Достать в степях дерево было трудно. То, что доставали, шло на изготовление кибиток и каркасов для шатров, и очаги обычно топились кизяком или костями с жиром. Если они натыкались на какой-нибудь редкий росток, с трудом отстаивающий свое существование, им ничего не стоило затоптать его: видеть, как умирает растение или что-либо другое, доставляло им удовольствие. А вот кельт возвел бы невысокую каменную ограду для защиты такого юного ростка и помолился бы Матери-Земле о его сохранении и Духу Дождя о его орошении.
Скифо в ничуть не беспокоило отсутствие деревьев на выжженных равнинах. Истощив все ресурсы какого-нибудь места, они просто грузили свои шатры в кибитки и откочевывали на другие.
Бери, и айда.
Выпросив несколько пылающих угольков, Эпона развела небольшой костер в обложенной камнями ямке недалеко от входа в свой шатер. Ее костер должен гореть свободно, на открытом воздухе, чтобы быть ближе к духам ее племени.
В течение нескольких дней она буквально по каплям собирала воду для ритуального погашения огня. Скифы, которые берегли каждую каплю воды в этих иссушенных степях, пришли бы в бешенство, если бы узнали, что она тратит хорошую питьевую воду для подобной цели, поэтому она прятала свою порцию во рту, и, когда никто на нее не смотрел, выплевывала в кувшин. Ее мучила сильная жажда, но она жевала траву, показанную ей Кажаком, и берегла воду. Любой ценой она должна набрать достаточно воды для обряда.
Так говорил ей дух, и теперь она прислушивалась к его голосу.
Она приносила в шатер пригорошни земли и прятала их под коврами, которые заменяли ей кровать, тоскуя в душе по знакомой родной земле, земле Голубых гор. Эта земля была чужой, какой-то странной на вкус, на ощупь, со странным запахом, но ничего лучшего у нее под рукой не было.
Канун Самхэна ознаменовался кроваво-алым, сверкающим, как шлифованное золото, закатом и прекращением завывавшего по целым дням ветра. В небесах колыхались рваные знамена туч, как будто бы прощавшихся со светом.
С лихорадочным возбуждением наблюдала она, как солнце скрывается за степным горизонтом. Костер должен умереть вместе с солнцем, чтобы возродиться под благословенным взглядом Северной Звезды. Она как раз закончила обряд погашения огня, когда услышала голос Кажака и увидела, что он подходит к ней со знакомым лукавым блеском в глазах и широкой улыбкой, очевидно, надеясь провести с ней приятный вечер.
Но обряд нельзя было прекращать.
Собравшись с духом, она начала объяснять Кажаку, почему ритуал должен быть доведен до конца. Сначала он был в недоумении, почти разгневан, полагая, что она просто хочет отделаться от него. Затем в нем пробудился интерес и он стал засыпать ее вопросами. Сначала ее ответы только забавляли его, но потом он начал проявлять беспокойство.
– На этот праздник Самхэн собираются духи? В шатры Кажака войдут злые духи?
– Не злые духи, а существа, которые живут другой жизнью, отличной от нашей. Они нужны нам, мы должны оказать им теплое гостеприимство. В конце круга времен года они могут свободно приходить и уходить по своему желанию.
– Но не в Море Травы, – возразил Кажак.
– Везде. У нас нет никакой власти над ними. Но, если мы будем относиться к ним с должным почтением, поддерживать гармонию, мы в полной безопасности.
– Кажак всегда знал, что ты владеешь колдовской силой, – сказал скиф.
– Это не просто колдовство, – ответила Эпона. – Мы не просто совершаем обряды, мы их… чувствуем, с их помощью мы создаем симметрию. Так мы вписываемся в мировой узор.
– Что такое «мировой узор»?
Но как объяснить то, что она сама не вполне понимает? На каком языке ясно растолковать скифу то, что самим кельтам внушает голос духа, что она, Эпона, ощущает по какому-то особому звону в крови?
В небе засверкала первая звезда, хотя ее и угрожала поглотить пурпурная туча. При виде ее Эпона протянула руку к своему огниву. «А вот Тена обошлась бы без кремней», – подумала она, высекая искру.
Уверившись, что новорожденный огонь будет жить, обретя силу благодаря ее взываниям к Духам Огня и Воздуха, прежде чем возобновить разговор с Кажаком, она приготовилась к следующей части ритуала, окроплению камня, этой кости Матери-Земли, жертвенной кровью.
Кажак внимательно наблюдал за ее усилиями. Он морщил лоб, стараясь понять происходящее.
– Ты стараешься вписаться в мировой узор, – пробормотал он. – Поэтому ты всегда поворачиваешься в эту сторону? – Он помахал правой рукой. – И никогда в ту сторону, – он показал головой на левую руку.
– Да, это один из примеров. Когда ты обращаешься лицом на юг, к обиталищу солнца, ты видишь, что солнце всегда совершает свой путь по небу слева направо. Поворачиваясь в том же направлении, мы гармонично сочетаемся с мировым узором; поэтому, поворачиваясь направо, мы чувствуем себя лучше.
Эпона была рада, что Кажак заметил эту особенность ее поведения. Однако он сказал:
– Все это слишком сложно, слишком трудно, чтобы запоминать. Кажак любит простые вещи.
– Тут нет ничего трудного для запоминания, – возразила она. – После того как наш дух пробуждается, он всегда помогает нам.
– Что это за дух? Демон?
Эпона рассказала ему о Великом Огне Жизни, добавив, что в каждом живом существе есть искра этого огня. В его глазах вспыхнул – и тут же погас – блеск понимания, но она была огорчена своей неспособностью подобрать нужные слова. Никто не готовил ее, чтобы учить других, но, кроме этого, она не давала себе труда запоминать объяснения, которые слышала.
Кажак с любопытством наблюдал, как она преклонила колени перед камнем, символом богини Матери-Земли. Только тут он заметил лиловую ранку в сгибе локтя, где она вскрыла ножом вену, чтобы собрать затем свою кровь; и все это время ее губы шептали молитвы, обращенные к ее предкам – предкам, которые продолжали жить в ее крови. Она окропила своей кровью камень, это было ее приношение Матери, и стала читать отрывки молитвы, сохранившиеся в ее памяти от прошлых праздников:
– Не чините нам бед, камни. Лежите там, где вы есть, и не падайте на головы наши, не совершайте набегов на нас в ночи. Мы по своей воле отдаем вам жизнь, вам нет нужды забирать ее силой.
Закончив жертвоприношение, она стала ждать с опущенной головой и закрытыми глазами, но здесь, в этом месте, духи предков не ответили ей. Слишком далеко была она от дома. Если какой-нибудь дух и витал здесь в этот праздник, ему, видимо, нечего было сказать кельтской женщине, в безмолвной мольбе стоявшей на коленях.
Кажак смотрел на нее сквозь полусомкнутые веки, и свет небольшого костра отбрасывал золотистые тени на его широкие скулы.
Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза, затем развела руки, готовая заключить его в объятия – это было бы неплохое завершение празднования Самхэна.
Они вместе вошли в шатер. Истощив свой любовный пыл, Кажак уснул глубоким сном рядом с ней и так и не вернулся в свой шатер. Новорожденный огонь весело потрескивал в сооруженном для него очаге. Он охранял спящих в шатре, новый огонь, который появился на свет в гармоничном единстве с окружающим миром, достаточно сильный, чтобы отвратить всякую порчу.
В своих шатрах и кибитках, завернутые в одеяла, спали почитающие лошадей кочевники. Но не так крепко, как Эпона и Кажак.
В самое темное время ночи кочевье погрузилось в какое-то странное затишье. Лошади и козы, подняв головы, беспокойно зашевелились, прислушиваясь. Беспокойно ворочались и люди, ибо в их сны вторглось что-то новое, непонятное.
Среди них бродили духи.
Утром многие скифы проснутся невыспавшиеся, с воспаленными глазами, все еще хранящими тень страха. Если они расскажут друг другу, что им снилось, то выяснится, что почти всем снился огромный серебристый волк, который, поблескивая желтыми глазами, тихо бродил по кочевью на мягких подушечках своих лап.
Волк и в самом деле, принюхиваясь, с высунутым языком, ходил между шатрами и кибитками. Он оглядывал закаленных мужчин, которые, закутавшись в одеяла, все еще спали под звездами. Но хотя они и видели его во сне, все же не могли пошевелиться. Не могли убежать. Только покрывались холодным потом, когда он обдавал их своим жарким, зловонным дыханием и шел дальше, как будто кого-то разыскивал.
Наконец – так им всем снилось – он подошел к шатру кельтской женщины, новой жены Кажака, и, поднявшись на задние лапы, стал царапать войлочную стену.
Небольшой костер у входа зашипел, предостерегая спящих в шатре.
Волк уселся в нескольких шагах от шатра и задрал морду. И запел свою долгую волчью песню, одинокий, душераздирающий, но по-своему прекрасный вой.
Спящие услышали этот вой. Превозмогая дрожь, они сжали кулаки.
Поднимающийся ночной ветер унес этот вой вдаль, а вместе с ним исчез и волк. Но до самого утра никто во всем кочевье, за исключением Кажака и Эпоны, не спал крепким сном.
ГЛАВА 23
Через несколько дней шаманы прислали за Эпоной. Они не спешили со своими расспросами, надеясь, что за это время кочевье убедится, что девушка беспомощна, что она обманщица. С этой целью они использовали соглядатаев, но никто из них не мог представить сколько-нибудь удовлетворительного донесения. То, что она делала, было совершенно непонятно для скифов. Соглядатаи видели, что она колдовала над огнем, тут не было никаких сомнений, видели, что каждый день – как мужчина – она выезжала на лошади и даже тренировалась в стрельбе из лука. Однако она оставалась для всех непостижимой загадкой.
Шаманы дышали конопляным дымком, раскидывали гадальные кости, советовались друг с другом; они чувствовали угрозу себе, своему положению, но не хотели, чтобы племя или Колексес видели, что они придают хоть какое-то значение кельтской женщине.
Пусть подождет, думали они, пусть пока попрохлаждается, как эти женщины в сапогах с расшитыми бисером подошвами, а когда они будут готовы и у них не будет никаких лучших дел, кроме как позабавиться с ней, – тогда они и возьмутся за нее.
Когда наконец в шатер к Эпоне пришел посланец шаманов и сообщил, что шаманы хотят встретиться с ней на следующее утро, молодая женщина вся встрепенулась, насторожилась, как воин, завидевший сигнальные огни и услыхавший звуки боевой трубы.
Ночью она сказала Кажаку:
– Завтра утром ваши жрецы хотят испытать меня. Что я должна сделать, по-твоему?
– Произвести на них сильное впечатление, – ответил Кажак.
– Каким образом я могу это сделать?
Кажак нетерпеливо передернул плечами. О магии он имел очень смутное представление.
– Ты целительница; вылечи Колексеса. Подорви влияние шаманов.
«Он как ребенок, – мелькнуло в голове у Эпоны. – Он думает, все это просто, потому что не понимает, какое запутанное это дело».
Уиска однажды сказала ей:
«Если смотреть сверху, озеро походит на плоский металлический лист. Надо заглянуть под поверхность, чтобы понять истинную природу озера».
– Я не училась врачеванию, – громко сказала Эпона, – и даже если бы я могла сделать что-нибудь для Колексеса, шаманы никогда не позволят мне осмотреть его и определить, что именно нарушает гармоническое состояние его тела.
– Тогда сделай что-нибудь другое, но покажи им, что ты обладаешь высшей силой, и напомни, что ты жена Кажака. Это важно, Эпона. Очень важно.
Его сильное беспокойство передалось и молодой женщине. Ведь она его жена, она обязана помогать ему в этой жизни, не должна допускать, чтобы за ней скапливались долги, которые предстоит уплатить в следующей жизни.
– Я постараюсь сделать все возможное, – заверила она с уверенностью, которой в глубине души не чувствовала.
Эпона проснулась еще до зари. Выйдя из шатра, она подошла к своему очагу и отыскала среди накопившейся накануне золы тлеющий уголь. Вновь разведя костер, она почувствовала себя спокойнее, согретая приветствием дружеского духа.
Она надела все лучшее, что у нее было, и направилась к шатру шаманов, но, пройдя всего несколько шагов, вдруг остановилась. На ее пути, вдоль тропы, лежала ветвь; можно было бы предположить, что ее забросил туда ветер, но от горизонта до горизонта не было видно ни одного дерева, откуда он мог бы ее принести.
Посредине ветвь была согнута, как сломанная рука, и один ее сучок, как предостерегающий палец, был направлен на Эпону.
Затаив дыхание, она искоса смотрела на этот сучок, явно дурной знак; она чувствовала, что вокруг нее витают незримые силы. Дело ли это рук шаманов, или тут действовали некие более могущественные, но еще неизвестные ей духи? Здесь она для всех чужая, возможно, она уже нажила врагов, о которых ничего не знает.
Этим утром, еще до начала назначенного ей испытания, она надеялась в последний раз поговорить с Кажаком, но она увидела его уже вдали: вместе с другими всадниками он отправлялся на охоту, всецело поглощенный своими делами.
То, что ей предстоит сделать, она должна сделать сама.
Но прежде всего она нуждалась в каком-нибудь друге, в его ободряющем слове, в том тепле, которое порождается общением с родственными духами. Она повернула к стреноженным лошадям, находившимся среди шатров и кибиток.
Среди них был и серый конь Кажака. В это утро скиф поехал на охолощенном гнедом коне, которого он как раз объезжал.
Подняв морду, серый радостно приветствовал приближающуюся Эпону.
Она обвила руками его шею и прижалась щекой к его отросшей перед зимой шерсти. От него исходит приятный запах. Чувствовалось, что он силен и уверен в себе. Эпона сделала глубокий вдох, пытаясь вобрать в свой смятенный дух хоть часть этой его уверенности.
Однако серый был явно чем-то обеспокоен и бил копытами. Подняв голову и внимательно присмотревшись, Эпона увидела знакомое напряжение во всем его теле. Его глаза поблескивали, уши нервно подрагивали; Эпоне уже приходилось видеть его в такой тревоге. Так обычно ведет себя чуткий конь в предчувствии сильной грозы или бури.
Небо было совершенно безоблачно; лишь рассеянный свет брезжил в этом унылом зимнем небе. Ничто не предвещало непогоды.
Но серый явно предчувствовал бурю или грозу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59