Ничуть еще не беспокоясь, девочка пошла к дереву, осматриваясь на ходу. Никого!…
Неприятный холодок подкатил к сердцу, и оно вдруг быстро заколотилось, предчувствуя беду. Сеня окинула взглядом небо, отыскивая в безоблачной синеве белую птицу, – Пина наверняка ошибалась в расчетах, и преследователи уже настигли их! Но небеса оставались чистыми; не оказалось чайки и над лесом – сидит злодейка где-то, наблюдает…
Девочка торопливо натянула одежду на мокрое тело и, зачем-то пригибаясь, побежала прочь от озерка. Цепляясь за траву, полезла вверх по откосу, забралась в густые заросли кустов и притаилась. Отсюда хорошо просматривался весь берег, и, если чайка поблизости, она обязательно себя как-нибудь обнаружит. Сердце колотилось в груди тяжелым молотом, оно требовало немедленного действия, гнало свою маленькую хозяйку вперед – бежать и спасать! Но бежать – увы – некуда; можно только лежать и ждать… Время тянулось отчаянно медленно. Сеня провела в зарослях уже целую вечность, но берег по-прежнему оставался пуст… Только маленькие пичуги величиной с воробья проносились мимо в погоне за бабочкой или мошкой, да гомонили в зарослях другие какие-то невидимые птички; они пока не затянули вечерние, обстоятельные свои песни – до захода еще оставался, наверное, час-полтора. Но вот попробовала голос певунья покрупней, сидевшая, судя по звуку, на том самом дереве, под которым так и остался лежать Сенин рюкзачок. Но и она решила, видно, что еще рановато и, резко оборвав начатую трель, слетела с дерева, приземлившись на откосе чуть пониже кустов, в которых притаилась девочка. Едва только ноги птицы коснулись земли, она молниеносным движением головы выхватила из травы какое-то большое насекомое; оно отчаянно затрепыхалось, крепко зажатое массивным желтым клювом охотницы, но скоро бессильно замерло, и птица, поднявшись в воздух, унесла его с собой на дерево.

Ужасная догадка родилась тогда в голове несчастной! Она так боялась погони Альбиноса, что более простая, гораздо более страшная мысль не пришла ей на ум. Сеня кубарем скатилась вниз по откосу и кинулась к дереву. Наверху, в середине толстого ствола, она увидела дупло, а рядом на ветке сидела и его хозяйка – крупная серая птица на длинных жилистых желтых ногах, с огромным клювом-топориком. Она косила на Сеню непуганым блестящим черным глазом, а в клюве у нее было зажатое мертвое насекомое. Не сводя с пришелицы любопытного взгляда, птица вдруг засунула мощный клюв в дупло и бросила туда добычу.
Девочка безвольно опустилась на землю. Совершенно уже уверившись в своей догадке, она теперь с бессильной ненавистью глядела вверх на серую охотницу. А та вдруг засуетилась, залетала куда-то, каждый раз принося в клюве кусочек глины и замазывая все больше вход в свое дупло. Дыра уменьшалась на глазах, и вот последний комок рыжей земли залепил ее совсем. Загладив своим клювом-топориком все неровности новой глиняной двери, птица пропела победную песню и улетела, чтобы больше не возвращаться.
Сеня не отрывала невидящего взгляда от рыжей заплатки на сером теле ствола, а перед глазами у нее были две серебристые ящерицы в золотых коронах, одна в красном, другая в синем плащике. Они лежали теперь замурованные внутри дерева в куче мертвых насекомых, чтобы скоро стать пищей птенца желтоклювой убийцы.
Но Сеня не могла их там оставить! Она должна в последний раз взглянуть на друзей и потом достойно похоронить их… Девочка ухватилась за нижнюю ветвь; подтянувшись, залезла на нее и с ветки на ветку добралась до дупла. Глина, замешанная на слюне птицы, успела уже настолько затвердеть, что Сеня как ни старалась, не смогла пробить ее рукой. Тогда ударом ноги она обломила сухой сук и остервенело заколотила им по толстой гладкой стене. Дупло в ответ зазвучало, как барабан, и гулкие удары, многократно усиленные эхом, покатились по долине. Но вот по рыжей заплатке побежали трещины, и палка, ковырнув, вывалила наружу кусок спекшейся глины. Сеня сунула в дыру ладонь и, обдирая ее до крови об острые края, принялась крошить и выламывать стенку. Наконец, изловчившись, она просунула руку подальше в глубину; рука ушла по самое плечо – дупло оказалось глубоким. Пальцы девочки зарылись в холодные членистые тельца и мягкие крылья безжизненных насекомых – позже, вспоминая это ощущение, она будет содрогаться от гадливости; сейчас же она не чувствовала ничего, кроме страстного желания отыскать в этой куче дохлых кузнечиков своих несчастных друзей. Наконец пальцы скользнули по материи и, ухватив ее, вытащили на свет Божий маленькую ящерицу в красном плащике. Сеня осторожно положила безжизненное тельце на толстую ветку, торчавшую над дуплом, и снова ее рука зашарила в глубине дупла, нащупывая второй кусочек материи.
Две серебристые ящерицы неподвижно лежали у нее на ладони. Девочка дотронулась пальцем до крохотной лапки принцессы, и слезы, давно копившиеся, брызнули у нее из глаз. Соленые капельки, стекая по щекам, капали с подбородка на грудь, но Сеня этого даже не замечала. Какое там! У нее на ладони лежали бездыханными два самых близких и любимых друга, и ей хотелось кричать, не то что плакать… Солнце уже легло на вершину Одинокой, а девочка все сидела без сил у камня и лила, лила слезы… В который раз несчастная взглядывала на ящериц, надеясь, против всякой логики, заметить признаки жизни в неподвижных своих друзьях. Но тщетно… тщетно…
И вот когда она в сто первый раз подняла на них заплаканные глаза, ей вдруг показалось, что у принца легонько дернулось веко. Не смея еще верить такому счастью, Сеня торопливо вытерла мешавшие слезы и поднесла ладонь поближе к лицу.
И – о радость! Ей это не привиделось! Веко снова едва заметно дрогнуло. Девочка приподняла маленькую лапку и мизинцем попыталась нащупать пульс…
Сердце билось!!!
Редкие его удары едва прослушивались, но Филипп был жив! Хорошенько осмотрев его, Сеня отыскала на шее под плащом почти незаметную ранку; точно такая же была и у Пины. Мысли в голове завертелись! Девочке вспомнилось, что некоторые насекомые парализуют свои жертвы, чтобы живыми сохранить их для потомства внутри замурованной норки. Может быть, в этой стране и птицы поступают подобным образом? Если это правда, то желтоклювая охотница проколола ящерицам кожу для того, чтобы впрыснуть яд, а тогда…
Надежда забилась в ее сердце, Сеня вскочила и побежала наверх сквозь кусты – в лес – искать белый мох. Исходив склон горы вдоль и поперек, она наконец нашла его, и вовремя! С каждой минутой в лесу становилось все темнее. Промыв ранки на шейках ящериц чистой речной водой, девочка смочила мох и приложила его к укусам. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать…
Когда она покончила с перевязкой, было уже совсем непроглядно, но вместо того, чтобы устроиться на ночлег, Сеня подхватила свой рюкзачок, травы и пошла прочь от озера. Ей не хотелось оставаться на этом несчастливом месте. Девочка брела в темноте по берегу шумливого потока, решив идти, пока есть силы. Уснуть сейчас она все равно бы не смогла, а сидеть на месте, мучаясь тоской и тревогой за жизнь друзей, было б и того хуже.
Откуда-то выбрался месяц, высыпали и разгорелись звезды – их здесь была уйма! Речная бурливая вода засеребрилась, рассыпая сверкающие капли, и даже снежная голова Одинокой, казалось, сейчас излучала свет; но чистая эта белизна только подчеркивала необъятную черноту великанши…
Сеня шла еще часа три, потом, укутавшись в плащ, уселась на сухом бревне, лежавшем на берегу, и стала ждать рассвета.


XIII. Седьмой день путешествия

Летние ночи коротки – девочку разбудила ранняя птаха, напоминавшая светилу, что наступило утро. Но это в горах было темно; над степью солнце уже катило первые волны света, а скоро лучи пробились и в долину, окончательно пробудив всех ее обитателей. Радостный птичий гомон наполнил прозрачный воздух, но девочке было не до веселья. Сменив ящерицам подсохший за ночь мох на свежий, Сеня, не умывшись, не поев, снова побрела по хрустящей гальке.
Ночью незаметно для себя девочка одолела большой кусок пути; Одинокая, казалось, еще выросла, и ее крутые склоны вздымались теперь совсем рядом. Лес отступил дальше от реки, и открытая солнцу каменистая земля была сплошь покрыта ковром цветов. Сеня шла, равнодушная к этой красоте, не замечая по сторонам даже ярких алых цветочков, пламеневших огненными своими лепестками среди белых, голубых, сиреневых соседей. И вдруг!
– Что же ты не наберешь огневика? Он скоро уже спрячется! – раздался тоненький, такой знакомый голосок, и девочка, заслышав его, вздрогнула от радости.
Не смея еще верить своим ушам, она опустилась на траву – ноги не держали! Дрожащими руками развернула платок, в котором несла бездвижных своих друзей. На ладонь ее скользнула принцесса, и Сеня, проведя пальцем по серебристой спинке, проговорила с нежностью:
– Пина! Милая моя Пиночка, как я рада, что ты очнулась!
Филипп, сидя на платке, разминал онемевшие мускулы на лапках. Подняв серьезный взгляд на девочку, он сказал:
– Счастье, что ты не оставила нас в дупле… Больше всего я боялся, что ты не догадаешься, где мы. Решишь, что твои бедные друзья погибли, и, погоревав, уйдешь. У меня отлегло от сердца только тогда, когда я услышал удары по глиняной стенке. У-у-ух, чуть не оглох!
Сеня в удивлении смотрела на принца.
– Как это ты услышал?– непонимающе спросила она. Филипп улыбнулся.
– Ты же сама потом догадалась, что мы парализованы. Слышать-то мы все слышали, а пошевелиться не могли.
Я изо всех сил старался открыть глаза, и тебе, по-моему, удалось это заметить…
– Но если бы ты не додумалась приложить к укусам белый мох, не известно еще, чем бы все это закончилось, – добавила Пина.
Сенин нос наморщился от удовольствия – все-таки приятно, когда тебя хвалят! Она с улыбкой огляделась по сторонам. Какая вокруг красота! Какие повсюду чудесные цветы! Да!… А как же огневик? Надо поскорей набрать его…
Девочка сорвала дюжину цветочков – хорошо, что она так вовремя вспомнила! Там, где только что горели алые звезды, теперь остались лишь маленькие серые головки-бутоны, и они на глазах клонились к земле.
– Но какая все же странная птица, – пробормотала Сеня; страшные воспоминания еще не оставили ее.
– Обыкновенный каменный дятел, – объяснил Филипп. – Внутри клюва у него есть особый нарост, его называют ядовитым зубом. Птица прокалывает этим зубом пойманную жертву – и в дупло. Когда вылупится птенец, он съест все, что наготовили ему родители, мощным клювом-топориком разобьет глиняную дверь и уже взрослым выйдет из своего безопасного гнезда, – принц чуть помолчал и добавил: – Мне было так жаль тебя… Ты, бедняга, плакала без конца, и тебе никак было нельзя сообщить, что мы-то живы…
Брат с сестрой глядели на девочку своими круглыми черными глазками, и Сене подумалось, что они за ужасную ту ночь настрадались, верно, не меньше нее. Но теперь все позади!
Она набрала полную грудь воздуха и, с шумом выпустив его, замерла, наслаждаясь мгновением, стараясь запечатлеть в памяти все: и яркую мозаику цветов на серебристом ковре трав, и золотые струи воды, подсвеченные восходящим солнцем, и сверкающую голову Одинокой, водопадами льющую вниз свои ледяные слезы. Тонкий аромат цветов наполнял прохладный утренний воздух… Жизнь снова была восхитительной!
Сеня по-прежнему держала в руках букетик огневика; цветочки закрылись и безвольно повисли на тонких, подсыхающих уже стебельках. Девочка с надеждой взглянула на принцессу.
– А когда ты сможешь приготовить увеличительный порошок? – спросила она, Ей хотелось, чтобы счастье было полным.
– Вечером, – ответила принцесса. – Это все же волшебство… Оно не любит яркого света.
Сеня присоединила букетик к связке сухих трав. Ящерицы сидели у нее по плечам – в мироздании, вчера чуть было не рухнувшем, все вернулось на свои места!
Девочка зашагала было по берегу реки, но Филипп, внимательно осматривавший горы, остановил ее.
– Пожалуй, нам нет больше смысла приближаться к Одинокой. Посмотри-ка сама.
Сеня огляделась. И в самом деле: вершина Толстой маячила теперь далеко позади, а здесь своим длинным пологим боком она прижималась к великанше, и, конечно же, переваливать через гору стоило именно здесь, в самом невысоком месте.
Склон горы с виду был некрутой, но взбираться по нему оказалось не так уж и просто. Никакой тропинки само собой не было и в помине, и Сеня поднималась напрямую, карабкаясь иногда чуть не на четвереньках, хватаясь обеими руками то за ветки, то за пучки травы, то за торчащие из осыпающейся земли корни. Она часто отдыхала, но все равно чувствовала себя очень усталой – бессонная ночь давала себя знать. Поэтому в полдень, когда опустилась жара, девочка отыскала тенистое местечко и улеглась спать. Ящерицы по просьбе Сени устроились внутри рюкзака и обещали не вылезать из него до тех пор, пока она не проснется.

Умывшись из фляги и таким образом взбодрившись, девочка продолжала свое восхождение. Теперь ее не тянуло посидеть через каждые три десятка шагов – что значат два часа спокойного сна! – но к вечеру она, конечно, снова выдохлась. В который раз она пыталась разглядеть вершину, но за деревьями ровным счетом ничего не было видно – поди догадайся, то ли ты у самой цели, то ли еще на середине пути!
– Да будет ли когда-нибудь этому конец? – особо ни к кому не обращаясь, пробормотала девочка. Филипп успокоил ее:
– Осталось недолго. Когда увидишь вдруг впереди горы – значит, ты уже на перевале.
И действительно, скоро глазам открылась совсем другая картина. Сеня одолела очередной каменистый уступ и внезапно, хотя и ждала этого каждое мгновение, увидела впереди скалистую рогатку – казалось, два исполинских растопыренных пальца уткнулись в небо. Это была гора Рогатая. За нею скрывалась долина Саттар. По правую руку высились крутые склоны Одинокой, а от Рогатой к далеким снежным вершинам уходил не-высокий хребет, густо поросший серебряным лесом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30