- Merry Christmas! Йо-хо-хо! Merry Christmas everybody! Йо-хо-хо!
Эту роль играет обычно нанятый на один день алкоголик, которому и притворяться не нужно, что лицо у него красное.
Дмитрия Степановича пригласили сюда продавать сахарную вату. Пригласил дружелюбный алжирец, который имел свой небольшой хот-договый бизнес, а в Рождество подрабатывал тем, что продавал сладости.
Работа Дмитрия Степановича сводилась к следующему: он шел по тротуару, вдоль рассевшихся зрителей и, словно знамя, нес перед собой тяжелую палку, обвешанную яркими разноцветными кульками со сладкой ватой. Время от времени то один, то другой зритель останавливал Дмитрия Степановича знаком и спрашивал "How much?" Потом на пальцах показывал, сколько пакетов он хочет (покупатель искренне хотел этим облегчить жизнь Дмитрию Степановичу, ибо предполагал у него интеллект макаки - а иначе как объяснить, что тот занят подобной работой?)
Даже сам алжирец-работодатель не выдержал и, увидев Дмитрия Степановича в этом потешном облике - с красным от мороза, замученным лицом и со здоровенной клоунской палкой в руках (можно было подумать, будто добрый Дмитрий Степанович намеренно решил своим видом повеселить скучных канадских ребятишек), сказал задумчиво:
- А когда-то вы были могучей и великой страной... Вас боялись...
Дмитрий Степанович ничего ему не ответил.
Вместе с алжирцем они посмотрели Маркхам. Собственно, кроме самого парада, они ничего здесь не увидели. Хотя центр Маркхама, где проходил парад, смотрелся очень даже симпатично. Небольшие двух-, трехэтажные дома, явно построенные в девятнадцатом веке, в том же самом стиле уличные фонари все это переносило Дмитрия Степановича туда, в девятнадцатый век, и он чувствовал себя каким-то странным, нелепым персонажем ни то Диккенса, ни то Конан Дойля.
Он заработал за день пятьдесят долларов, но чувствовал себя под конец, как побитая палкой собака. Расставшись с алжирцем, который привез его в Торонто и выгрузил в центре - возле Янг стрит, Дмитрий Степанович выпил стакан кофе в "Tim Hortons" и вышел на улицу. Потеплело, и снег начал таять. Прохожие оставляли своими ногами на засыпанных белых дорожках мутно-грязные следы.
- Я ненавижу эту страну, - подумал про себя Дмитрий Степанович, и ему как-то неожиданно тепло стало от этой, такой простой, такой несложной, фразы. - Я ненавижу эту страну. - подумал он еще раз.
Он вспомнил, как тяжело и безденежно ему жилось в Москве, когда они, вдвоем с супругой, еле-еле вытягивали от аванса к зарплате. Потом, когда Дмитрия Степановича взяли на работу в богатую частную фирму, их жизнь изменилась, и Дмитрий Степанович даже купил "Жигули". Надо ли было тогда уезжать? Ведь, все шло так безоблачно...
А, может, вернуться? Дмитрий Степанович на мгновение представил себе засыпанную снегом Москву... И тут же понял, что - нет, не вернется он никогда. Его жизнь, в сущности, уже кончена. И она кончена здесь, в этой холодной, сытой, раскормленной, словно здоровенный тупой кабан, стране.
Примерно неделю Коля отсиживался. Он хорошо знал, что полиция после суток коротких и активных поисков свежего преступника сбавляет свою прыть. И чем дальше, тем больше. Коля снимал комнату в подвале частного дома в Воне, недалеко от перекрестка Steels и Bathurst, где хозяйка не знала даже его настоящего имени.
Чувствовал он себя сейчас неважно. Коля каждый раз вздрагивал, услышав шаги. Он понимал, что это просто очередной жилец пришел домой с работы, но ему казалось, что отряд констеблей уже заявился по его душу. Хотелось пропустить рюмку-другую, но алкогольных запасов в холодильнике не было, а ближайший LCBO располагался достаточно далеко.
Коля заварил себе крепкий чай, всыпал туда несколько ложек сахара - и так сидел, потягивая чай и дожидаясь констеблей.
...Прошла неделя. Констебли не заявились. Коля вздохнул спокойно. "Гуляем!" - Решил он. И отправился в ближайший русский ресторан, где принял на грудь несколько рюмок водки, после чего ему стало необыкновенно хорошо, и на глаза попалась очень красивая светловолосая девушка, которая сидела, залумчиво склонив голову и слушая музыку, или, может, думая просто о чем-то о своем, о девичьем.
Очарованный Коля отодвинул от себя тарелку с вкусными пельменями и направился к девушке. Как будто бы специально оркестр заиграл красивую, плавную мелодию. "Привокзальная" Гарика Кричевского приглашала публику на медленный парный танец.
- Девушка, можно вас пригласить?..
Красавица вздрогнула, словно бы проснулась.
- Конечно, можно.
Коля взял ее за руку, и они пошли туда, где плавно, в такт мелодии, перемещались пары.
- Как тебя зовут? - Спросил Коля красивую девушку.
Та ответила не сразу. Катя повернула голову и внимательным, кошачьим взглядом, смотрела на молодого человека. Она смотрела прямо в глаза, смотрела, не мигая. Коля улыбнулся.
- Катя. - Сказала девушка, улыбнувшись в ответ. - А тебя как?
Дмитрий Степанович проснулся, услышав шум в прихожей. Он медленно встал с постели. Шум делался все яснее и конкретнее. Из прихожей доносились два голоса - один Кати, а другой мужской. Оба голоса были очень пьяными.
Дмитрий Степанович подошел к двери и осторожно выглянул. Катя, сняв куртку и бросив ее на пол, обнималась с неизвестным Дмитрию Степановичу молодым человеком уркаганской наружности. Дмитрий Степанович закрыл дверь.
Поздним утром Дмитрий Степанович вышел в ванную. Он умылся и почистил зубы, без удовольствия глядя на себя в зеркало. "Каждый прожитый день, подумал он, - это приближение смерти. Каждый прожитый день - и мне остается жить на один день меньше." Подобные мысли лезли ему в голову обычно с утра, и Дмитрий Степанович даже не старался их гнать.
Умывшись, он осторожно подошел к Катиной комнате. Остановился, взявшись за дверную ручку. Любопытно было взглянуть на нового хахаля. Дмитрий Степанович в задумчивости пожевал губы. Потом медленно, стараясь не производить шума, открыл дверь.
Катя и ее хахаль лежали, обнявшись, полуприкрытые простыней. Оба спали. Дмитрий Степанович сморщился от отвращения и уже хотел закрыть дверь, как взгляд его упал на подозрительной наружности бугорок - что-то, оттопыриваясь, лежало в кармане кожаной куртки Катиного хахаля... Неужели, пистолет?.. Настоящий... Неужели же?.. У Дмитрия Степановича сперло дыхание. Повинуясь какому-то неясному, но решительному инстинкту, Дмитрий Степанович подошел ближе, наклонился, потрогал...
Пальцы его нащупали холодную сталь пистолетного дула. Дмитрий Степанович задрожал. Дрожь эта вышла настолько шумной, что он испугался как бы кого-нибудь не разбудить. Он быстро прошелся по остальным карманам куртки и в одном из них отыскал толстую, солидную финку.
Он стоял в нерештельности, разглядывая в руках две свои страшные находки. Что с этим делать? Сейчас или Катя или ее хахаль - кто-нибудь из них проснется.
Наконец, нашлось компромисное, прмежуточное решение. Пистолет Дмитрий Степанович положил обратно в карман кожаной куртки Катиного хахаля, а финку спрятал в кармане своей пижамы.
Потом быстро, стараясь не шуметь, вышел.
Обнаружив пропажу финки, Коля удивился, но отец девушки, с которой он вчера познакомился в ресторане, был последним, на кого Коля мог бы подумать. В конце концов он решил, что, очевидно, финка просто выпала из кармана. Мало ли где? Ведь он нажрался вчера очень прилично...
Проснувшись, они выпили с Катей чаю - одни, без Катиных родителей; те сидели, забившись в своей комнате и старались не выходить даже в уборную. Коля чувствовал себя отвратительно - в голове гудело, а чай поглощался незаметно - чашка за чашкой; хотелось не столько чаю, сколько просто чего-нибудь жидкого. Выпив последнюю чашку, он аккуратно погладил Катину руку, Катя ответила ему кротким, усталым взглядом.
Коля поднялся, накинул куртку. Потом взял Катю за плечи, посмотрел ей в глаза.
- Катя, - спросил он, - будешь меня любить?
- Буду, - ответила Катя. - А ты?
За окном свистел ветер. Там разыгралась настоящая пурга - хлопья белого пушистого снега, переворачиваясь и кружась, поднимались кверху. И в этом холодном, яростном танце тонуло все - и дома, и деревья, и крохотные, беззащитные фигурки одиноких прохожих.
Дмитрий Степанович разглядывал финку. Она казалась ему живым существом - грозным и сильным когда потребуется, но молчаливым и тихим сейчас. Дмитрий Степанович осторожно брал ее за рукоять, и все невысказанные обиды острой горячей волной поднимались в душе. "Смерть им! - Убежденно твердил он себе под нос. - Смерть!" Кому смерть - он не разъяснял, но все было понятно и без разъяснений.
Дмитрий Степанович их ненавидел. Он хотел их убивать.
Они ходят по улицам, они населяют университетские кампусы, ими переполненны дискотеки и ночные клубы, они спят с Катей, они сделали из этого доброго замечательного создания грязную публичную девку, их показывают в криминальных новостях, они шествуют на гей-парадах, они сидят, развалившись, в метро, и их грязные башмаки пачкают сиденья. Едва ли их можно уничтожить, но их надо уничтожать. Уничтожать по одному.
От этих мыслей у Дмитрия Степановича краснело лицо, и лоб покрывался потом. Смерть им всем. Смерть.
Ненависть сжимала Дмитрия Степановича в свои тиски, брала за горло и начинала душить. Он приподнимался, вставал с дивана и просто ходил взад-вперед по комнате. Ходил, слегка размахивая руками - так, словно бы делал физзарядку. На самом же деле, Дмитрий Степанович хотел успокоиться. Он старался успокоиться и не мог.
Никому, даже жене, он не говорил о своих проблемах. Никто не знал, что в вещах у него спрятана украденная финка. Дмитрий Степанович подходил к буфету и наливал себе неполный стаканчик. Выпивал его залпом и после садился в кресло. Голова шла кругом, и он сжимал зубы от ярости: он воображал себя в эту минуту могучим терминатором - ни то Шварценеггером, ни то Брюсом Уиллисом; два здоровенных ствола в руках, гремят все вокруг разрывающие пулеметные очереди, и пачками валятся - они, нелюди, освобождая тем самым воздух для нормальных, здоровых людей.
Стоял поздний вечер. Вечер двадцать четвертого декабря католико-протестантско-англиканский сочельник. Но природа игнорировала этот факт, и погода была совершенно не рождественская. Природа, словно бы, намекала, что не знает и не признает католических праздников. На чистом небе блестели звезды, одинокая луна печально желтела, глядя сверху на большую, черную, усыпанную серебрянными точками, землю. На самом горизонте, между расступившимися многоэтажками, уютно сверкали далекие, непонятные огоньки. Было холодно, пронизывающий ледяной ветер приносил крохотные, редкие снежинки, как будто бы говоря: "Это все. Больше снега не будет. Ждите настоящего Сочельника."
Катя и Коля сидели на лавочке.
- Видишь вот эту звезду? - Катя показала мизинцем в забрызганное крохотными звездочками ночное небо.
- Которую?
- Вон ту.
Коля напрягся. Звезд было столько, что он не мог понять, на которую указывает ему Катя.
- Яркая звездочка. Очень яркая. Вон там, вот. Смотри...
- Вижу, - согласился Коля. Он видел большую, яркую звезду. Она ослепительно блестела на небе и казалась отсюда, из нашей галактики, каким-то очень далеким инопланетным солнцем. Кто знает, может быть эта далекая звезда освещает путь другим человекоподобным существам, живушим на другом конце бесконечной вселенной? Существам, быть может, очень похожим на нас и о которых мы здесь ничего никогда не узнаем?.. Интересно, существа эти тоже живут под властью Зла и точно так же проводят время в непрерывной войне каждого с каждым, уничтожая друг друга и поклоняясь дьяволу?..
- Видишь?
- Вижу.
- Яркая?
- Очень яркая.
Коля подозревал, что говорят они, все-таки, о разных звездах, но проверить было непросто.
- Это будет наша с тобой звезда, - сказала Катя. - Где бы ты ни оказался, ты должен посмотреть на нее и вспомнить, как сильно я тебя люблю. Договорились?..
Коля посмотрел на звезду. Та сияла, бросая далекой планете и незнакомым маленьким существам свой призрачный нереальный свет.
- Хорошо.
- Ты будешь помнить об этом?
- Буду.
- Ты обещаешь?
- Да.
Неделю назад Катя устроилась на работу в "Coffee Time". Хозяином кафе был вежливый толстый араб. Он никогда не грубил Кате и никогда не пытался к ней приставать. Платил - столько, сколько и везде. Кате нравилось.
В ее обязанности здесь входило приготавливать кофе в большом кафимейкере и холодный напиток из сухих порошков. А еще - кексы. (Тесто хозяин привозил уже готовое, в больших ведрах, и Кате оставалось только, разлив тесто по формочкам, заложить в печь.) Сэндвичи из хлеба и из бубликов хозяин готовил сам.
Публика Кате тоже нравилась. Клиенты вежливо ей улыбались и обсуждали с ней погоду - вчерашнюю, позавчерашнюю и сегодняшнюю. Некоторые рассказывали свою жизнь. Жизни у клиентов тоже были всякие - интересные и не очень. Но погода оставалась здесь главной темой. Катя уже знала, что причиной этому являются канадские цены на образование: выходит так, что погода - тот единственный предмет, о котором местные аборигены в состоянии компетентно высказываться.
...Однажды, холодным утром, когда выдался сильный снегопад - такой сильный, что Катя еле добралась до места работы, в кафе зашел низенький толстый мужчина. Мужчина этот смотрелся до такой степени неприметно, что Катя никогда бы не смогла сказать, видела ли она его раньше. Он был одет в серый, явно дорогой костюм и держал в руках черный кейс.
Клиентов в кафе не было. Катя сидела одна. Она сварила кофе, налила маленький стаканчик себе и тихо потягивала его, глядя на падающий за окном снег. В печке готовились кексы. Пахло горячим тестом и свежим кофе.
Толстенький человечек подошел к стойке. Катя поднялась с места и пошла навстречу ему. В кресле осталась лежать книжка Пелевина.
- Что у нас сегодня на завтрак? - Улыбнулся толстяк своими аккуратными белыми зубами, построенными, словно солдаты, в два правильных ряда. Какой-нибудь special?
Но Катя уже поняла по его костюму, что никакой special толстяку не нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10