На лице дамы я заметила темные старческие пятна и вспомнила о своем возрасте – я была лет на двадцать старше Тамао.
– Думаю, кое-что интересное все же увижу, – многозначительно сказала я.
– Прежде там насчитывалось около тысячи видов растений, а теперь, возможно, и больше.
Осведомленность Тамао удивила меня.
– Приходилось там часто бывать?
– Я когда-то ходил туда любоваться розами. А потом и сам стал их выращивать.
– Розы?!
– Почему это вас так удивило? Вы даже в лице изменились.
– Возможно… Наверное, потому что вы заговорили о розах. Мне безумно хочется взглянуть на них. Странно, не правда ли?
Странно? Когда-то давным-давно я мечтала иметь собственный дом, во дворе его посадить розы, много роз… Бывает же так – совершенно забытые вещи вспоминаются вдруг в самый неожиданный момент. «Конфидэнс», «Уайт кристмас», «Эдэн роуз» – названия различных сортов отчетливо всплывают в памяти. «В ближайшие два-три дня непременно съезжу в ботанический сад», – решила я.
Наступала ночь, и, значит, опять должен был появиться восковой Тамао.
Сначала, как всегда, он был холоден. Тепло моих рук вдохнуло в него жизнь, тепло моей души отогрело его. И я поняла наконец, что в этом – объяснение моей безумной привязанности к восковой фигуре. Встречи с восковым Тамао давали ощущение причастности к жизни другого. Он же, оставаясь восковой фигурой (кожа его в эти минуты, правда, теряла глянец воска), превращался в нечто качественно другое, в нем проступало что-то от растения. Но как только я переставала ласково прикасаться к нему, он моментально холодел, возвращаясь в свое первоначальное состояние куклы.
Что-то в ожившем Тамао меня не устраивало. Поняла! У него безжизненные губы. Я приблизилась к нему с помадой в руке и почувствовала теплое дыхание. Лицо мне было знакомо до мельчайших деталей; без труда найдя губы (какие они нежные! гораздо нежнее моих!), я на ощупь накрасила их помадой. Видимо, слишком сильно прижала помаду к губам, потому что почувствовала, что Тамао стал задыхаться. Губы приоткрыты, зубы разжаты; там, за чернотой, рождается дыхание.
Затем сняла фигуру с кровати и установила на полу. Отошла на несколько шагов и с восхищением стала смотреть на него. В темноте было видно лишь, что на белой восковой поверхности ярко горят губы. Остальное жило в моем воображении.
Я проснулась в приподнятом настроении.
После долгого самовольного затворничества захотелось погулять на свежем воздухе, и я вышла из номера.
У лифта заметила Тамао. Он на миг повернул ко мне лицо. Что-то неожиданное в нем поразило меня, я чуть не вскрикнула. Тамао весь сразу вспыхнул и стремглав бросился по лестнице вниз. Я тоже подбежала к лестнице, но Тамао уже сбегал по толстому бордовому ковру с пятого этажа на четвертый, с четвертого на третий. И тут я не смогла сдержать возгласа: не знаю, показалось ли мне это или так было в самом деле, но только сейчас я разглядела по краям губ Тамао не стертую до конца помаду – точно такую, какой пользуюсь сама.
Что со мной? Живя в реальности, я как будто вижу бесконечный сон.
Мне необходимо было знать истину, и я побежала догонять Тамао. Мягкий ковер скрадывал звуки шагов, и я не могла определить, на каком этаже он скрылся.
Зашла в кафе, надеясь застать Тамао там, но обнаружила только пожилую пару, которую впервые встретила вчера. Мужчина с дамой пили кофе. Я почувствовала усталость, присела за соседний столик и тоже заказала себе чашку кофе – вторую в это утро.
Огромные старинные часы с маятником показывали 10.38. Одним глотком я опустошила чашку. «Теперь-то совсем проснулась», – подумалось мне. И все же реальная жизнь вокруг была неясной, окутанной туманом. Вероятно, я уже давно совершенно перестала различать границу между сном и явью.
Пожилые люди приветливо улыбнулись мне.
– Вы тоже приехали смотреть? – спросила дама.
Я не поняла ее.
– Нам захотелось освежить впечатления тридцатилетней давности, вот мы снова и приехали сюда, в эту старую гостиницу, – продолжала она, взглянув на мужа.
– Да, – улыбнулся он ей в ответ. – Раньше мне казалось, что только жена чувствовала себя в те дни очень счастливой, но теперь я смог убедиться, что то было замечательное время и для меня.
Я все еще ничего не понимала.
– «Цвели фиалки в дни первой нашей встречи…» – вполголоса запела женщина, а ее спутник, улыбнувшись, сказал мне, не очень, впрочем, рассчитывая на поддержку:
– Да… Нужно сильно постареть, чтобы понять, какое то было славное время. Вот потому моя жена ничего понять и не может.
– Ты опять за свое… Да ведь я только в тех снах молодая девушка…
– И все же красоту женщины может оценить по достоинству только мужчина с жизненным опытом, – твердо сказал он.
Я поднялась из-за стола. Сумочка с деньгами была при мне, я вышла из гостиницы и, поймав такси, попросила отвезти меня к канатной дороге у станции R.
Такси стремительно неслось вдоль реки. Позади остались гостиница, расположенное напротив нее, на другом берегу реки, здание женского музыкального театра. Оно напомнило мне слова мужчины, и я подумала, что, пожалуй, красоту юноши также может оценить лишь женщина с грузом лет на плечах.
Небо, недавно ясное, заволокло тучами, у подножия хребта дул пронизывающий ветер. На мне было одно легкое платье, и я остановилась в нерешительности – словно застыла от холода. Белое свечение, так долго державшее меня в восторженном состоянии, будто сдуло ветром, почерневшее небо поглотило его, пронизало меня своим сырым холодом. Море за домами тоже черное, как небо. Промозгло. Надо возвращаться в гостиницу.
Я снова села в такси. Меня знобило. Хотелось одного – оказаться на больничной койке. По моей просьбе таксист останавливал машину у каждой придорожной больницы, но все они были переполнены. Наконец где-то надо мной сжалились и положили в коридоре на черный кожаный диван. Пронизавший до последней клеточки холод сморил меня, и я заснула, как засыпают путешественники, замерзающие в зимних горах.
Очнувшись, обнаружила себя на том же диване в коридоре. Мимо сновали пациенты. Внимание привлек старик очень странного вида – он настолько горбился, что, можно сказать, не ходил, а передвигался ползком; в правой руке он держал линзу и глядел через нее на пол, под ноги проходящим. Старик напомнил мне хироманта с его речами о кругах жизни и смерти. (Я почти забыла о них!) Есть люди, стремящиеся жить и выжить любой ценой, но силы смерти скапливаются в них, и они умирают. Другие истово желают умереть, но этому препятствуют силы жизни. Те й другие обречены на адское существование… Я знала, что принадлежу к последним. Только недавно мне казалось, что, замерзнув, я больше не очнусь, так и уйду в мир иной, – но нет, глаза снова открылись, я продолжаю жить. Где-то во мне, там, где бессильна воля, кипят упрямые силы жизни, они могучи, они заталкивают моих близких в круги смерти, объяснял хиромант…
Старик продолжал двигаться вперед, разглядывая пол в лупу и иногда шаря по нему ладонью.
– Что вы делаете, дедушка?
– Да вот не знаю, как быть… Контактную линзу уронил, ничего не вижу. Куда она могла подеваться?…
Я с облегчением вздохнула. Захотелось быстрее добраться до гостиницы, где меня ждет Тамао.
Чем ближе я подъезжала к гостинице, тем сильнее становилась тревога, которая завладела мною с самого утра. Я понимала, что не успокоюсь, пока не найду Тамао. В кафе, где в три пополудни он обычно пил чай, его не оказалось. Постучала к нему в номер, но ответа не последовало. Обошла все этажи старого корпуса. Тамао нигде нет. Усталая, вернулась в свой номер и стала прислушиваться к шагам в коридоре – идя к себе, он должен пройти мимо моей двери. За окном взвывал порывистый ветер, скрипели старые сосны. Тускло поблескивали волны, перекатываясь по белесой поверхности моря. Шагов Тамао не слышно. Неужели бордовый ковер совершенно скрадывает все звуки? Подошла к номеру Тамао и снова постучала. Тишина. Я никогда не была у него, и мне захотелось посмотреть, как он живет. Заглянула в скважину большого старинного замка. Там стояло растение. Розы! Я почувствовала сильное волнение, сразу вспомнилась давняя мечта: иметь собственный дом, в саду разводить розы – «Офелию», «Инну Хакнесс»… Как отчетливо вспоминаются названия роз.
В тот день мне так и не удалось увидеть юношу Тамао. Зато ночной Тамао явился в сновидении.
Перед сном я размышляла о Тамао-растении.
Сенсорный аппарат – сфера биологии, прежде меня этот аспект никогда не интересовал. Когда в Тамао просыпается жизнь, чувство, он напоминает растение, обладающее перцептивным аппаратом. Какое именно? Подумала вдруг о буддийских «небесных цветах», которые на латыни называются «ликорис».
И заснула.
Ласковыми прикосновениями, как и прежде, я пробуждала в Тамао жизнь. Сам же он по-прежнему оставался совершенно пассивен. Затем мне пригрезилось, что я нашла Тамао-растение. Я увидела начало осени. Из земли потянулся вверх стебелек ликориса – гладкий, зеленый, наверняка очень чувствительный; листьев нет, голый стебель. Он водянистый, но и маслянистый местами, оттого кажется довольно массивным. Тамао очень напоминает это растение в период предцветения. Бутон у ликориса тоже зеленый – жестковат, водянист. Внутри его пока скрывается нечто красное и ядовитое, потому кажется, что зелень бутона обладает повышенной чувствительностью. Вот бутон уже лопается, вот видна уже красная сердцевина его… Если бы я могла рисовать, я бы представила возмужание Тамао как расцвет ликориса.
– Тамао! – позвала я.
Впервые звук вторгся в сон. Ответа не было, но мне почудилось вдруг, что не восковой, а настоящий Тамао рядом со мной.
Проснувшись утром, я почувствовала в постели оставшееся после него тепло, а на подушке увидела четко обозначенный контур головы Тамао и несколько его волосков. Взяла в руки один, подошла к окну, посмотрела на свет – коричневого оттенка, очень тонкий. Выдернула свой волос, стала сравнивать. Почти одинаковы.
Позавтракав в номере, оделась и вышла в коридор. Погода была замечательная, ясная – идеальная для поездки в ботанический сад. Идея найти Тамао-растение все еще не оставляла меня. Только тогда наши отношения приобретут законченность.
Я постучала в номер Тамао. Он вышел в коридор.
– Собираюсь пойти в ботанический сад, – сообщила я.
– Боюсь, что сейчас, зимой, вам не много удастся увидеть. – Его лицо оставалось совершенно бесстрастным – и впрямь восковая фигура.
– Я вообразила себе некое растение и надеюсь найти его там, – через силу призналась я.
Тамао не поинтересовался, что за растение я имею в виду. Показав мне англо-японский словарь, он сказал:
– Сегодня заканчиваю, осталось только тридцать слов. Значит, я выучил уже почти восемь тысяч слов, каждый день по тридцать.
– Ах, да… Ведь вступительные экзамены начинаются ровно через неделю…
Я направилась к лифту и, оглянувшись, посмотрела на Тамао. Он стоял неуклюже, ничем не отличаясь от восковой фигуры, и тоже смотрел мне вслед.
В лифте я оказалась вместе с пожилыми супругами.
– Вы сегодня одна? – спросила дама. Ее супруг с деланной улыбкой взглянул на меня.
– Я всегда одна, – ответила я, выходя из лифта.
Подножье хребта заливало волшебное белое свечение, оно окутывало мои шаги; свет лился не с неба, а исходил из земли, обещая земное, а не небесное счастье. Я стою у канатной дороги, оглядываю окрестности, всей душой ощущая благодать, которая сегодня снизошла на землю. Вчера все здесь было совсем иначе.
Пассажиров на канатке было немного. Вагон легко взмыл вверх, и из его окна было видно, как, отчетливо выделяясь на фоне всего окружающего, уменьшается в размерах эта блаженная светящаяся полоска земли, как, пульсируя, густое белое облако поднимается от земли к небу.
– Как пройти к ботаническому саду? – спросила я, не в силах справиться с волнением.
Мне объяснили, что надо еще немного пройти в гору, сесть там на другую канатку, а потом на автобус, который и довезет меня до ботанического сада.
На второй канатной дороге народу было еще меньше. Взору открывалось только прозрачное утреннее небо.
Я оказалась на самой вершине горы, перед входом в огромный парк. Нашла остановку автобуса. Зимой они ходят редко, один автобус в час. Пришлось сесть на скамейку и ждать. По-прежнему над землей царила поистине небесная благодать, сияющее белое облако воспарялось к небу. Отсюда не видно было ни города Т., ни других селений – только плато хребта и синее небо.
До ботанического сада автобус ехал минут десять. Кроме меня, никто здесь не сошел, и в сад я вошла одна.
Тамао был прав. Деревья стоят голые, даже вечнозеленые растения побурели, под ногами шуршат сухие листья – печальная картина. И все же я была очарована пейзажем: увядшие деревья на фоне ярко-синего неба исполнены особой прелести. Редкие для такого грандиозного сада посетители не мешали мне.
Я бродила по саду, а в голове теснились мысли о Тамао-растении. Между миром людей и миром растений должно существовать полное соответствие: у каждого человека во Вселенной имеется соответствующее ему растение, только обнаружить его нелегко. Ночной Тамао, например, кратковременно проявляет свою сенсорность, таким же свойством должен обладать и его аналог-растение.
Мое внимание привлекли неожиданные пламенные краски вдали. Вглядевшись, я поняла, что это оранжерея и в ней выращивают розы. Я физически ощутила, как все клетки мозга моментально переключились на мысли о розах; ноги быстрее понесли меня к ним.
Войдя в оранжерею, я оцепенела от огромного количества роз, буйства красок и ароматов. Несколько раз прошла мимо стоявших стройными рядами кустов, не в силах воспринимать каждый цветок в отдельности. Потребовалось некоторое время, и я наконец смогла различать детали. Вот ослепительная ярко-красная роза, бесчисленные лепестки которой вложены один в другой; «Орэ» – прочитала я на табличке. А это «Интерфлора» – светло-красный цветок, в котором чувствуется сдержанность, солидность.
1 2 3 4