулия, испытывая неприязнь к Фрэнсис, но опасаясь рассердить ее, поскольку оставалась вероятность того, что именно Фрэнсис станет новой королевой.
– Но я пришла к вам не из-за королевы, – сказала Джулия. – Когда вы оставили герцога Леннокса и Ричмонда – правда, я не знала, кто это, пока он не представился, – он был так расстроен, что я попыталась его развеселить и успокоить.
– Бутылка вина могла бы очень помочь вам в этом, – холодно сказала Фрэнсис.
– Больше похоже на то, что сбила бы его с ног. Он уже достаточно выпил. Герцог сказал мне, что ужасно обидел вас. И что никто не хочет обижать вас, особенно теперь…
– Теперь? – переспросила Фрэнсис, глядя со злостью на Джулию.
– Я хотела сказать, что вы так огорчены, – дипломатично объяснила Джулия. – Он написал записку и попросил меня оказать ему честь – передать ее вам.
Джулия рассматривала Фрэнсис с нескрываемым любопытством, передавая ей сложенный лист бумаги, и Фрэнсис сразу же подумала о том, что у нее, наверное, хватило наглости прочитать записку Леннокса.
– Спасибо, – сказала она. – Очень мило с вашей стороны. Вполне можно было оставить до утра. Сейчас уже очень поздно, и я собиралась лечь спать.
Фрэнсис очень ясно дала понять, что не намерена приглашать Джулию, тем более что ей даже не было предложено сесть. Джулия не скрывала своего разочарования тем, что у нее не будет возможности поговорить по душам с той, которая, возможно, спустя всего лишь несколько месяцев станет королевой Англии. Она ушла с явным сожалением, а Фрэнсис так и осталась стоять возле дверей, держа в руках сложенный лист бумаги и не решаясь ни прочитать записку, ни разорвать ее. Однако она все-таки развернула ее. Леннокс написал всего пять слов: «Прости меня. Я лишился рассудка».
По крайней мере, даже если Джулия и прочитала записку, она скорее всего ничего не поняла, думала Фрэнсис, поднося бумагу к пламени свечи и глядя, как она сворачивается и превращается в пепел.
Фрэнсис провела почти бессонную ночь, а утром, когда она встала, ей сообщили, что кризис миновал, королева чувствует себя лучше и ее жизнь теперь вне опасности. Фрэнсис испытала огромное облегчение, и те, кто ожидал увидеть на ее лице признаки досады и разочарования, были вынуждены признать, что ошиблись. Она с надеждой думала о том, что впереди у нее много времени, чтобы решить все свои проблемы.
И в известной мере она была права. Екатерина медленно выздоравливала, и Карл делал для нее все, что было в его силах. Он был так потрясен тем, что едва не потерял ее, и так проникся сознанием ее глубокой и искренней любви к нему, что впервые за все время их супружества почувствовал себя ответственным за ее счастье.
Сейчас ему было очень легко убедить Екатерину в своих ответных чувствах. Следуя советам Фрэнсис, он делал это совершенно искренне, по крайней мере, в течение непродолжительного времени. Он по-прежнему был влюблен во Фрэнсис, однако во время болезни королевы он позволил себе с нею такую откровенность, которой никогда раньше не допускал с женщиной, как бы ни был привязан к ней. Позднее он скажет Барбаре Каслмейн, которая надумает обратиться к католической вере, что его никогда не интересовало, что именно происходит в женской душе. Между тем, когда он был несчастен и удручен болезнью Екатерины и Фрэнсис поддержала его своим дружеским участием, их связало именно душевное общение, и он не мог так быстро забыть об этом.
Случилось так, что Карл и Фрэнсис, которые длительное время были противниками в любовной войне, заключили перемирие.
Королева, к которой постепенно возвращались силы, хотела, чтобы Фрэнсис проводила с ней как можно больше времени, читая вслух или просто беседуя. Фрэнсис так же, как и Карл, без труда могла рассмешить Екатерину, и они общими усилиями помогали ей поправляться.
Помимо проблем с женщинами, у Карла в то время было немало забот с Людовиком Четырнадцатым, неофициальным выразителем идей и мыслей которого стала герцогиня Орлеанская.
Генриетта-Анна более всего стремилась к тесному сотрудничеству двух стран, и все ее письма к Карлу были проникнуты этим желанием. Однако Карл сильно сомневался в том, что она до конца понимает своего хитрого и неискреннего шурина.
Меньше всего Людовик хотел союза между Англией и Францией – двумя сильнейшими морскими державами, однако вел себя очень нерешительно и даже прислал в Лондон двух специальных послов – Генриха Бурбона и герцога де Верней.
Занятый ими, а также Екатериной, которая хоть и поправлялась, но требовала его постоянного внимания, Карл не заметил, что к Лондону приблизился враг не менее опасный, чем датский флот.
Каждый год чума уносила сотни жизней, но до той поры никогда не было эпидемий. Нынешняя вспышка болезни оказалась значительно более серьезной, и, по мере того как увеличивалось количество смертей, людей охватывала паника.
Двор поспешно переехал в Гемптон Курт, где наиболее легкомысленные придворные поскорее постарались сделать все от них зависящее, чтобы забыть угрозу, нависшую над Лондоном. Однако королева постоянно помнила об этом, потому что король, хоть он и участвовал в переезде Двора и в открытии французского посольства в Кингстоне, жил по-прежнему в Уайтхолле и не желал думать о том, какой опасности подвергает свою жизнь.
– Он слишком храбрый. Он никогда не думает о себе. Его Величество не может думать о себе, когда такая беда грозит его народу, – сетовала Екатерина.
– Он там не один, – старалась успокоить ее Фрэнсис. – Там много людей, о которых Его Величество очень высокого мнения.
– О, я знаю! Люди из Адмиралтейства и этот действительно прекрасный молодой человек – Пепис, и Джон Эвелин. Даже архиепископ Кентерберийский остался там в Ламбет Палас, показывая пример другим служителям церкви.
И Екатерина, которая всегда старалась быть объективной и беспристрастной к тем, кого считала еретиками, добавила:
– Они вверили себя Богу, и мы должны вести себя так, Фрэнсис. Все, кто принадлежит к истинной церкви. Но это так трудно, так трудно, когда любишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43


А-П

П-Я